– И что теперь?
– Ничего. Что там с твоим вторым букетом?
Унисса протянула руку.
– Это я вас… – Эльга закопалась в сумке. – Когда вы набивали Шиввана.
Она вытащила доску.
– Интересно.
Унисса долго смотрела на одуванчиково-можжевеловый рисунок. Над светлыми волосами играли, искрились пылинки.
– Это хорошо? – спросила Эльга.
– Подойди, – проговорила Унисса.
– Да, мастер Мару.
Эльга несмело подступила к лавке. Где-то внутри нее, в животе копошился маленький страх, что сейчас последует наказание.
– Сядь. – Не отрывая глаз от букета, Унисса похлопала ладонью по лавке рядом с собой.
Эльга села.
– Что ты видишь?
Мастер поставила доску на стол, чтобы и ученице было видно. Лепестки и листья, казалось, жили своей жизнью, переплетались и перетекали из одного узора в другой.
– Это Шивван, – сказала Эльга.
– Да? – выгнула бровь Унисса. – Круглый и бледно-голубой?
– Нет, это в нем. Там можно увидеть Свию.
– Свию?
– Его девушку, которая утонула.
– Погоди, ты же сказала, что набивала меня.
– Да.
– Ох, объяснись, пожалуйста.
Эльга потупилась.
– Вы светились, когда работали. Ну, я и решила, раз Шивван у меня нормальным не получается, то, может быть, вы… А пальцы сами принялись совсем не то набивать. То есть я видела, я чувствовала, только это было… Ну, словно подглядываешь… Как бы не вас видишь, а Шиввана, но через вас.
– Ясно.
– Я все неправильно сделала?
– Нет, – сказала Унисса, приобняв Эльгу свободной рукой. – Знаешь, как это называется? – Она указала глазами на букет. – Это называется – проблеск.
– Это плохо?
Мастер рассмеялась.
– Девочка моя, – сказала она, – это значит, что ты растешь. Понимаешь? Растешь! Это мой букет – один в один.
Глаза ее наполнились влажным блеском.
Свия – красивая, мертвая, но живая – проступила из листьев и тут же растворилась, распалась, словно речной кэттар потянул ее на глубину.
Проблеск, сказала Унисса, значит, что-то в тебе изменилось.
Ночью Эльга лежала и прислушивалась – где эти изменения, в чем? Рыцек запрыгнул на кровать, походил, потерся об одеяло, потом свернулся под боком. Эльга притянула его к себе. От кота пахло травой и сырой шерстью.
– Ты где был? – спросила она его.
Рыцек не ответил, лишь приоткрыл один глаз, который зажегся во тьме, словно маленький, серо-голубой фонарик.
– Я, кажется, изменилась, – сказала Эльга. – Ты не чувствуешь?
Кот уютно, раскатисто заурчал. Эльга погладила его, выловив из шерсти едва не проскочивший между пальцами влажный вересковый стебелек.
Эх, одиночество.
– Это ты из города, что ли, выбирался? – спросила кота Эльга. – Вереск, знаешь, не везде растет. А здесь и вовсе в одном месте всего лишь.
Рыцек зевнул. Ему было неинтересно.
– Тогда о чем с тобой говорить? – спросила Эльга. – Не о тезке же о твоем. Нет, давай о мастерстве, как в начале?
Где-то в глубине дома скрипнули полы.
Кот насторожился, приподнял голову и вывернулся из-под руки. Легкий соскок на пол – и он пропал, ушел исследовать звук.
– Ну и ладно, – обиженно сказала в темноту Эльга. – Вот знаешь, кошачьим грандалем тебе ни за что не стать. Почему? – спросишь. А очень просто. Ты в людях не разбираешься, да. А у них, между прочим, проблеск!
Перевернувшись на живот, она долго теребила вересковый стебелек, выщипывала мелкие листики. Надо понять. Букет ведь не просто так сложился. Руки руками, но как без головы? Что-то же было в голове, мыслилось. А если у меня случайно получилось? А завтра – раз! – и не получится? Не очень-то будет приятно.
Эльга повернулась на бок и уснула.
Утром Унисса объявила, что букеты сегодня они будут делать вдвоем. Эльга набивает основу, мастер же занимается тонкой работой, если, конечно, у нее хватит сил. А если не хватит, ученице придется самой глядеть во второй слой.
Почему? Потому что проблеск. Пора.
– И никаких «но».
Они позавтракали вареными яйцами и кровяной колбасой. Унисса выпила вина с медом. Эльга – кружку молока. Взгляд ее то и дело скользил к окну. Она с замиранием ожидала, когда появится первый посетитель. Даже живот начало крутить.
Унисса поставила марбетту, выбрала доску.
Появился Рыцек, по-хозяйски покрутился в ногах, но от предложенной колбасы отвернул морду, показывая, что и без нее сыт.
– Эльга, – позвала Унисса, ставя свой стул позади стула, предназначенного для ученицы, – садись.
– Уже?
– Да.
Доска желтела пятнышками подсохшей смолы. Линии древесных колец вздымались, закручивались в грозовые волны.
– А ты куда? – Унисса шуганула с лавки кота, осторожно подбиравшегося к саку с листьями. – Ну-ка, брысь!
Рыцек обиженно мявкнул.
Неожиданно стукнула дверца рядом с воротами, и Эльга обмерла на стуле, боясь пошевелиться. Все, конец! А я ничего, я никак. Я не умею! – зазвенело внутри нее.
Прошлепали к дому по влажной дорожке мягкие, осторожные шаги.
– Хозяйка! Госпожа мастер!
Круглое лицо прильнуло к стеклу. Две большие ноздри, маленькие глаза, пунцовые щеки, волосы, зачесанные с низкого лба направо и налево, к ушам.
Прочь! Каким листиком бы кинуть?
– Можно к вам?
Эльга испуганно моргнула.
– Заходите, – сказала Унисса.
Лицо раздвинуло губы в улыбке и пропало. Ах, если бы насовсем!
– Сюда.
Мастер открыла гостю и приняла у него накидку.
– Меня зовут Деодор Кеммих, – повернулся он.
– Замечательно.
– Мне нужен букет.
– Мы немедленно этим займемся.
Унисса подвела гостя к лавке у окна.
Деодор оказался упитанным, самоуверенным мужчиной. На нем были зауженные к лодыжкам штаны и пышная свитка, собирающаяся складками на животе.
– Вам удобно? – спросила Унииса.
– Да.
Опустившийся на лавку Деодор закинул руку на подоконник и приподнял подбородок.
– Меня можно вот так и изобразить, – сказал он. – Мужественным, слегка холодным, глядящим вдаль.
– Вы же знаете, что мастер листьев не делает простые букеты, – напомнила Унисса.
– А как же! Мне рассказывали, – согласился Деодор. – Я хочу, чтобы женщины сходили по мне с ума.
Мастер улыбнулась.
– Кажется, вы и так не обделены женским вниманием.
Мужчина важно кивнул.
– Это да.
– Так зачем вам еще?
– Ну, это уж, наверное, не ваше дело.
– Вот как? – прищурилась Унисса. – Значит, моим делом будет отказать вам.
– Ну зачем же сразу… – Деодор пожевал губами и произнес, понизив голос: – Это останется между нами?
– И моей ученицей, – добавила Унисса.
– А где… Ох! – Деодор, побледнев, запоздало обратил внимание на Эльгу, съежившуюся за марбеттой. – Она с вами? – показал пальцем он.
– Разумеется. Эльга, выгляни.
– Да, мастер Мару.
Эльга отклонилась в сторону.
– Здрасьте.
Локоть Деодора слетел с подоконника, а ладонь прижалась к свитке в районе груди.
– Ка… Какой нежный цветок. Я однозначно сражен. В самое сердце. Какая невинность! Какая чистота!
Глаза гостя сделались маслеными, на лбу проступили бисеринки пота.
– Она будет набивать ваш букет, – сказала Унисса.
– Да-а? – Деодор только что не облизнулся. – Я с превеликим удовольствием… Подождите, я несколько не так сижу.
Он, поерзав, принял торжественную позу – упер руку в бок, вобрал живот и выпятил грудь. Рыцек, объявившийся рядом, был вежливо отодвинут носком башмака.
– Так лучше?
– Да. Только вы так и не обмолвились о причине вашего желания.
– Ах, мое желание!
Деодор принужденно рассмеялся.
– Я боюсь, ваша ученица воспримет меня как человека, полного низких страстей.
– Не бойтесь.
– Кхм, кхм. В целом мне, конечно, хочется искренности в отношениях. Искренности и легкости. И восхищения. Чтобы я был всем, всем, речкой, травкой, небом. Вот чтобы любая посмотрела на букет – и отдалась.
– Понятно, – сказала Унисса.
– Это возможно? – с надеждой посмотрел Деодор.
– Пожалуй, нам понадобится несколько попыток, – раздумчиво сказала мастер. – Это займет часов пять.
– Я не тороплюсь, – заверил ее гость, промокая лоб платком. – Тем более если ваша ученица сядет ко мне немного боком.
– А по-моему, так, как она сидит сейчас, даже лучше, – сказала Унисса. – Всегда есть возможность дофантазировать, дорисовать в уме, что не видно. Что там, за марбеттой? Ведь всякое может быть.
У Деодора вдобавок к пунцовым щекам густо покраснела шея.
– Вы правы, – сказал он и теперь уже облизнулся по-настоящему. – Мне уже не терпится получить букет.
Унисса, подобрав ногу, уселась на стул у Эльги за спиной.
– Что ж, ученица, начинай.
Букет не пошел сразу.
Руки дрожали. Печать покусывала кожу. Деодор – репейник, малина и липа – непременно встречал ее взгляд сладкой, липкой улыбкой, от которой так и хотелось расплеваться и передернуть плечами.
На доске тоже все липло – листья к листьям и к подушечкам пальцев. Рисунок скакал и ломался. Букетное лицо Деодора оплывало, становясь жидкой кашицей. Сколько липой ни корми – все не впрок.
Унисса следила молча.
Это молчание действовало на Эльгу сильнее, чем если бы мастер ее поправляла, и она то пережимала листья, то резала ногтем лишнее. Видимо, все было безнадежно, раз не стоило и одного слова.
Пальцы выбивали тревожные звуки. Не размеренное «тум-тум», а безумное «тум-бам-фыр-р-бом-бам». Листья ссорились еще в воздухе. Репейник грыз липу, липа душила малину. Малина брызгала кровью.
– Деодор, не хотите чаю? – спросила вдруг Унисса.
– С удовольствием! – сказал Деодор. – Я получаюсь?
– Пока рано говорить.
Деодор вытянул шею.
– А я могу посмотреть?
– Нет. Вам лучше не двигаться.
– Почему?
– Незримая связь, – значительно сказала Унисса.
– Понима-аю.
Деодор отклонился назад, принимая прежнюю позу. Правда, успел почесать ногу.