И комок стоял в горле, не таял.
Чужая радость вспыхивала, накрывала с головой, заставляя испытывать какой-то даже внутренний стыд.
Правда, потом это чувство ушло. Как и мурашки.
Позже Эльга только мысленно кивала самой себе, когда видела и ощущала, как появляется и крепнет связь между человеком и букетом, который тому предназначался. Значит, все было сделано правильно.
– Возьмите.
– Зачем? – Эльга с удивлением посмотрела на женщину, передающую букет ей обратно. – Это вам.
– У нас нет столько денег, госпожа.
– Это бесплатно, – сказала Эльга. – Кроме того, если что, мне заплатит ваш титор.
– Ой, наш титор!
Женщина сказала это так, что стало ясно: никакого доверия к титору она не испытывает. Да и далеко титор. От него только сборщики налога приезжают. И видела она его всего раз, издалека, когда он охотился поблизости. Кавалькада пестрая проскакала, да рог протрубил, коз пугая. Вот и все знакомство.
– Все равно. – Эльга даже руки за спину спрятала. – Это же не простой букет.
– Да? – Женщина развернула доску к себе, и, как ни старалась держать губы, через несколько мгновений они вновь растянулись в широкую улыбку. – Ох! А ведь и правда. Сарви.
– Что? – отозвался зашедший в дом и легонько обстучавший башмаки о порог Сарвиссиан.
– Посмотри. Мастер Иньку сделала.
– Так я подходил, видел.
– Ты сейчас посмотри.
– А что там?
Сарвиссиан, умывавшийся во дворе, смахнул мокрые волосы назад.
– Ну, Инька…
Язычок свечи трепетал, рисуя на лиственной щеке девочки теплый загар. Сарвиссиан наклонился.
– Так, погоди…
В его горле что-то треснуло, и он вдруг гулко, на всю избу, захохотал, заставив женщину испуганно привстать с лавки.
– Тише, Сарви, тише!
– Пытаюсь!
Сарвиссиан накрыл рот ладонями, но смех взбулькивал в нем, как каша в горшке, и прорывался сквозь пальцы.
– Бы-уп… пха-ха… Инь…
Зашевелился, перевернулся под медвежьей шкурой Хаюм. Всклокоченная мальчишечья голова приподнялась с тощей подушки.
– Чего вы? Ночь на дворе!
– Ты спи, – сказала ему мать.
– Уснешь тут!
– Пых-ха… – сказал Сарвиссиан, на ватных ногах отступая в сторону печи.
Слезы текли у него по лицу.
– А что с дядей Сарви? Плясунья? – спросил Хаюм.
– Репей тебе под язык! – сердито сказала мать. – Смешно ему просто. Годами смех копил, вот и прорвало.
– Лучше бы утром прорвало, – проворчал мальчишка.
Он взбил подушку кулаком и накрылся шкурой с головой.
– Тише, Сарви, – повторила женщина.
– Да я уж все.
Сарвиссиан обессиленно сполз у печки на пол, отвернул от себя букет.
– Я, наверное, перестаралась, – сказала Эльга. – Простите.
Рано утром Эльга ушла в лес.
Позавтракала козьим сыром и молоком вместе с хозяйкой избы и Хаюмом, повесила сак через плечо и, сказав, что скоро вернется, отправилась через поле к темному, сонному еще ельнику.
Подол платья скоро стал мокрым от росы, зябкая сырость заползла к лопаткам и в рукава.
Листья взволнованно шуршали за спиной, обсуждали вчерашнее, успокаивали, мол, с кем не бывает, осторожно хвалили, сетовали на отсутствие хорошей компании.
Не останавливаясь на опушке, Эльга поднырнула под еловую лапу и углубилась в лес. Кочки, хвоя продавливались под башмаками.
– Я – дурочка, – прошептала она себе.
Елки равнодушно молчали. Солнечные лучи мазали верхушки и пятнали узорами стволы и редкие полянки.
– Я ни на что не гожусь.
Эльга одолела небольшой взгорок и села на землю. Скинула сак. Что? Что? – сразу забеспокоились листья. Ничего, сказала им Эльга. Я просто не умею делать букеты. Ах, нет! Ах, почему? – принялись возражать листья.
Спорить с ними настроения не было. Эльга легла и долго смотрела, как светлеет небо, становясь розовым, а затем, обретая глубину и оттенки, мягко синеет. Тонкие верхушки елей качал ветерок, и они то сходились, то расходились, словно пальцы, набивающие букет на небосводе. Серебристая, голубоватая ива, ромашка, липа, сирень.
Чарник – для законченности.
– Ничего я еще не умею, – вздохнула Эльга, встав и отряхиваясь. – Просто страшно, сколько букетов мне нужно будет набить до грандаля.
За ельником пошел осинник, а в ложбинках росли малиновые и смородиновые кусты.
Листья золотились на солнце, шелестели, перекликались, наполняя воздух жизнью и радостью пробуждения. Вы живы? Мы – живы! И вы живы! С новым днем! С новым утром! Эльга ходила от ствола к стволу, улыбаясь, кивая, здороваясь, вглядываясь в кроны. Руки работали, нежно срывали новый материал для букетов, как учила мастер Мару, перехватывая биение в черенке. Сак распухал, наполняясь.
– Новости! Новости! Новости! – затрепетали листья под свежим ветром.
Эльга остановилась, слушая.
В покинутом дупле поселился енот. Лисье семейство завтракает мышами. В кривой овраг на юге забрела дурная корова и сдохла. Мастера из Курсиля-Малого поймали медведя, повадившегося драть деревенских коз. Вчера молнией опалило старый дуб в Подпружье.
Ах, где смешно, где тревожно. Дальше!
– Новости! Новости!
Сагим Белохвост прячется от родителей в плавнях. Младший брат по ночам носит ему еду и пересказывает все, что грозится с ним сделать отец за подожженный лабаз. Мастер-лекарь Аварох Эмфалл укротил плясунью в Туйе, Димурского надела. Опасные дома опечатаны и обнесены забором, вкруг посыпано солью и толченой хинной корой. В местечке Палива пришлыми убита девушка, пришлых трое, лесного племени, дикие. Староста объявил на них охоту. Тангарийские эрцгавры признали власть сумасшедшего мастера над собой и выдвигают войска в приграничье.
Что? Эльга мотнула головой. Он же разбит! Как они могут…
– Жив, жив, – зашуршали листья.
– Ему что, мало? – растерянно спросила их Эльга.
– Изменился.
В шепоте листьев прозвучал страх. Они заговорили испуганно, тихо, словно страшась, что будут услышаны на другом конце Края.
– Он изменился, – заговорили они, дрожа. – Убил! Убил! Многих убил.
Рыцек! – почему-то подумала Эльга. Это он, он! – заколотилось сердце. Горечь стиснула горло. Она едва не заплакала. Я изменила его тогда, я набила неправильный букет. Это он! Мстит за мастера, ожесточился, обезумел.
Рыцек!
– Нет, нет, – тут же зашелестели листья. – Другой.
Две рядом стоящие осины соприкоснулись кронами, сформировали, как букет, человеческое лицо – один глаз карий, сквозь другой виден клочок неба, голубой, кривая ухмылка, надменный изгиб бровей-веток, вздыбленные надо лбом острым хохолком темные волосы и узкая, выдвинутая вперед челюсть.
Не Рыцек. Не похож.
Ох! Эльга испытала громадное облегчение. Выдохнула. Конечно, конечно, тут же сообразила она, как это мог быть Рыцек? Он же сам воевал с этим мастером! И кто бы его отпустил в Тангарию одного?
– Он действительно сумасшедший? – спросила она, внимательно разглядывая лицо.
– Да.
Осины разъединились, просыпав мелкий сор. Карий глаз погас, голубой распахнулся во всю небесную ширь.
– Он мастер, мастер, – раздалось отовсюду. – Он убил наших братьев, он убил целый лес. Мы не слышим их больше.
– Как убил? – опешила Эльга. – Сжег? Вырубил?
– Убил. Иссушил. Заставил умереть, опасть.
– Разве такое возможно?
– Да, – прошуршали листья.
Эльга вздрогнула от ответа.
– Не выдумывайте, – упавшим голосом сказала она. – Никакому мастеру это не под силу.
– Даже мастеру смерти?
Деталей ни осинник, ни ельник не знали. Хвойные были туговаты на слух и обладали дырявой памятью. Их интересы не простирались дальше опушек. До осин же, подозревала Эльга, новости добрались изрядно изменившимися, потерявшими части слов и смыслов. Да и ветер мог похулиганить, разнести не новости, а слухи и домыслы. Ну это же совсем никуда! Никто и никогда не слышал о таком мастере.
Мастер смерти.
Не мальчишка. По лицу – наверное, вдвое старше Эльги. Разноглазый. Неприятный. И целый лес! Это как? Он просто сказал им умереть или что? Это что за мастерство такое? А кто печать ставил? И есть ли она, печать?
Чем больше Эльга об этом думала, тем ясней становилось, что такое мастерство, скорее всего, выдумка. Она вот, конечно, может, коснувшись, засушить лист, но так ведь она с листьями и работает. А как работать со смертью?
Скорее всего, этот мастер просто сильный боец.
Тем более, осины поделились с Эльгой, что кранцвейлер вновь собирает войска от северных и западных вейларов и намерен решить вопрос с Тангарией и сумасшедшим мастером окончательно, до зимы.
Лучше бы, конечно, пораньше.
Эльга набрала малины и смородины, нашла чуть-чуть папоротника и кривки, на пригорке ободрала листья с молодого дубка.
Пальцы уже ныли, пальцы требовали работы. Глаза искали, чего бы запечатлеть. Внутри Эльги, будто ледяные узоры на зимнем стекле, складывались букеты. И Хаюм, и коровье стадо, и сизогрудая птица на ветке, и поле, в котором, согнувшись, маячат женские, высоко подоткнувшие юбки фигуры.
А еще есть Глица и Анника. И даже вот сумасшедшего мастера можно попытаться воссоздать. Хотя нет, не заслужил.
Она вернулась из леса с саком, распухшим до такой степени, что он, как дружелюбный нахлебник, довольно выглядывал из-за плеча и сбоку и провисал к земле. Листья в нем знакомились друг с другом и мечтали оказаться поближе к рукам хозяйки. Некоторые расхваливали ее мастерство, подлизы.
Фургон стоял у ворот. Лошади были запряжены, пофыркивали, прядали ушами. Сарвиссиан поднялся с лавки у крыльца.
– Госпожа мастер, – голос его был полон укоризны, – вы же хотели ехать.
Эльга запрокинула голову, смотря в небо, где уже высоко рассыпало лучи солнце.
– Мы можем после обеда?
– Нас ждут в Амине, а так мы, чувствую, доберемся до него только к зиме. Вы же, если работать начнете, то дотемна не остановитесь.
Эльга вздохнула, признавая правду.
– Тогда поехали.