– Почему?
Извозчик хмыкнул.
– Так высота. А если на крыле девчоночью ленту повязать, то она за тебя замуж выйдет. – Он посмотрел на девушку. – Ну, мы в детстве в это верили.
– А мы на озере в Травотень гадали, – сказала Эльга.
– На отражение в венке?
– Ага.
– Знаю.
Сарвиссиан тронул вожжи.
– Зачем? – запротестовала Эльга, когда, понукаемые извозчиком, лошадки побрели вперед.
– Чуть-чуть ближе подъедем. Там получше будет.
Дорога пошла в подъем. Ельник измельчал, рядом с ним проросли осинки. Шига повернулась боком, густым нагромождением перекрестий. Тень ее мазнула по фургону, на мгновение вызвав в Эльге слепой страх, что шига вот-вот упадет. Да нет же, падает!
– Как она еще стоит? – спустя мгновение спросила девушка, едва солнце вновь затрепетало сквозь козырек фургона.
Сарвиссиан пожал плечами.
– Стоит. На совесть строена.
– А когда?
– Ой, давно-о! Еще дед моего деда на шигу лазил.
Фургон неожиданно вырвался на открытое пространство и повернул с дороги к старому, обложенному камнями кострищу. Среди луговой травы, синеглазок и ромашек порхали бабочки. К шиге тянулась нахоженная тропка.
– Ну вот, – сказал Сарвиссиан, слезая на землю, – к ночи, пожалуй, будем в Амине.
В вышине шелестели ленты, вызывая в Эльге странное чувство. Сбылись ли желания их повязавших храбрецов?
– А она большая, – сказала Эльга.
Спрыгнув с передка, она потянула сак за собой.
Вблизи шига не казалась ни тонкой, ни хрупкой. Стены были сложены из крупного, хорошо отесанного, ладно пригнанного камня. Там, где кончался камень, будто прорастая из него, тянулись вверх бревна. Обозначая ярусы, желтели торцы.
Пять, шесть, семь, восемь. Эльга запрокинула голову, но выше уже было не определить, бревна перекрещивались, там же, как отставленные в сторону руки, резали воздух узкие крылья. Может быть, шига готовилась улететь?
Эльга улыбнулась.
– Там сбоку вход есть, – сказал Сарвиссиан.
– А можно? – спросила Эльга, пытаясь из-под ладони разглядеть смотровое гнездо.
На высоте шига все же опасно покачивалась.
– Можно.
Эльга прошла по тропке. Здесь росли лопухи и земляника, разбрасывал колючие ветки куст шумейника. Вход в шигу обозначала каменная ступенька. Проем был узкий, внутри пахло деревом и землей. Эльга оставила сак снаружи.
– Только осторожнее там, – донесся голос Сарвиссиана.
– Хорошо!
Эльга ступила на плиты пола.
Шига потрескивала и поскрипывала, наверху гудел ветер. В полумраке идти пришлось на ощупь, под ноги то и дело попадали кора и черепки.
На второй ярус вела широкая лестница.
Здесь было светлее из-за бойниц. В углу лежал разломанный стул. Темнел очаг. Вязанка хвороста ждала случайного путника, что решит укрыться здесь в непогоду. Эльга поежилась. Прохладно. Словно и не лето снаружи. Шига поскрипывала, сыпала мелкой пылью.
Еще выше, выбравшись на узкую площадку, можно было подергать растущую рядом елку за верхушку. Руку протянуть и потрогать.
Ах, колючая!
– О-оу-у-у! – закричал снизу Сарвиссиан.
Эльга осторожно перебралась по настилу, прикрытому дощатыми щитами, на видимую извозчику сторону.
– Я в порядке! – замахала она рукой. – Здесь здорово!
– Подниметесь еще, госпожа мастер?
– Да!
Впрочем, сказать оказалось легче, чем сделать. Каменные ярусы кончились, а лиственничные насквозь продувал ветер. Вместо лестницы наверх вели бруски, наколоченные на поставленные в распор бревна. Забираться по ним было тяжело, и Эльге пришлось подоткнуть юбку и сбросить неудобные башмаки.
Шига почти сразу принялась опасно покачиваться. По шее, по плечам побежали мурашки. Ну как шлепнешься! Может, назад? Нет, это не по-грандалевски, решила Эльга. Она ведь пообещала Сарвиссиану, что поднимется. То есть не совсем пообещала, просто сказала «да». Впрочем, что это меняет?
Черной градиной пролетел перед носом шмель. Ф-фу. Эльга заползла на ярус и выпрямилась.
За перекрестием желтых, ошкуренных бревен внизу, на маленькой полянке рядом с маленьким фургоном разводил огонь Сарвиссиан.
– Эгей!
Маленький извозчик поднял голову.
– Спускайтесь, госпожа мастер.
Ветер пах дымом.
– Сейчас.
Эльга подняла взгляд.
Ах, шига была уже не шига, а корабль, устремившийся к горизонту по темно-зеленым и голубоватым хвойным волнам. Вдалеке желтели островки и туманились горы. Крылья резали воздух. Летим? Летим! А кто капитан? Я капитан. Протиснуться, покрепче ухватиться за перекладину и подставить ветру лицо. Вперед, вперед!
Эльга рассмеялась от радости. Пьянящее чувство распахнувшегося мира, ожидающих твоего участия приключений, опасностей и открытий забурлило в крови. Как в детстве, когда через лес они бегали на речную отмель, где лежал на боку брошенный барк.
Рыцека бы сюда! Только не нынешнего, а того, которого она знала года три назад. Уж он-то бесстрашно заполз бы на самую верхотуру. Еще бы закричал оттуда, раздирая глотку: «Ёрпыль-гон!»
– Ёрпыль-гон! – закричала Эльга.
Улыбаясь во весь рот, она спустилась к жареным клубням и мясу.
Сарвиссиан положил ей полную миску, и Эльга принялась уплетать за обе щеки. Ничего вкуснее, казалось, она еще не пробовала. Даже несмотря на то что клубни были твердоваты. Сарвиссиан довольно покряхтывал.
– Как оно наверху-то?
Эльга, кивнув, промычала что-то с набитым ртом.
Распряженные лошади паслись неподалеку, солнце грело ласково, на запястье приземлился пятнистый жучок, видимо, перепутал печать мастера Мару с настоящим листом. Эльга сдула его – лети, глупенький.
– Теперь поедем без остановок, – сказал Сарвиссиан, передавая ей кружку с водой. – И так подзадержались.
Всю оставшуюся дорогу до Амина Эльга набивала букеты.
Ничего не видела, ничего не слышала и ничего не замечала. Ни пение Сарвиссиана, ни тряска фургона на каменном мосту, ни громыхание торгового обоза навстречу не могли заставить ее отвлечься от работы.
Шесть досок было у Эльги под рукой.
На одной она набила ветер – голубоватые струи воздуха несли травинки и лепестки, колко дышали на зрителя, и казалось, что ты не просто стоишь на месте, нет, ты куда-то летишь сквозь, и ветер крепчает, выбивая из глаз слезы, упруго давит на грудь: куда ты, смельчак? Ну-ка, поворачивай.
На остальных досках была шига.
Она возносилась ввысь на желтых липовых листьях и цветках вьюна, с основанием из дубового листа и бойницами из ягод шиповника. Небо обнимало ее, небо прогибалось, полное серебряной ивовой пустоты.
В шиге пряталось детство.
И опасная высота. И замирание сердца. И храбрость. И острое ощущение, когда нога соскальзывает с перекладины.
Шига покачивалась из букета в букет, то близкая, то далекая, то шелестела лентами над головой, то подступала бревенчатым перекрестием к самым глазам.
Постукивали пальцы. Тук. Ток-тук.
Букет с ветром был самым удачным. Три из пяти букетов с шигой Эльга, скрепя сердце, уничтожила, потому что не нашла в них того, что сама старалась заложить. Листья брызнули, посыпались мелким дождем.
Неумеха пока она еще, неумеха. Пальцы тоже дикие, тарабанят себе не пойми что, гонят куда-то, ток-тук, никакой управы на них нет. А голова не поспевает. Нет, сердце не поспевает. Нет, даже не так, слаженной работы не получается. Вроде и ясно, чего хочется, а с какого-то момента будто в сторону сворачиваешь, не то выходит, не то думается. Кто бы объяснил еще, как не сворачивать.
Эльга вздохнула.
Она подняла голову и обнаружила, что уже темно, солнца нет, но над головой покачивается масляная лампа, давая неровный свет. Сама лампа, конечно, зажечься не могла. Значит, Сарвиссиан проявил заботу, хотя совершенно не помнилось, чтобы он появлялся внутри. Правда, кажется, где-то на грани осознания он спрашивал, нужен ли свет госпоже мастеру. Еще сопел недовольно на ответное молчание. Или не спрашивал?
Что, интересно, за грандаль из нее получится? Грандаль без памяти.
Эльга переменила позу и застонала. Боль выстрелила в поясницу, в ягодицы и в плечо. Отсидела и отлежала. За пологом тревожно качнулась темная спина извозчика.
– Что случилось?
Лошади встали, Сарвиссиан просунул голову в фургон.
– Затекло все, – пожаловалась ему Эльга, натирая поясницу ладонью. – Мы где?
– Так границу вейлара уже проехали, – сказал Сарвиссиан, выпятив бороду. – Затемно в Амине будем. Вы это, походите, госпожа мастер, разомните косточки. Оно полезно. Я постою. Только далеко, ради Матушки-Утробы, не отходите. Места здесь, конечно, спокойные, не западные земли, но уж больно дремучие.
– Хорошо, дядя Сарви.
Сарвиссиан фыркнул.
– Ну уж, дядя…
Эльга кое-как выползла через задний борт.
В вечерних сумерках порхали мотыльки. Осинник подступал к дороге, шелестел, подсказывал, бормотал, стволы плыли в зыбкой дымке. Листья сонно шелестели: спать, спать. Спрашивали: почему не спишь?
В вышине белел месяц.
Эльга сошла с дороги, по траве, по земле заскользила между осин. Лес дремал, шуршал убаюкивающе. Фонарь на фургоне какое-то время светил сквозь ветви, но скоро пропал. Деревья сделались темными, а воздух между ними – синим. Впереди светлым пятном протаяла болотина, но листья предупредили, и Эльга повернула левее.
Из шорохов и шуршания складывались разговоры.
Листья передавали друг другу услышанное от собратьев через дорогу, колкие еловые присказки, ехидные сказки про людей, всякие мелочи вроде видов на урожай шишек или рецептов спасения от муравьев.
А дальше: спать, спать.
О мертвом лесе здесь не вспоминали и новостей с запада не имели. Все больше шептали о погоде, о скорой грозе («Завтра, к вечеру, держите черенки»), о цветущей землянике и о дровосеках из близлежащей деревни.
Эльгу уже знали, уважительно здоровались. Она гладила листья и нижние ветки. Деревьям было приятно. Эльга спросила, кого из мастеров они еще видели, но осинник был молодой, никого не встречал лично, имена знал только на слух.