Унисса Мару. Тиллем Крисп. Эксантр Мерсмо, но он давно умер.
Ноги расходились, боль ушла. Какое-то время Эльга складывала в голове узор вечернего леса, в котором все дышало бы тишиной и дремотой. Чтобы посмотрел, и веки сами собой смыкались. Она вдруг подумала, что из ночных листьев, наверное, могут получиться замечательные букеты для тех, кто страдает от бессонницы. Надо бы попробовать и набить.
– …стер! – донесли листья голос Сарвиссиана.
Эльга спохватилась: что за дурочка, ушла в темень и задумалась!
– Я пошла, пошла, – сказала она осиннику, прощаясь.
Сарвиссиан светил фонарем, обеспокоенно замерев на краю леса.
– Госпожа мастер!
– Я здесь.
С охапкой листьев Эльга вышла к фургону.
– Ох. А я уж подумал было – пропали! – подступил извозчик. Свет фонаря лег на девушку желтым пятном. – Все в порядке?
Эльга кивнула.
– Меня долго не было?
– Так я уж чуть искать не пошел, – сказал Сарвиссиан. – Думаю, если уж вы пропали, то и мне, значит, смысла нет пустым ехать. Так вот, через лес, решил и пойду… – Он показал рукой. – А тут вы на свет.
– Извините, я просто… В общем, не важно. Простите, дядя Сарви.
Поддернув платье, Эльга забралась в фургон. Всю остальную дорогу до Амина, столицы одноименного вейлара, она проспала.
Титор Гельмих Астараго был худым и желчным мужчиной за сорок. Лицо у него было желтое, узкое, с тонкими короткими усами, и имело свойство периодически складываться в гримасу боли, которая, видимо, мучила его уже порядочное время.
– Садись, – показал он Эльге на низкий стул.
В зале приемов было пусто, видимо, титору опасались попадаться на глаза. Он был шиповник и крапива, редкий серый вяз и резеда. В сердце его, за глухим панцирем листьев, Эльга разглядела лишь желтоватый гороховый стручок, знак усталости и безразличия.
– Что у тебя, девочка?
Эльга показала печать мастера. С расстояния в пять шагов сидящий на кресле титор близоруко сощурился.
– Что-то зеленое?
– Я – мастер листьев, – сказала Эльга.
– Нам не нужны мастера листьев.
Астараго сморщился, пережидая приступ боли.
– У меня есть еще кое-что для вас. – Эльга нырнула рукой за пазуху, заставив насторожиться кафаликса на пуфике и двух стоящих по бокам кресла стражей.
Она достала свернутое в трубочку письмо.
Соскочив с пуфика, бородатый кафаликс с улыбкой взял его и, развернув, вчитался в небрежные строчки.
– Письмо мастера Униссы Мару, – сообщил он.
– Дай.
По лицу титора снова пробежала гримаса.
– Вы больны? – спросила Эльга.
Астараго поднял руку, призывая к молчанию. Кафаликс неодобрительно качнул головой.
– Свет, – сказал титор, выпрямляясь в кресле.
Ему поднесли свечу.
Какое-то время он читал письмо. Эльга рассматривала убранство зала, шпалеры и полотна, кованое железо ставен, мозаики на стенах и прожилки, бегущие по камню колонн. Лиственный узор почему-то отливал красным.
– Я не помню мастера Мару, – поднял голову титор. – Но вижу, что она помнит меня. Странно, что в доме нет ее работ.
Он усмехнулся. Пальцы его стукнули по подлокотнику. Взгляд светлых глаз неожиданно нашел Эльгу.
– Ты слишком молода для мастера.
– Да, господин титор, – сказала Эльга.
– Почему?
– Мастер Мару сказала, что у меня проблеск.
Астараго хмыкнул.
– В любом случае, – помолчав, сказал он, – у нас нет для тебя никаких дел. Я не поставлю свою печать тебе на руку.
– Хорошо.
– Да, хорошо, – повторил титор и передернулся. – Я не слишком хорошо себя чувствую, извини. Думаю, тебе пора удалиться.
Кафаликс подал ей знак подняться.
Эльга еще раз посмотрела на титора. Что-то темнело за гороховым стручком, что-то скукоженное, почти вытравленное, черно-желтый цветок.
Лилия.
– Простите, господин титор, вас отравили? – спросила Эльга.
Кафаликс побледнел. Астараго прищурился.
– Откуда знаешь?
– Я – мастер листьев, господин титор.
– Но не лекарь, нет?
– Я вижу лилию у вас вот здесь. – Эльга прижала ладонь к груди. – Лилия означает предательство, ложь. Вместе с гороховым стручком – отравление, долгую болезнь.
Пока она говорила, титор не спускал с девушки глаз.
– Что еще?
– Ничего.
– У нас был мятеж, – скрипучим голосом сказал Астараго. – Пятнадцать человек легли здесь. – Он показал ладонью на плиты пола. – Они пришли убить меня, но умерли сами. Им казалось, что я уже слишком долго сижу в кресле титора во славу Руе. Это было неделю назад. Видишь, как здесь пусто?
– Да, господин титор.
Улыбка у Астараго вышла кривой.
– Попрятались. Я прижал им мерзкую торговлю… – Он умолк и посмотрел на Эльгу. – Впрочем, тебе это знать не обязательно. Полгода они подсыпали мне в пищу какую-то дрянь, пока я не слег. На их беду…
Титор зажмурился. На этот раз гримаса на его лице задержалась дольше.
– На их беду, – продолжил он, – Саргюс нашел лекаря, до которого заговорщики не успели добраться.
Кафаликс кивнул.
– Он не смог вылечить меня полностью, но хотя бы поставил на ноги. Этого они никак не ожидали. Поэтому решили расправиться со мной окончательно. Заколоть. Мечи-то вернее яда. Только верных мне людей оказалось больше.
Астараго закашлялся.
– Я могу попробовать, – несмело сказала Эльга.
– Что? Вылечить меня?
– Я делаю букеты.
– Я знаю, – сказал титор, прикрывая глаза. – Только мне не нужны букеты. Это для женщин. Сам я далек от красоты и всего такого.
– Букет сможет облегчить вашу боль.
– Ты уверена?
– На самом деле я буду делать это в первый раз, – покусав губы, сказала Эльга.
Астараго коротко улыбнулся.
– По крайней мере, честно.
– Я вижу, что с вами можно говорить только так.
– Ты слишком много видишь. – Титор помрачнел и порывисто встал. – Хорошо, сколько тебе нужно времени?
– День.
– Всего-то?
Эльга пожала плечами.
– Хорошо, тебя проведут в твою комнату, – сказал титор. – Саргюс, распорядись.
– Да, мой господин, – поклонился кафаликс.
Эльга поклонилась тоже.
Кафаликс, поймав под локоть, повел ее из зала. В темном коридоре он передал Эльгу прислужнику, совсем молодому парню.
– Гостевую комнату и накормить.
– Господин Саргюс, – остановила кафаликса Эльга, – мне еще нужны листья, серый вяз и резеда, у меня их нет.
– Хорошо.
– Если можно, побольше.
Кафаликс хмыкнул.
– Я услышал. С остальными просьбами – к Каршетту, – показал на прислужника он. И обратился к парню: – Будь с ней рядом.
Тот кивнул, невольно коснувшись ладонью короткого клинка на поясе.
– Сюда, госпожа, – сказал он, когда удаляющиеся шаги кафаликса сделались неслышны. – Это рядом.
Комната оказалась просторной, с перегородкой, с лавками по стенам и пышным ложем в медвежьих и куньих шкурах. Узкое окно было закрыто ставнем, и парень качнул головой, когда Эльга попробовала его открыть.
– Не стоит, госпожа. Мятеж еще не полностью подавлен. Могут выстрелить в силуэт.
– Простите. – Эльга отдернула пальцы. – Мне еще нужны доски и мой мешок. Они остались на постоялом дворе на окраине.
Каршетт замялся.
– У нас мало людей. Ваши вещи принесут только завтра утром.
– Я могу сходить за ними и сама, – сказала Эльга.
– Лучше не рисковать.
– И что же мне делать?
– Ничего. – Парень вынес короткую лавку за перегородку. – Я буду здесь. А вы можете поспать.
– Сейчас? – улыбнулась Эльга. – Кажется, еще нет и полудня.
– Есть книги. Вы читаете на тэнтонском?
Эльга покраснела.
– А такой есть?
– Нет, я его только что выдумал. – Парень улыбнулся. – Погодите, я вам принесу с кухни чего-нибудь. Опустите засов, когда я выйду.
– Хорошо.
Закрыв дверь за Каршеттом, Эльга плюхнулась на кровать. Пальцы не хотели отдыхать, зарылись в мех, принялись рисовать по шкурам круги и узоры.
Мятеж.
Эльга и не знала, что такое возможно. Ведь это значило, что одни люди готовы убивать других. Нет, была, конечно, Тангария, был сумасшедший мастер, который вдруг воскрес по весне, и там сходились отряды, лучники осыпали противников стрелами, сражались и погибали мастера боя, но все это происходило далеко на западе, на границе Края, тогда как сам Край представлялся самой тихой и спокойной областью изученного мира.
И вот.
Эльга зажмурилась. Узор жизни вокруг, который она представляла себе, вдруг стал, похрустывая, меняться, обрел глубину, и сложность, и множество мелких рисунков, и тысячи взаимосвязей и красок, где-то пугающе-черных, где-то светлых, тысячи оттенков и листьев. Это было, словно до сегодняшнего дня она видела лишь небольшой кусочек общей картины, но, отступив и подняв голову, неожиданно обнаружила раскинувшийся над ней совершенно иной, гигантский и замысловатый букет.
«Я взрослею», – подумала Эльга.
Лиственным зрением она по-новому оглядела комнату, замечая тонкие, уходящие под лиственный покров штрихи: следы, отпечатки, тени людей, связанных с этой комнатой, и едва заметную вязь звучавших здесь слов.
Ох, если бы она могла набить букет комнаты сейчас!
Он, наверное, получился бы странным, хаотичным, безумным, дуб, клен, слива, папоротник и багульник, легкие былинки, острые усы пшеницы, звездчатка и чарник, боль, гордость, смятение, первая влюбленность. Каждый, каждый увидел бы свою историю!
Ей вдруг стало ужасно стыдно за букет, который она сделала для Деодора Кеммиха.
Он был ученический, очень грубый, и похвала мастера Мару сейчас выглядела авансом будущим работам. Можно было сделать гораздо тоньше, а Эльга, по сути, устроила небольшой костер для Деодоровой души.
Ну как сгорела бы без остатка?
Ой, как стыдно! Эльга завернулась в шкуры, чуть слышно и кисловато пахнущие пылью. Хоть глупой головой обо что-нибудь бейся.
В дверь стукнули. Эльга соскочила с ложа.
– Кто?
– Каршетт.