– Тут, говорят, был мятеж.
– Ага. А вы как? – спросила Эльга.
– Ничего. Я-то чего? Сидел, как мышь.
За спиной покашлял кафаликс.
– Вы должны проверить заказ, госпожа мастер, – сказал он. – А я обязан отчитаться перед господином титором.
– Хорошо.
Ухватившись за край полога, Эльга запрыгнула в фургон.
– Так мы едем? – спросил Сарвиссиан.
Девушка отпихнула с пути оранжевую тыкву. Откуда взялась?
– Едем, дядя Сарви.
– А куда?
– Салланца, – вместо Эльги ответил кафаликс.
– Бывал, – кивнул Сарвиссиан. – Хороший городок.
– В вейларе все городки хорошие, – сказал кафаликс, – мы следим.
– Ну, не везде.
– Если вы про северные окраины, то это связано с тем, что редко кто хочет жить рядом с дикарями. Опять же – лес.
Эльга, присев у борта, внимательно осмотрела доски. Затем переместилась глубже. Липа постукивала о липу. Доски были в один размер. Как на них, интересно, поместятся три десятка Башквицев и столько же Ружей? Ох, о чем только думается, когда ничего не хочется? Никто не поместится. Никто.
– Все хорошо, господин Саргюс.
– Тыквы – это от меня, – сказал кафаликс. – Они сладкие, честно.
– Тогда мы поедем?
– Да, мягкой дороги.
– Долгой жизни.
– Ну! – Забравшись на передок, Сарвиссиан легонько стегнул лошадей. – Долгих лет, господин кафаликс.
– Вам тоже.
Фургон тронулся. Тень воротной арки проплыла над ним, мелькнули стражники. Кудахча, подлетела едва не раздавленная колесами курица. Эльга перебралась к заднему борту и опустила задравшийся полог, успев махнуть рукой кафаликсу:
– Долгой жизни, господин Саргюс!
Потом она ехала на передке рядом с Сарвиссианом. Мяла пальцы, слушала, как шелестят в саке за спиной листья. Им всем будто подрезали языки. Шиш, выш, мышь.
Погода портилась. По небу сначала отдельными стайками, потом сплошной пеленой поплыли облака. Ветер, неся песок и сор, налетал порывами, и тогда в фургоне принимались скрипеть сочленения. Солнце скрылось.
– Дождь будет сильный, – сказал Сарвиссиан.
Впереди торопилась, покачивалась карета, обгоняя их, несколько молодых господ, гикая и улюлюкая, промчались на лошадях галопом.
Дорога огибала холм. На вершине темнело зубчатое дерево крепостицы, на одинокой башенке полоскался стяг с красным пушным зверем на белом фоне.
– Здесь обжитые места, дорожные дворы чуть не в каждом местечке, – повернулся Сарвиссиан. – Как припустит, придется где-то остановиться.
– Хорошо, – кивнула Эльга, рассматривая печати на запястьях.
– А что там, у титора, правда, был мятеж?
– Был.
– И как он сам?
– Жив.
Сарвиссиан, хмыкнув, умолк. Навстречу им прокатили запряженные волами телеги, груженные кирпичом и кожами. Возницы подхлестывали животных хворостинами, стремясь попасть в город до дождя.
– Живо давай! Живо!
Пристроившись за телегами, брели несколько женщин с детьми. Еще дальше их нагоняли бородатые чумазые углежоги и дегтярщики. Один высокий, заросший по самые глаза углежог встретил фургон редкозубой улыбкой.
– О, Сарви!
– Здоров, Халута! – ответил ему Сарвиссиан, чуть притормаживая лошадок и свешиваясь к знакомцу. – Как семья?
– Растут.
– А я, пожалуй, женюсь скоро.
– О! – воскликнул углежог. – Неужто? Когда?
– Осенью, к Матушке-Утробе.
– А невеста не молода ли для тебя? – отклонился, заглядывая на Эльгу, Халута.
– Это госпожа мастер, чумазое ты бревно! – сказал Сарвиссиан. – По поручению титора Астараго направляется в Салланцу.
– А-а. – Углежог, подумав, неловко поклонился. – Не держите зла, госпожа мастер.
– Все в порядке, – сказала Эльга.
– Ну, мы поехали. Долгой жизни, Халута.
Сарвиссиан стегнул лошадок вожжами.
– На свадьбу пригласи! – крикнул Халута, стукнув в борт ладонью.
– Осенью!
Карета впереди пропала, то ли свернула куда-то, то ли прибавила ходу. Небо на востоке сделалось совсем темным, кажется, там даже сверкнуло.
– Думаю, до Колчицы успеем, – сказал Сарвиссиан, разглядывая, как раскачиваются верхушки елок на холме.
– Хорошо бы, – сказала Эльга.
Навстречу во весь опор проскакал всадник, мелькнули красный муландир да черная, с белым хвостом, шапка. Первые капли упали на лошадей, на платье, кольнули Эльге руку. Она потерла запястье. Зеленый, оставленный Униссой Мару лист казался шершавым раздражением кожи. Хоть расчесывай и сковыривай его совсем.
– Госпожа мастер, как вам Халута? – спросил Сарвиссиан.
– Веселый, – со вздохом сказала Эльга.
– Ведь сам на букет просится, да?
– Не знаю.
– А гроза?
– Я лучше спрячусь, – сказала Эльга и нырнула в фургон, пресекая дальнейшие разговоры.
– Как знаете, госпожа мастер, – огорченно пробормотал Сарвиссиан.
Доски желтели справа и слева.
Распихав клубни, тыквы, корзины и одеяла, Эльга опустилась на сено, извернулась, подобрала ноги. Сак замер под боком, даже не шелестнул. Покачивался фонарь. Ткань поверху темнела дождевыми крапинами.
– Какой я мастер? – горько шепнула себе Эльга.
Зажмурившись, она представила углежога, высокого, чумазого, с улыбкой до ушей. Ну-ка, листья, сложитесь, нарисуйте узор. Нет узора.
Фургон тряхнуло на камне, попавшем под колесо. Недалеко громыхнуло. Дождь стал сильнее, ветер растрепал край полога.
– Успеваем! – крикнул Сарвиссиан.
Эльга не пошевелилась. Фургон скрипел и вилял. Топот копыт сделался чавкающим, влажным. Несколько капель залетели внутрь, клюнули в лоб и в щеку. Ну, ладно, открыла глаза Эльга. Никто сдаваться и не собирался.
Она подвинула к себе сак.
Листья к запущенной в глубину руке не липли, шуршали вразнобой, и Эльга, не дождавшись отклика, просто взяла ворох наобум. Как хотите, глупые. Липа, яблоня, береза. Она подтянула ногой одну из досок.
Поехали?
Букет не хотел складываться ни в какую, листья сопротивлялись, грозя порезать пальцы, доска то и дело старалась выпихнуть листья из себя, а в голове вместо узора плыло пятно, и угадать что-либо в нем было невозможно.
Хорошо.
Эльга разбросала, смяла листья, исчеркала ногтем, очистила поверхность. Не хотите? А я все равно буду! Я должна! Она загребла из сака новую порцию. Послышался или не послышался возмущенный писк?
Над фургоном прокатился гром, дождь вдруг припустил так, что матерчатая боковина справа враз промокла и прилипла к дугам. Тьму расколола молния – резкая, зигзагообразная, оставившая после себя отражение под сомкнутыми веками.
Они остановились. Сарвиссиан просунулся внутрь.
– Подайте-ка фонарь, госпожа мастер!
– Сейчас.
Эльга стряхнула листья, встала и сняла с крючка жестяную, мягко булькнувшую маслом колбу. Сарвиссиан надвинулся, с усов, с макушки капало. Щелкнули, стукнули в его ладонях кресало и кремень.
– Ближе, госпожа мастер.
Эльга сдвинула защелку и открыла извозчику доступ к фитилю.
– Как бы не на сено, – сказал он.
Дождь шумел вокруг, качались тени елок.
Сарвиссиан стукнул кремнем, несколько искорок брызнули вверх, словно стараясь дотянуться до кончиков усов.
– Вот же кулема, – качнул головой на собственную неловкость извозчик, придвинулся, стукнул снова.
Огонек в фонаре вырос, заалел.
– Все, госпожа мастер, – сказал Сарвиссиан, – сейчас доедем.
Он опустил полог, забрав трепетный свет фонаря с собой. Фургон тронулся, зачавкали копыта. Эльга нащупала сак. Времени у нас много, сказала она листьям. Целый день, а то и больше. Тьфу! Она смахнула с носа упавшую сверху каплю. Все-таки я мастер. Я по-другому не могу. Понятно?
Пока ехали до Колчицы, Эльга на скорую руку успела набить три букета, и каждый был по-своему гадок и омерзителен. Листья собачились между собой, узор шел вкривь и вкось, пальцы ошибались, мяли не там, загибали не то, ноготь мизинца резал где хотел. Только присутствие Сарвиссиана за пологом останавливало от того, чтобы не заорать в голос.
Ничего-ничего.
Последний букет Эльга складывала в скрипе колес, мелькании света и торопливом топоте по деревянным мосткам.
– Ох вы ж, господа хорошие!
– Ух, дождина!
– Распрягай лошадей, Теймо.
Листья опять легли дрянным узором, но пальцы вроде бы начали ощущать подушечками их колкое, рассыпчатое звучание. Возможно…
– Госпожа.
Свет плеснул в фургон, и Эльга прикрыла глаза ладонью.
– Что? Уже все?
– Вы же вся мокрая, госпожа! – сказал Сарвиссиан и подал руку. – Выбирайтесь.
– Мокрая? Я и не заметила.
Эльга потянула за собой сак. Доску – под мышку.
– Сюда, под навес, госпожа.
Женщина в накинутой на голову и на плечи рогоже помогла ей ступить на твердое. Фургон с мокрой тканью, облепившей дуги, походил на исхудавшее животное.
– Сюда.
Дождь бил по крыше, звонко лупил по железному листу, утопленному в земле, косыми струями прошивал воздух. Покачивался фонарь на цепи. Мокро блестели жерди ограды.
Ж-жах! Молния сверкнула в темноте, на долю мгновения превратив лицо сопровождающей женщины в белую, зажмуренную маску.
– Сюда, госпожа.
Эльге распахнули дверь. Сак прошел не сразу.
Полутемное, в редких свечах помещение встретило ее негромкими голосами, огнем, облизывающим в очаге дрова, запахом мяса на решетке. Несколько посетителей, мрачно поглядывая в окна, пили за столами хмелку.
– Госпожа.
Перед Эльгой возник владелец гостиницы, худой, бородатый, со свисающей на глаза прядью седых волос. Он вытер руки о тряпку и поклонился.
– Вам, видимо, нужна комната?
Эльга кивнула и поддернула доску.
– Две.
– Обед?
– Да.
– Это четверть в день, госпожа.
Эльга показала запястье с печатью титора.
Мужчина кивнул и полез под стойку. Женщина тем временем повесила рогожу; пробежал в двери, ведущие, видимо, на кухню, босоногий мальчишка. Фыркая, зашел с улицы Сарвиссиан.
– Вот же удружила Матушка-Утроба, – сказал он, выжимая подол рубахи.