Нет, так не получится!
Эльга вскочила и – сейчас, дорогой мастер смерти, сейчас – побежала обратно к фургону. Сарвиссиан, дремавший на передке, очнулся, когда она полезла в фургон за доской, сдвинул полог, вытаращился.
– Госпожа мастер?
– Да, едем, – сказала она, подтаскивая сак и устраиваясь среди одеял на соломе.
– Вы в порядке?
– Бегут, дядя Сарви, бегут!
Возможно, Сарвиссиан и спросил, кто бежит, куда и откуда, но Эльга этого уже не слышала. Я тебя остановлю, думала она о мастере смерти, и пальцы ее высыпали листья на доску, подрезали, загибали края, лепили лицо – узкое, разноглазое, с высокомерной усмешкой. Больное, жестокое лицо.
Фургон тронулся.
Эльгу покачивало и трясло на колдобинах, но она лишь механически перебирала пятками и выпрямлялась, едва ли замечая, что ее куда-то везут.
План был простой. Она видела узор мастера смерти: полынь, горечавка, вех, дуб, лютик, терновник и много чарника. Она может убрать одно и поставить на замену другое. Ту же полынь, отравляющую его существо, тот же вех выкинуть насовсем. Она пробовала делать такое, у нее есть опыт, и неудачный, и удачный.
Возможно, если не остановить, то сделать мягче разноглазого мастера у нее получится.
Туп-ток – работали пальцы. Листья слоями бугрились на доске, превращаясь в лоб, хохолок, нависший надо лбом, острые скулы, тонкий нос и вынесенный вперед подбородок.
Туп-ток. Вот губы. Вот один глаз. Вот другой.
Здравствуйте, мастер. Вы готовы к иве и сливе? А к целительнице-ольхе?
Туп-ток.
Пальцы вдруг повело в сторону. Один мазнул по букету, словно шрам, выбивая наискось короткую полосу над приподнятой бровью. Ничего. Эльга упрямо поправила рисунок, набрала новых листьев.
Туп…
Пальцы повело снова, теперь уже едва не половина лица зазияла ранами. Впрочем, сдаваться Эльга не собиралась. Если этот негодяй каким-то образом ей противодействует, она все равно его переборет. Изменит.
Уж это-то ее стихия.
Слива, ива и папоротник. Вот так. Для сомнения в себе. Для надежды на лучшее. Ну-ка, мое воинство!
Эльга окунула ладонь в сак, чувствуя, как один к одному липнут к коже бравые листья, храбро шуршат, весело посвистывают. Страшно? Да. Но безумец ли господин всадник? А если слива превратит его в нормального человека?
Ах, сейчас и посмотрим!
Букетные глаза мастера смерти неожиданно выцвели и пошли трещинками. Потом с шелестящим звуком разошлась в жуткий провал усмешка. Хохолок сломался, сложился набок, далее все лицо провалилось само в себя, почернело, скукожилось, разбилось на отдельные островки и осыпалось мертвым лиственным крошевом.
Бумм! – раскололась вдобавок доска.
Несколько мгновений Эльга оторопело смотрела на горку листьев на подоле платья, будто на ворох бабочек, потом стряхнула ее и закусила губу. Что ж, господин мастер смерти, подумала она, если вы не убили меня, значит, не можете.
А я буду осторожнее.
Она взяла новую доску, подбила сак ближе. Вы, похоже, не чувствуете, пока вам ничего не угрожает…
Букет за букетом Эльга упорно набивала мастера смерти, и каждый раз букеты чернели, трескались, превращались в прах. Едва она хотела добавить листьев, поправить узор, сделать невинный какой-то штрих, и в руках у нее оставались одни осколки.
Пальцы стало жечь.
Набивка приносила все больше боли, но Эльга не обращала внимания. Пусть пальцы хоть заживо, до косточек сотрутся!
– Не нравится? – шептала она, сама чуть не плача. – Надеюсь, ты мучаешься. А еще, надеюсь, тебе страшно.
Потом просто не осталось сил.
Первых беженцев они увидели через день.
Это была семья – муж, жена, двое погодков, мальчиков, наверное, восьми и девяти лет, – которая тихо брела по краю дороги. Лица у них были пыльные, у детей глаза и губы отерты тряпочкой. Женщина тащила на спине высокий бельевой тюк, прихваченный через малахай к ней платками и веревкой. Мужчина в заношенном муландире, какие носили лет пятнадцать назад, тянул тачку с посудой и тем, что удалось прихватить – какими-то свертками, железными прутьями, бочонком, мочалом, кадками. Дети шли с худыми мешками на лямках, очень похожими на первый Эльгин сак.
Они спросили про ближнее местечко, далеко ли оно, можно ли там остановиться, мальчик, младший, попросил воды.
Над переносицей у Сарвиссиана легла вертикальная кладка, словно ему защемили лоб. Он свел фургон с дороги, и все вместе они устроили небольшой привал, развели костер, пожарили клубни и мясо, подсластили воду из ручья медом.
– Откуда вы? – спросила Эльга.
– Издалека, – махнул рукой на запад мужчина. – Третью седьмицу идем. Надо бы еще дальше, в тайя-гу.
В глазах у него стоял страх.
– Гонит кто? – спросил Сарвиссиан. Борода у него дернулась, брови сдвинулись. – Титор какой или энгавр?
Женщина посмотрела почему-то на Эльгу.
– Смерть гонит, – сказала она, подбирая под себя ноги. – Мастер тангарийский. С разными глазами. – И добавила шепотом: – Он смерть и есть.
– Говорят, он один войско Края победил, – добавил мальчишка постарше, выгребая прутиком из костра кусок мяса.
– Целую тысячу! – показал руками его брат.
Среди солнечного дня сделалось холодно, зябко. Казалось, далеко беда, далеко, а она рядом. Близко. Смотрит в упор.
– Вы видели его? – спросила Эльга.
– Не, – заговорили мальчишки. – Кто посмотрит, тот умрет.
– Не видели мы его, – сказала женщина. – Просто через наш городок с Аветы, с Жиморца, с Повяти люди хлынули, кто конный, кто пеший, кто из войска сбежал, кто торговлю свернул, три дня рекой.
– Мы уж понаслушались, – очищая кожицу с клубня, сказал мужчина. – Говорят, он людей за людей не считает. Что дети, что старики, все ему едино. Мертвые даже приятней. Говорят, посмотрит, и человек замертво падает. Или просто пальцем укажет. В том и мастерство. В Жиморце, по слухам, всех, кто не сбежал, уморил.
Он дал очищенный клубень старшему сыну, тот разломил его пополам и поделился с младшим.
– Ну, мы и не стали ждать, когда нас коснется, – сказала женщина. – Все бегут, а навстречу никого. Ни одного воина. Сначала хотели до столицы податься, а потом Гайс мой (мужчина при этих словах кивнул) сказал, что и Стогон не удержится, и кранцвейлер, – она понизила голос, – скорее всего, недолго проживет. Решили как можно дальше на восход идти, пусть и места дикие, так все лучше, чем умереть.
Сарвиссиан с треском сломал сухую ветку, подбросил в костер.
– Что, и остановить некому?
– Так как остановишь мастера, который с самой смертью знается? – вздохнула женщина. – С ранней весны, говорят, все началось, когда он в Серых Землях силу обрел. Вроде как по условиям тех, кто ему эту силу дал, он теперь всех людей должен под корень вывести. Плата с него такая.
– Вранье, – сказал Сарвиссиан.
– Может, и так, – согласилась женщина.
Листья шумели: страшно, страшно!
Поев, собрались быстро. Эльга с Сарвиссианом дали семье с собой круг сыра, несколько тыкв и мешок клубней. Попрощались:
– Храни Матушка-Утроба.
Не оборачивались.
Дальше стало хуже.
Солнцедар сменился пожатьем, но собирать урожай на полях и огородах никто почему-то не спешил. В день они встречали по десять, по пятнадцать человек, бредущих навстречу, к восходу, потом беженцы потянулись уже обозами, на телегах, в возках, пешком, на коровах и волах, на козах, даже на волокушах, обтрепанные, грязные, молчаливые, с такими же молчаливыми, усталыми детьми.
Их впервые ограбили. Три мужчины и четыре женщины окружили их фургон, наставили вилы и косы, вежливо, стыдясь самих себя, попросили отдать им еду и деньги. Эльга рассталась со всеми эринами, что имела. Впрочем, тратить их было некуда, разве что на доски, которые почти кончились. Мастер смерти ни в какую не желал становиться букетом, неизменно уничтожая и листья, и древесную основу.
Сарвиссиан с каждым днем делался все мрачнее.
– Скоро они отбросят всякое стеснение, – сказал он.
Люди шли и шли, утекали по дорогам от сумасшедшего мастера, как песок. Они были злы и измотаны. Фургон дважды попытались отбить, но Сарвиссиан действовал решительно, угостив кнутом и кулаками сначала женщину и подростка, на ходу с хриплыми криками ринувшихся разуздывать Аннику, затем – несколько часов спустя – трех угрюмых мужчин, вооруженных палками и большим мясницким ножом. Правда, во втором случае им откровенно повезло – нападавших спугнул воинский отряд, топающий в сторону столицы. Одного из бандитов поймали и без разговоров повесили.
В стоящем на отшибе местечке со смешным названием Безрыбье Сарвиссиан, темно-фиолетовый на правую половину лица, сказал:
– Госпожа мастер, я должен вывезти Ильму с детьми из-под Гуммина.
– И куда? – спросила Эльга.
– На юг, на границу с калифатом. У меня там есть дом.
– Думаете, он туда не дойдет, дядя Сарви?
Сарвиссиан потер заросшие щеки. В глазах его плеснула неуверенность.
– Не знаю. Сначала он, наверное, с Краем будет разбираться.
– Не думаю, что он станет убивать всех. Ему же нужны слуги, нужны работники.
– А сколько тех живых останется?
Ответа на этот вопрос Эльга не знала.
– Я возьму фургон, – сказал Сарвиссиан.
– Хорошо, – кивнула она.
– Я припрятал несколько эринов, вам хватит на два-три месяца здесь. Но вы можете поехать со мной, если хотите.
– Нет, дядя Сарви.
– Просто, я считаю, здесь все же будет спокойнее.
Эльга кивнула.
– Поезжайте. Не думайте обо мне, дядя Сарви.
– Но как же…
Сарвиссиану было тошно. Он считал, что предает Эльгу. В узоре его души ядовитым цветом прорастали мелкие шарики мимозы. Повинуясь странному чувству, Эльга словно поймала этот узор в воздухе и выкинула дурацкий желтый цвет. Получилось как-то само собой. Словно на букете.
Сарвиссиан, вздохнув, поднялся.
– Долгой жизни, госпожа мастер.
– Долгой жизни, дядя Сарви.