Мастер побега — страница 25 из 58

– Жандарма? – как убивали на передовой офицеров, Рэм видел. Но смерть жандарма, да еще здесь, в тылу, изумила его. Тут же нет фронта, не стреляют! Тут не должны убивать, это как-то… неправильно.

– Да, жандармского капрала, он очень кричал. А она видела все это, почти все. Тут у нас стреляли, и она вздрагивала от каждого выстрела. А когда увидела, то… вздрагивать перестала и как-то помертвела. Я очень боюсь за ее здоровье. Особенно за душевное.

У господина Каана тряслись руки. Он лихорадочно заворачивал сухари в носовой платок. Добавил еще один платок сверху, потом еще один и еще. У него на письменном столе лежала аккуратная стопка выстиранных и выглаженных носовых платков с шитыми инициалами. Наверное, господин Каан простудился, и жена положила ему платки прямо на рабочий стол. Очень заботливая.

«Он и в десять платков их завернет. Чтобы, когда станет разворачивать, совесть успела сказать ему: «Это для жены», – и он все-таки не слопал бы все сам».

– Хотите хороший совет, господин Каан? Даже два хороших совета от… бывалого человека.

– Да-да, конечно же. Вы теперь закалены в боях, вы теперь понимаете эту жизнь намного лучше меня.

– Отдайте ей сухари прямо сейчас. Пока я здесь, пока я не ушел. Хотите, я дойду с вами до ее комнаты? Все мы люди, господин Каан. Вы хотите ей добра, и вы очень хотите есть. А при мне будет неудобно.

– Идемте сейчас же! – не колеблясь, ответил профессор.

Они двинулись по анфиладе комнат.

– А вот второй совет: спрячьте все самое ценное, что есть в доме. Золото, серебро, дорогую посуду, дорогую одежду. Закопайте, но так, чтобы никто не видел. Потом к вам придут забирать все это. И если не найдут, вы сможете поменять вещи на хлеб. Я бы помог вам прятать, но мне надо торопиться.

– Спрятать? Спрятать? Но… Вегди на хлеб? Впрочем, я понимаю, я понимаю, это хороший совет. Я воспользуюсь им немедленно. Разумеется! Вы думаете, это надолго?

– Не знаю. И никто не знает. Но я видел там, на юге, разные вегди… лучше вам не знать. Однако здравый смысл требует приготовиться к ним.

– Хорошо… хорошо… я сегодня же! Только… только… простите меня, Рэм, голубчик… – они стояли перед высокой резной дверью, – позвольте мне съесть еще один. Пожалуйста!

– Нет, – ответил Рэм и постучал в дверь.

– Спасибо, – шепнул господин Каан. – Я не стану вас представлять, она боится всех, даже добрых знакомых.

Из-за двери послышался женский голос. Профессор вошел к жене, с порога сказав:

– Здесь два сухаря для тебя, и мы сделаем чаю. Съешь их сразу же.

Бравурная граммофония на несколько мгновений сделалась слышнее – пока господин Каан не притворил за собой дверь. И где из комнаты донеслось усталое детское хныканье.

«Какой же кошмар здесь творится! Все с ума посходили», – подумал Рэм.

Профессор выскочил как ошпаренный и плотно затворил за собой дверь.

– Теограна не дождалась чаю. И она сломала зуб. Вы представляете себе? Ее чудесные зубки… Помните, как моя голубка улыбалась? Самая красивая невеста Империи! – Рэм заметил в глазах у господина Каана отблеск старой жизни. Уютной, красивой, спокойной жизни, о которой так хочется думать: еще немного, и она вернется! Последние месяцы Рэм все чаще замечал, что у некоторых людей, очень долго носивших такой же огонек, он погас.

– Простите меня, господин Каан. Я душевно благодарен вам за письмо. И я сочувствую вашей беде. Но задерживаться тут, у вас, я не могу.

Профессор глянул на него как-то странно. Будто нашкодивший пес. Глянул и отвел взгляд.

– Хотя бы попейте чаю. Да-да Вам следует напиться чаю.

И не смотрит в глаза. Да почему?

– Дайте воды, пожалуйста Этого будет достаточно. Право, никак не могу задержаться.

– Вам придется, – господин Каан сгорбился. – Куда вы сейчас?

– Для начала надо бы увидеть отца…

– Вам придется попить со мной чаю, – повторил профессор. – Я… обязан сообщить вам кое-что важное. И я не хочу… В общем, потерпите, сейчас будет вам чай. Я освоил тонкое искусство заваривания, отведайте. И не спешите. Спешить вам не стоит, поверьте на слово.

Рэм согласился.

Что за муха укусила его учителя? Человек он не стеснительный, была бы ерунда какая-нибудь, уж он не стал бы ходить вокруг да около, сказал бы сразу. Значит, не мелочь, не глупость. Надо остаться.

«Хорошо бы мой дорогой цирюльник с белой повязкой имел сегодня множество дел. Тогда он не окажется здесь слишком быстро», – но в конце концов обязательно явится… На сей счет Рэм не имел ни малейших сомнений..

Профессор имел пристрастие ко всему изящному, удобному и красивому а значит, как правило, еще и дорогому. На стол он поставил сахарницу и две фарфоровые чашки с блюдцами из пандейского сервиза с клеймами знаменитой на всю Империю фабрики. Ее владельцы ходили в поставщиках двора Его Величества, о чем без ложной скромности сообщали на каждом клейме. Ложечки из витого серебра с эмалью легонько звякнули о блюдца. У профессора не было в доме сахара – ни крупицы! Точно так же, как не было у него и варенья, джема, протертых фруктов – иначе говоря, никакого продукта, нуждающегося в союзе с ложечкой. Зато хозяин всех этих красивых вещиц еще мог позволить себе роскошь любоваться ими. Вот почему, наверное, он столь долго разглядывал чайные принадлежности, не торопясь продолжить разговор.

Чай господин Каан любил весьма крепкий.

– Уважаю, знаете, такой чаёк, чтобы ложка торчком стояла! Иначе – бурда… – с этими словами он все-таки приступил ко второму раунду беседы.

Рэм усмехнулся. В столице пока не научились радоваться светленькому мочевидному кипятку с дюжиной чаинок. Еще научатся. Впрочем, ему же, Рэму, лучше. Чай поменял владельца, и теперь это не он расходует чай, а на него. Совсем другое дело!

– Превосходный чай, господин Каан, давно не пробовал такого. – Рэм усмехнулся. Он сказал одновременно правду и ложь. Забавно.

Профессор сделал попытку улыбнуться.

«Совсем плохо дело», – подумал Рэм.

– Попейте, попейте! Что же вы… Попейте как следует. Потом я все это спрячу, будем пить из простенького.

Рэм, по старой памяти подчиняясь рекомендациям учителя, сразу сделал большой глоток. Начал делать второй и поперхнулся, услышав из уст профессора коротенькую фразу:

– Твоего отца нет в живых.

– Что?

– Ну вот, я не предназначен для того, чтобы сообщать скверные новости… Как давно скончалась твоя мать?

– Шесть лет назад. Но с отцом-то… Отец-то… Я ведь к нему сейчас еду.

– Нет. Ехать там некуда. Три месяца назад городок, где он жил, где твой дом… был… его разбомбили южане. Отец твой писал мне: он пошел на службу в кавалерийскую бригаду добровольного резерва, секунд-лейтенантом Он и вам писал, но письма отчего-то возвращались…

– Да там некуда было доходить, мы сидели в котле на побережье!

– Понятно. Рэм, про все остальное я знаю из газет. Извините меня, извините меня, я… тут ничего не сделаешь. Командование как раз начало контрнаступление за Голубой Змеей, всех резервистов в одну ночь сделали бойцами регулярной армии. Целый корпус таких вот новобранцев ввели в прорыв, а сутки спустя он попал под каскадный ядерный удар. Там никого не осталось, Рэм. Ни единого человека. Я вычитал это из оппозиционных листков, за распространение которых сажают в тюрьму. Там часто врут. Но на сей раз сказали правду: в официальной прессе через неделю сообщили о том же, только мягче, обтекаемее, словно произошла какая-то частная неудача. Рэм, вы даже не сможете отыскать его могилу. Там, наверное, никакой могилы нет, и такая радиация, что… людям туда просто нельзя. Большая трагедия… я не знаю, какие еще слова добавить. Наверное, надо сказать: «Мужайтесь!» – но звучит почему-то до крайности глупо. Верно?

Профессор не знал, как ему закончить. Он так и не вышел из вопросительной интонации. А Рэм смотрел на господина Каана оторопело и все никак не мог понять: о нем идет разговор, о его отце или это слова из какой-то книжки? Последний раз он видел отца два с половиной года назад и тогда же последний раз был дома. Его домом давно стал Университет. Но Университет – это все-таки малый и молодой дом, а старый и большой, настоящий, остался за спиною, в захолустном городишке. Пока он существовал, Рэму было куда вернуться.

Без малого два года на фронте дали ему кое-какую уверенность в собственных силах. Вся она, до последней капли, моментально улетучилась после слов профессора Хватило ее на одно: поставить чашку на стол, хотя и мимо блюдца, иначе она полетела бы на пол и разлетелась вдребезги.

– Как же я? Куда же я? Куда же мне теперь? С кем я теперь буду?

Рэм давным-давно отвык от отца Сухощавый невысокий человек с загорелым лицом, грубыми руками и ранней просолью седины в темно-русых волосах много лет назад сросся с понятием «настоящий дом». Иногда Рэм думал: «Когда он умрет, я, наверное, не испытаю особенно сильной печали… Стыдно. Совсем зачерствел». Теперь отец мертв, и боль щекочет штыком кишки: почему не писал ему, когда мог? Почему не повидался с ним лишний раз, когда мог? Он ушел, а ты ему остался должен и никогда уже долга не отдашь…

Рэм бормотал свои дурацкие вопросы: «С кем… куда… где…» – глядя в одну точку и потирая рукой подбородок. Профессор молчал. А он никак не мог выйти из ступора Он все не решался сказать себе: «Точно сказал Дэк, ты жалкий оборванец и дезертир. Ты никто. Без дома, семьи и места в жизни. Ты даже в Университет не можешь вернуться – из дезертиров в студенты дороги нет». Все это он скажет себе потом, через несколько дней. А пока он сидел за столом и постепенно погружался в ощущение безвыходности.

Куда ему? А никуда.

Где он? Да нигде. В бегах.

Кто он? Никто. Никтошечка без имени и звания.

С кем он? Ни с кем, нет у него никого…

Нет есть! Дана, Дана! Есть у него свет! «Я жду тебя! Я буду тебя ждать». Ему надо к Дане. Очень быстро. Как можно скорее!

– Я могу оставить вас у себя, – промолвил господин Каан, глядя на Рэма с жалостью. – Живите, пока не устроитесь как-то.