– Почему сразу за рубеж? – изумился Рэм, увидев пандейские «коврики».
– Система будет охватывать всю страну. Дело нескольких месяцев, – веско ответил Туча.
Во втором конверте была всего одна бумажка «Профессору Рэму Тану предлагается занять место заведующего на кафедре истории Срединного княжества в историко-филологическом факультете при Национальном университете имени проф. Феша».
– У меня же нет ученой степени… – ошарашенно пробормотал Рэм.
– Ну да, это, прикинь, самое важное в создавшейся ситуации! Народной диктатуре нужны мощные специалисты, проникнутые духом борьбы за общее дело. Дергунчик, а он у нас уже месяц как министр просвещения, просигналил мне из столицы: тебе, мужик, присвоена степень доктора-в-честь-заслуг и почетное звание профессора Национального университета. Народ, брат, умеет ценить истинные таланты.
Тари вскочила, подошла к Рэму, сжала руку.
– Возьми это у них, Рэм. Ты ж мечтал всю жизнь, ты ж для науки вроде как штакетина для забора – специально под такое дело вытесан и выкрашен. Я тебя очень прошу. Очень прошу.
А он все никак не мог осознать, как такое может произойти: студента – в доктора, в профессора Все академическое основание личности Рэма, пусть и покореженное войной, пусть и покрывшееся трещинами от голода, холода, от недостатка умственной работы, бунтовало против такой карьеры. Не заслужил ведь, верно? Нехорошо, некрасиво.
– За что же мне подобные почести?
Ему сделалось печально. Какая-то фальшь! Даже дыхание перехватило… Рэм расстегнул пуговицу на вороте. Чушь! Он не достоин. А жаль. Очень жаль. Глупо. В горле мышцы судорожно сжались в горячий ком.
Широко улыбаясь, Туча ответил:
– У меня сегодня хорошее настроение! Неужели, мужик, мы когда-нибудь забудем, кто написал для нас такое? – с этими словами Туча встал по стойке «смирно», руки по швам, подбородок гордо воздет и затянул поповским басом: – Боевая Гвардия тяжелыми шагами идет, сметая крепости, с огнем в очах…
Мгновением раньше, чем он дотянул до конца второй строчки, раскаленная игла вошла Рэму под основание черепа. Он дернулся, чувствуя, как рот перекашивает судорога. Ком, выросший в горле, расширился. Рэм почти перестал дышать и уж точно не мог сказать больше ни слова.
Тари подбежала к Туче и с восторгом затянула.
– Сверкая боевыми орденами, как капли свежей крови сверкают на мечах…
Она схватила Тучу за локоть и прокричала:
– Он гениален! Мой Рэм – гений во всем! Он гений! Вы ему в подметки не годитесь! Каждое слово! Каждая буква!
«Ты же ненавидела эту песню!» – хотел было сказать Рэм, но не сумел издать ни звука. Он побрел, спотыкаясь, к крану – налить себе воды, но тут вторая раскаленная игла вонзилась ему в макушку.
– Рэм! Мой любимый, мой родной! Хочешь, я почищу твои сапоги своими волосами? – визжала Тари, падая на пол и обнимая его ноги.
– …О, как рыдает враг, но нет ему пощады!… – рокотал Туча.
Еще шаг до крана…
– Я умру за тебя, Рэм, я даже отдамся за тебя, Рэм, пусть меня насилует любая сволочь, Рэм, только люби меня, Рэм! – голосила Тари, не отпуская его ноги.
Нижняя челюсть как будто полыхнула огнем Только сейчас он сообразил, что происходит. «Я понял…» – попытался заговорить Рэм. Из его рта вылетел безобразный хрип. Не удержав равновесия, он рухнул и, кажется, задел головой…
Темень.
Одна сплошная темень.
* * *
За двадцать месяцев до того
– …С сегодняшнего дня ты назначаешься членом Военного совета в Продбригаде. Проще говоря, заместителем Толстого и комиссаром отряда из четырех сотен лучших наших бойцов. С вами пойдет сержант Таач, самый надежный человек моего брата. Будет в Продбригаде за начштаба. Два пулемета даю, но патроны – беречь! Беречь патроны, патронов кот наплакал. Еще даю горную пушку, установите на передней платформе. К ней всего пять снарядов, так что пугать ею, если понадобится, сможете, а для серьезной драки она – сам понимаешь… Ставлю тебя в известность: предельный срок вашего возвращения с хлебом и прочими делами – две недели. Очень хорошо, если справитесь за одну. Очень, очень было бы хорошо. Потому что через неделю здесь начнется голод.
– Здесь и без того голод, Дэк.
– Что? Нет, Рэм Через неделю здесь разразится настоящий голод. Сейчас мы хоть какие-то крохи раздаем централизованно… Вон, даже лекторам Политпросвета выдали по пачке чаю и по банке джема из ревеня. Ты, кстати, получал? За тобой были закреплены две лекции.
– Получал.
– Хорошо. Значит, без сбоев. Чтоб ты знал, я так это вижу: через две недели люди начнут жрать друг друга и стрелять друг в друга.
– И дабы они не начали стрелять друг в друга здесь, нам придется немного пострелять за пределами форта. Верно я понимаю?
Дэк, все это время говоривший с ним, уткнувшись в какие-то бумаги, просматривая, ставя подпись, делая паузы, когда надо было внимательно прочесть какое-то мутное место в документе, поднял голову и воззрился на Рэма осуждающе.
– Ты кто у меня в Продбригаде? А? Комиссар или разложенец? Ты укреплять людей должен, ясно? Ук-реп-лять. Так что подбери сопли и действуй жестко. Надо будет – да, поставишь к стенке парочку-другую саботажников, спекулянтов и разложенцев. Другие живее начнут соображать, какое у нас время на дворе!
Иначе стал говорить бывший капрал Дэк Потту, нынешний ротмистр по чину и главнокомандующий войск Республики по должности. Ушли из его речи «братишки» и «дружищи». Исчезли «суппорты» и «шпиндели» – как не бывало! И стал он говорить суше, жестче. Так, словно выбирал: сильно надавить ему словом на человека или все-таки пожалеть его и обойтись легче. А если не успевал выбрать, если обстоятельства торопили его, то – давил. Так проще выходило для него самого.
– Я, Дэк, все понимаю. И то, что крестьянин совсем не хочет отдавать тебе зерно по твердым ценам… Ему выгоднее продать хлеб спекулянтам, а еще лучше обменять на что-нибудь полезное, чем наша Республика не располагает. И то, что Повстанческую армию надо кормить, одевать, обувать, помещения отапливать – зима на пороге! И то, что она – единственная сила, поддерживающая здесь порядок. От натиска горцев, от помещичьих банд, от Монархического корпуса, где в каждом взводе на солдатских должностях лейтенанты и чуть ли не капитаны, словом, люди войны, не чета нашим обормотам… И то, что чуть ослабь руку, и все пойдет вразнос. Помню, знаешь ли, как в день, когда объявили о расстреле четырех принцев крови с женами и сыновьями, толпа разграбила винные склады. И еще помню, какие ошметки остались от четырех милиционеров, пытавшихся эти склады оборонять… Только и нам всем надо держать в голове: когда мы убиваем с полдюжины мерзавцев, желая спасти от голодной смерти несколько тысяч человек, это, конечно, не худшая цена, но мы все-таки совершаем убийство. Мы совершаем преступление, Дэк. Нельзя превращать убийство в норму. Нельзя забывать, Дэк, это – преступление.
Его собеседник потер усталые глаза и с досадой ответил:
– Мы не на митинге, Рэм. И времени на все эти разглагольствования нет совершенно. Отвечу коротко: я не забываю. А ты не забудь постараться там, как следует… Теперь – все? Закончили про цену и про норму?
Рэм кивнул. Он напомнил. Большего Дэк сейчас не потерпит…
Тот принял к сведению кивок Рэма, вынул из груды бумаг одну, коротенькую, и положил на стол перед Рэмом:
– Вот приказ прим-майора Рада Именем президента Северной военно-народной демократической республики ты повышаешься в чине до прим-лейтенанта Учти, паек тот же! Мы не имеем права жрать больше, чем другие, иначе мы – дерьмо.
– Я вроде лишних харчишек и не выпрашивал…
– Ладно-ладно. Что это я с тобой… Ты-то понимаешь, не то что некоторые… офицерских паечков себе, видите ли, требуют! Извини, Рэм, устал, Рэм. Устал, как собака.
«Ну да, еще бы. Второй месяц ты с этими «некоторыми» скандалишь, – без труда расшифровал Рэм речи Дэка – Не понимают. Разумеется, приняли Повстанческую армию, имея все, о чем только можно мечтать: крупу, хлеб, консервы, сухофрукты, боезапаса от пуза, тройной комплект обмундирования на складах, папиросы, сахар… Горячей воды в армейской бане – сколько хочешь! Мыла – сколько хочешь! Пайки выдавали, о каких в прифронтовой полосе можно только мечтать! Офицерские… унтер-офицерские… отдельно – для специалистов… отдельно – штабные… А тут – мы. Ну надо же, как все быстро заканчивается, если добавить к гарнизону две тысячи голодных оборванцев! Вот только гарнизон, не разбежавшийся от Рада Потту, когда он объявил себя президентом, составлял аж сто пятьдесят штыков – больша-ая сила. Долго бы они тут, конечно, без нас продержались. Навоевали бы!»
Приказ был наскоро отпечатан на красивой гербовой бумаге. С детства Рэм помнил такую бумагу, ее продавали на почте и в канцелярской лавке. Водяные знаки у нее – в виде вензеля царствующей особы. Угу. И печать внизу стоит тоже с вензелем последнего императора.
Прим-майор Рад Потту, большой хитрец, объявил в форте независимость сразу после того, как монарх отрекся от престола Мол, власти столичных республиканцев он не признает. Мол, он сбережет уезд в целости и сохранности для нового императора, даже если придется ждать его восшествия на престол долго. Мол, пусть везде бушует хаос, а здесь сохранится законная власть Империи. А президентское звание это так – для понятности. И Совет солдатских депутатов он терпит тоже как «временную меру» и «в целях мобильного управления вооруженными силами в переходный период». Даже брату своему и его соратникам он жалует новые чины как представитель старой власти. Хоть и ставленники Совета, но люди-то нужные. И тут непонятно, что важнее: простой и ясный чин прим-майора или пышная должность президента…
А вот агитаторов от Трудовой партии Рад Потту ловил и нещадно расстреливал. Никогда не уступал Совету: «друг рабочих»? – к стенке без разговоров.
– Распишись. Здесь вот… Так. Отлично. Зайди к Таачу, он тебе выдаст из старых, имперских еще запасов офицерский бинокль, офицерскую портупею и офицерский планшет… Роскошные, кстати, планшеты, гвардейские, с золотым тиснением… на хрена они нам вообще нужны, непонятно. Но солидности добавляют. Из действительно полезных вещей получишь новую… ну, относительно новую офицерскую шинель и шестизарядный «принц» с двадцатью патронами. Сапоги, извини, выдать не получится. Сапоги – на вес золота Твои-то каши просят, ну, ничего, с мертвеца снимешь, тебе не привыкать. Как только будет хоть одна пара нормальных сапог – они твои. Все ясно?