Теория серийной автобиографии серьезно недооценивает значение повторения. Теория автофикшн вообще не придает повторению самостоятельного значения – что, с учетом сущности автофикшн, выглядит весьма странно.
Повторение в серии работает у Белого на открытость серии путем уходящего в бесконечность пересоздания авторского Я. Повторение создает перекличку между различными текстами Белого и тем самым работает на интертекстуальность серии. На повторении строится повествование, которое подчеркивает инвариантность внутреннего конфликта протагониста и одновременно обеспечивает изменчивость его образа. Серийность самоописания Белого невозможно представить без повторения. Серийное самосочинение Белого строится на повторении едва ли не в большей степени, чем отдельные тексты.
Серийное самосочинение Белого воплощается не только в серии меняющегося авторского Я, но и в сериях повторяющихся и при этом меняющихся мотивов. Серийность подразумевает многократность возвращений автора к автобиографическому локусу, воспроизводимость автобиографических констант в серии текстов. Очевидно, что это невозможно без повторения. Сколь различны ни были бы автобиографические Я серии, все они являются текстуальными повторениями Я автора и в той или иной степени повторениями друг друга. Как бы ни разнились между собой сюжеты текстов, все тексты серии тем или иным образом повторяют некую общую автобиографическую константу: или базовый конфликт, или определенную расстановку характеров, или знаменательный момент биографии. Продукты сознания – тексты – Белого определенно демонстрируют повторяющиеся структуры всевозможных видов на службе рассказывания о себе.
Читая прозу Белого, невозможно не заметить постоянного динамического присутствия повторения на самых разных уровнях (от фонетического до символического) каждого из его текстов и в интертекстуальном пространстве серии. Во всех текстах серии Белого повторяется с некоторыми вариациями изображение его Я. Повторяется – и с вариациями, и без оных – изображение излюбленных биографических референтов Белого: родителей, эпизодов детства, отношений с отцом, отношений с Блоком, конфликта Я с не-Я, конфликта Я с Я, христоподобных страданий за чужие грехи.
Все тексты, имеющие своим референтом прошлое автора, представляют собой вариативные повторения друг друга как оттенков самосочинения. Каждый текст серии Белого, воспроизводя автобиографический инвариант, конституирует себя как повторение исходного инварианта и одновременно как вариативное повторение других текстов серии, каждый из которых по-своему воспроизводит тот же инвариант. Таким образом, каждый текст серии является вариативным повторением предшествующих текстов и одновременно частичным прообразом любого из следующих за ним текстов.
Серийное самосочинение Андрея Белого имеет своей целью не достижение конечного значения, а скорее нескончаемый процесс производства значения, и вариативность повторения имеет непосредственное отношение к этому процессу. Серийность, собственно, есть не что иное как повторение, помноженное на вариативность. Это повторение в ряде произведений текстуальных элементов с некоторым изменением. Серия развивается по мере повторения структурных и смысловых блоков и установления связей между ними. Повторение стабильных элементов блока обеспечивает его узнаваемость, а частичные изменения структуры и содержания, происходящие при каждом повторении, приводят к коррекции прежнего значения и к приращению значения. Новая «мутация» не замещает собой предшествующие ей варианты, а примыкает к ним, продолжая цепочку частичных трансформаций и продолжая создание значения.
Интертекстуальные ассоциации, на которых во многом держится механизм развития серии, создаются повторением в серии, иногда в похожих сценах, одних и тех же базовых отношений Я с не-Я или базовых отношений Я с Я. Далее, интертекстуальные ассоциации закрепляются повторением этих же отношений в разных текстуальных хронотопах. Воспроизведение этих же отношений с постоянным Я в главной роли, но с меняющимися не-Я, одновременно служит и дальнейшему закреплению ассоциаций, и созданию вариативности в серии.
Примером развития и закрепления ассоциаций, скрепляющих тексты в серию, может служить воссоздание основного в жизни автора конфликта. Во всех текстах, включая мемуарные, повторяется изображение трудных отношений младший–старший. Повторяется в разнообразных вариациях в различных ракурсах и с различной степенью конкретности. В мемуарах описана пара отец–сын в лицах самого Бориса Бугаева и его родного отца. В романах принципиально те же роли играют вымышленные и при этом разные герои от Аблеуховых до Коробкиных – но это все тот же конфликт. Конфликт существенно видоизменяется в других мемуарных описаниях, где появляются фигуры условных, духовных, творческих отцов и сыновей. Каждое новое изображение конфликта раскрывает новые его стороны.
Склонность Белого к поэтике повторения может опосредованно восходить к детской травме, породившей обсессивную манеру его письма. Думается, что уместна параллель с «навязчивым повторением», которое Фрейд описал как сильнейшую потребность невротика заново переживать некий травматический опыт, отчасти вытесненный в бессознательное, но высвобождающийся при каждом новом воспроизведении. Фрейд связывает невроз навязчивых повторений с Эдиповым комплексом (или его модификациями)[240] и с детскими травмами:
Существует несколько определенных типов такого переживания, регулярно возвращающихся после того, как приходит конец эпохи инфантильной любви. Все эти тягостные остатки опыта и болезненные аффективные состояния повторяются невротиком в перенесении, снова переживаются с большим искусством[241].
Фрейд задается вопросом, которым может задаться и исследователь Белого: если навязчивое повторение заставляет заново пережить неудовольствие, то чем объяснить потребность в нем? Оказывается, навязчивое повторение позволяет пережить «неудовольствие, не противоречащее “принципу удовольствия”, неудовольствие для одной системы и одновременно удовлетворение для другой»[242]. Можно предположить, что воспроизведение конфликтов Я с не-Я по модели сын– отец было для Белого болезненным неврозом и одновременно служило удовлетворению некой глубинной потребности его подсознания. Возможно, этому неврозу, помноженному на литературный дар, отчасти обязана своим существованием и особая беловская поэтика повторений самых разных элементов текста на самых разных его уровнях.
Серия самосочинений Белого обладает определенной структурой и динамикой развития. Произведения, составляющие серию, равноправны как изображения авторского Я, но не совсем независимы одно от другого. Они взаимодействуют друг с другом по определенной логике создания серии, как будто решая некую задачу, у которой есть свои условия и свои правила проведения операций. Главная из операций – повторение. Оно создает серию. А главное произведение – «Петербург». Оно задает основные мотивы серии. Романы серии равноправны в качестве представителей авторского Я, но в задании основных мотивов, структуры и общего вектора серии «Петербург» играет заглавную роль. Как Зевс породил из своей головы Афину, и как уподобленный ему Аполлон Аполлонович выпускал из своей головы богов, богинь и гениев – так «Петербург» содержит в себе зародыши будущих героев последующих произведений и порождает будущие грани будущих авторских Я. Это не только главное произведение Белого, оно играет особую роль и в создании всей автофикциональной серии. В нем есть все, что будет потом в других романах, более того, будет и в мемуарах (в другой, разумеется, форме). Все основные автобиографические мотивы задаются в «Петербурге» – и повторяются и видоизменяются в последующей прозе Белого. Вероятно, нагляднее всего это иллюстрируется главным из мотивов – отец–сын. Как сам прототип-автор в своей жизни постоянно возвращается к осмыслению и переосмыслению отношений с отцом, так и его протагонист обречен на пожизненные переживания и пожизненные поиски новых вариантов и оттенков этих отношений. Задается тема в «Петербурге» – как отношения с отцом взрослого сына, терзаемого отторжением от отца и патрицидными позывами. Затем продолжается в романах о Котике как возвращение в детство и осмысление истоков, среди прочего, будущего конфликта с отцом. Затем вновь переносится в «Москве» во взрослую жизнь, где отношение к отцу становится более сложным и более понимающим. Тема не имеет конца и развивается и усложняется вплоть до преобразования в особые отношения с Блоком, одна из граней которого в мемуарах обретает черты квазиотца.
Схожее развитие и других мотивов просматривается в автофикциональной серии: мотив (например, фамильного треугольника, раздвоенности, распятия) задается в «Петербурге», чтобы потом получить развитие – часто более глубокое и нюансированное – в последующих произведениях. Очевидно, что в них теми или иными средствами повторяется то, что изображено в «Петербурге». Не столь очевидно, но столь же верно то, что в «Петербурге» те же самые мотивы в каком-то смысле проходят предварительное испытание – повторяются, в том числе, и в обратном порядке, не только из авторского прошлого, но и из будущего его героев – репетируются. С этой точки зрения, «Петербург» – гигантская репетиция, фабрика репетиций всей серии самосочинений Белого. Когда Николай Аблеухов вспоминает свое детство – белокурого мальчика и его неуловимо подпорченные отношения с «еще нежными» родителями – это очевидная, пусть и небольшая, репетиция детства Котика. Когда в «Петербурге» изображается гибель «немножко-богов» – это репетиция, и уже весьма серьезная, будущих распятий Котика и профессора Коробкина.
Повторения, на которых строится серия, составляют многоуровневую комбинацию. Автор в различных ракурсах воспроизводит свое прошлое – это прямое повторение его жизни, точнее, того, что отложилось в памяти как ключевые моменты. Каждый из романов дает это прямое повторение памяти, но строится, напротив, по модели обратного повторения – репетиций будущей кульминации.