В девятиэтажном доме, кроме меня, не было ни души, точнее, ни одной живой души. Были ли в нём души погибшие, выяснять я не собирался. Можно было, наверное, вырастить ещё одно паранормальное чувство, чтобы видеть сквозь стены и дым, но меня и так уже мутило. А ведь я периодически переключался в режим «отбойника» и всячески страховал себя от нервного и физического увечья!
«Где эти пожарные? - подумал я. - Я так долго не протяну!»
С большим трудом удалось в каше эмоций зевак отфильтровать ощущения спасателей. Ощущения были нецензурные. Я имею в виду, что адекватно передать их можно исключительно средствами русского мата. Если я правильно понял, пожар никак не хотел затухать. Только пожарные заливали один очаг и переключались на другой, как из погашенного участка возгоралось пламя. Ленин мог гордиться таким пожаром. Но для меня это создавало определённые неудобства: могло не хватить сил. Наверное, нужно было пожелать себе неограниченных сил, но я не слишком представлял себе, как это делается. В голову лезли только секретные коды из всяких игрушек - «бессмертие», «бесконечные патроны» и тому подобное.
«Попробуем мыслить логически», - подумал я и скривился от резкой мигрени. Мой мозг отказывался вмещать в себя одновременно сверхъестественные штучки и логическое мышление. Я напрягся и отключил чтение мыслей. Это оказалось сделать даже сложнее, чем включить. Строго говоря, чужие мыслеобразы никуда не исчезли, а просто стали тихими и невнятными.
«Значит, "топор", - рассудил я, когда шум в голове чуть поутих, - решил доконать меня таким извращённым способом. Чтобы не так скучно было. А мирное население, значит, эвакуировал. Ну-ну».
К своему стыду, радости за спасение невинных жизней я не испытал. Зато появилась досада: мне не дали проявить благородство и самоотверженность. Получалась не борьба добра и зла, а междусобойчик двух суперменов. Здания и вещей, конечно, жалко, но барин, небось, каждому пострадавшему какую-нибудь компенсацию устроит. Или не устроит? Вот в чьи мозги я бы сейчас забрался с удовольствием! А заодно кое-что в них подправил.
«А это идея, - подумал я, - пошарю-ка я вокруг. Вдруг он тут рядом ошивается? С него станется».
Я заставил себя подняться (рубашка была мокрая) и дойти до кухни. Там я выпил всю воду из фильтра, лёг на линолеум и закрыл глаза.
Начал я всё-таки с самостраховки. «Отбойником» хорошенько обработал ближайшее будущее горящего здания. Хотел было потушить пожар, но не стал - не стоит отвлекаться на следствие, когда есть возможность справиться с причиной.
Нужно было разыскать Емельку-«топора».
Через десять минут я очень хорошо понимал Гарика, который не любил устраивать удалённый «поиск в эфире». Это довольно утомительно. Сначала преодолеваешь барьер, чтобы попасть внутрь чужого мозга, потом - чтобы выбраться из него. Мысли некоторых попадаются часто, а другие словно уворачиваются от тебя. Но хуже всего - каждый раз ты на мгновение растворяешься в чужом сознании, теряешь своё «я». Мне пришлось даже пару раз Делать перерывы, чтобы убедиться, что я не стою на улице, не глазею на пожар и не думаю о сгоревшей заначке в книге Михаила Зощенко.
В третий или даже четвёртый заход я его нашёл.
Это было особое, чётко выделяющееся на общем фоне сознание. Этакий прожектор на фоне карманных фонариков. Луч его периодически вспыхивал. Даже не понимаю, как я сразу не заметил такое роскошное световое шоу. Должно быть, Емеля и тут был в сопровождении компенсатора.
Впрочем, это было уже неважно. Пора было с этим заканчивать.
Наверное, это выглядело глупо, но я вломился в мозг Емельяна Павловича с криком «Ура!».
20
Теперь это не только свет, но и звук. Высокая нота. Флейта. Он режет уши так же нестерпимо, как и прожектор - глаза. Чтобы помочь себе, продолжаю орать.
И желаю, проклинаю, желаю. Меч и щит, «топор» и «отбойник» сменяются мгновенно. Он отвечает. Это страшно, когда сталкивается ненависть с ненавистью. Это впечатляет, когда сходятся Мастер Сглаза и Мастер… Как мне называть его? Он достоин ненависти, значит и уважения.
Пусть будет Мастер Силы.
У меня не вышло напасть внезапно. Моему противнику помогают. Очень ловкий у Мастера Силы компенсатор. Его щит абсолютно синхронизирован с действиями «топора». Такое чувство, что…
Я обрушиваю серию ударов (взрыв машины, толчок в спину, спазм сосудов) и убеждаюсь в своей догадке. Это не компенсатор. Это сам «топор». Он тоже прошёл мою стадию - обретение альтернативных способностей.
Звук флейты становится всё выше, от света слезятся глаза. Я знаю, что мы оба дошли до предела. Я бросил все силы на эту дуэль, и если Мастер Силы сможет сейчас отвлечься… Но он не сможет.
Поразительное дело: я дерусь на грани возможного, фантазия, по-моему, уже за гранью (динозавры какие-то!), но часть сознания совершенно безмятежна. Пытаюсь задействовать и этот резерв, но не могу. В этой части можно только думать, только возводить логические построения.
Мой «отбойник» блокирует выпад - взрыв газа. «Идиот, - думает моя логическая часть, - у нас электрические плиты». Сражающаяся часть ничего не думает. Она плавится и дымится, но продолжает проклинать, желать, проклинать. Наверное, так чувствуют себя специалисты восточных единоборств. Их тела двигаются сами, а сознание всего лишь отрешённо наблюдает за этим кровавым танцем.
Ладно, раз у нас появился участок чистой логики, будем думать чисто логически. Наверняка «топор» знает, что газа у нас в доме нет. Он хорошо подготовился. Должен знать. Стало быть, и он выкладывается по полной. Выхода два: ждать, кто первый сломается, или обострять. Тут и без логики понятно - я долго не протяну.
Но я на пределе.
«Следовательно, - говорит мне бесстрастная моя часть, - нужно за эти пределы выйти».
Я вкладываю всю силу в последний удар, а когда сила заканчивается, добавляю страх из пяток, воздух из лёгких, слезы из глаз, кровь из жил.
Мой «топор» вдребезги разносит ненавистный прожектор.
Его флейта в клочья разрывает мои барабанные перепонки.
21
– Андрей Валентинович?
Я открываю глаза, но молчу.
Я в больничном боксе. Одноместном. Надо мной стоит подполковник Минич.
Не удивляюсь. Пожар должен был попасть в разряд экстраординарных и, соответственно, попасть в поле зрения подполковника.
– Ваши документы сгорели, - продолжает Сергей Сергеевич, - но не составляло труда догадаться, кто именно тот единственный пострадавший.
Странно, что я сам не сгорел. Видимо, какой-то резерв всё-таки работал на самосохранение.
– Там должен быть ещё один пострадавший, - разлепляю я губы, - среди зевак.
– Он в соседней палате. Хотите повидаться?
Если это ирония, то явно неуместная. Не отвечаю.
– У вас сильное истощение, - меняет тему Минич, - мы готовы обеспечить вам восстановительное лечение в госпитале. Если вы не возражаете, конечно.
– Я возражаю.
Подполковник кивает. Он уже просчитал мой ответ. Или просто прикидывается? А что, это хороший ход: каждый раз делать вид, что ты все заранее знаешь. Тогда окружающие начинают верить, что так оно и есть.
– Одолжите мне денег, - говорю я, - они ведь наверняка тоже сгорели.
И к этому он готов. Протягивает мне пухлый конверт и ключи с прикреплённой к ним картонкой.
– Это на первое время. Ключи от служебной квартиры. Адрес указан на бирке. Тут рядом.
Похоже, кое-что эти ребята всё-таки не знают. Решаю быть честным:
– Должен предупредить, товарищ подполковник, что я теперь для вашего ведомства существо бесполезное.
– Ошибаетесь, Андрей Андреевич. Мой совет - отправляйтесь по указанному адресу и выспитесь как следует.
На лице Минича непонятное выражение.
«Ага! - со слабым злорадством думаю я. - Умный-то умный, а имя-отчество моё перепутал».
– Последнее, - Сергей Сергеевич протягивает мне письмо. - Это вам от Николая Николаевича Романова.
Немного медлю, но беру. Теперь это уже неважно. Встаю. Немного пошатывает.
Одеваюсь в джинсы и рубашку, которые мне практически впору. Кроссовки немного жмут.
Сергей Сергеевич сопровождает меня до выхода на улицу. По пути он несколько раз вступает в беседу с людьми в белых халатах, один раз что-то подписывает. Выхожу на крыльцо госпиталя и секунду стою с закрытыми глазами.
Иду по улице очень аккуратно, словно по болоту. Каждый раз медленно тяну ногу, но она все равно встречается с землёй или слишком рано, или слишком поздно. Наверное, со стороны это выглядит походкой пьяного. «Меня могут принять за пьяного, - думаю я, - и забрать в милицию. Но этого не случится. С вероятностью 85% Минич выслал за мной сопровождающих. Если что, они моментально отсекут от меня любого милиционера».
Мысли забавляют меня. Особенно странно выглядят проценты.
«Это второстепенно, сейчас нужно думать о главном. Главное: я больше не мастер сглаза. И не "топор"».
Я останавливаюсь (место спокойное, в течение тридцати секунд на меня никто не наткнётся) и прислушиваюсь к себе. Осталась только холодная, логическая часть сознания. Трансцендентная часть выгорела полностью. Создаётся ощущение, что она располагалась где-то у основания черепа. Сейчас там пусто. Гулкая, выжженная взрывом, пещера. Но природа не терпит пустоты. Вероятнее всего, вскоре пещера будет заполнена. В моих силах сделать так, чтобы она была заполнена нужным мне образом.
Я открываю глаза. Тридцать секунд истекли, и мне нужно двигаться дальше, чтобы на меня не наткнулась вон та весёлая компания.
Идти становится легче.
«Нужен план, - думаю я на ходу, - план заполнения пещеры. Сейчас я его не составлю, потому что слишком вымотан и плохо соображаю. Потребуется шесть часов сна. Менее не даст эффекта, более - напрасная потеря времени».
«Плохо соображаю»? Да я никогда в жизни не соображал более чётко и логично! Я понимаю, что это что-то значит. И понимаю, что осмысливать это сейчас - нелогично. Слишком тонкая проблема. Нужно сразу после сна.