Она опустила банку и устремила взгляд куда-то вдаль.
– Ах, Гралзунд! Хоть один раз в жизни каждый сыроежка должен совершить туда паломничество, чтобы поклониться великому ямочному сыру. Это сыр небывалого размера, он размером с несколько домов, поставленных друг на дружку.
Ужаска сделала жест руками, и Эхо представил себе сыр, достающий до небес.
– Ямочный сыр, естественно, должен вызревать в яме, поэтому еще задолго до этого была выкопана самая большая сырная яма. Сыр зреет в ней уже больше тысячи лет и до сих пор не вызрел окончательно. Никто не имеет права съесть этот сыр, это запрещено под угрозой смертельного наказания! Но его можно нюхать. И, поверь мне, этого вполне достаточно.
Ицануэлла отрешенно улыбнулась.
– Когда я совершала паломническую поездку в Гразлунд, мне позволили понюхать сыр в течение нескольких секунд, но я вполне насытилась этим на несколько дней. Я даже поправилась на несколько фунтов. Целую неделю я не могла даже смотреть на сыр, настолько я была сыта.
Она открутила крышку на банке.
– Гралзундский ямочный сыр нельзя есть, но каждый паломник может заполнить банку его ароматом и взять ее с собой. Вот, понюхай!
Царапка с отвращением понюхал банку, и Ицануэлла сразу ее закрыла.
Эхо в какой-то момент подумал, что он задохнется. Запах был таким интенсивным и материальным, что он, казалось, перекрыл все его дыхательные пути. Потом это тревожное чувство ушло, и у Эхо возникло ощущение, что его желудок наполнился горячим маслом. Ему стало жарко и захотелось спать, как после одной из обильных трапез, устроенных Айспином.
– Ох! – воскликнул Эхо. – Ну спасибо! Целой недели моей диеты как не бывало.
Ицануэлла улыбнулась.
– Да, вот такой сыр! Вообще-то я держу его только для особых случаев. – Она поставила банку в шкаф. – Я думаю, что сегодня я могу позволить себе наростовый сыр из Кляйнкорнхайма.
Ужаска достала из шкафа неприглядный кусок сыра, и на какой-то момент Эхо показалось, что на одной из полок что-то зашевелилось.
– Что это было? – спросил он.
Ужаска молниеносно закрыла дверцу шкафа.
– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – пробормотала она.
– Там что-то зашевелилось. В шкафу.
Только сейчас Эхо заметил, что грубая мебель, вся изъеденная древесными червями, сама выглядела как гигантский кусок сыра.
– Тебе это лишь показалось, – сказала Ицануэлла и кашлянула.
– Перестань! – возразил Эхо. – Ты от меня что-то скрываешь.
Ужаска покраснела.
– Ничего я не скрываю, – проворчала она.
– Здесь действительно что-то шевельнулось. Я точно видел.
Ицануэлла переминалась с ноги на ногу.
– Ты должен мне пообещать, что никто об этом не узнает, – сказала она.
– Обещаю. – Эхо поднял лапу вверх.
Ужаска положила наростовый сыр на кухонный стол и опять открыла шкаф. Потом она протянула руку к полке, на которой Эхо что-то увидел.
– Ну, давай же, давай… – ругалась она себе под нос, постоянно пытаясь схватить что-то, что все время от нее ускользало. Может быть, она ловит мышь?
– Ага, попался! – крикнула она наконец.
Она обернулась и сунула под нос Эхо сыр размером с кулак. У него было множество ножек, которыми он интенсивно сучил.
– Живой сыр? – спросил Эхо растерянно.
Ужаска пожала плечами.
– Ну вообще-то любой сыр живой. Все, что зреет, то живет. Вот так. Я всего лишь немного помогла, довела дело до конца. В сырном задоре, так сказать.
Она поднесла дрыгающую ножками головку сыра к глазам, и та издала плачущий звук.
– Я называю его Анимированным Анацаци – в свою честь. Это мой собственный сорт сыра. Ты понимаешь, что для этого я использовала живые йогуртовые культуры, а также некоторые ужасковые эссенции, которые строго запрещены Ужасковым уставом, хе-хе!
– Что тебя привело к этой идее?
Ицануэлла вздохнула.
– Если кто-то вроде меня так непреклонен в своем отказе от продуктов, содержащих что-то живое, то когда-нибудь у него возникнет потребность съесть что-то, что совершает активные движения в то время, когда это едят. У меня, во всяком случае, так и было.
– Понимаю.
– Я соглашусь с каждым, кто утверждает, что я таким образом оказываюсь на одном уровне с циклопами Чертовых гор. Но надо также знать, что сыр, когда ты его ешь, ничего не чувствует. С ним все примерно так же, как с ляйденским человечком. У него нет нервной системы, значит, он не может чувствовать боль.
И, будто опровергая последнюю фразу ужаски, сыр издал тонкий жалобный стон. Ужаска запихнула его в рот и проглотила, почти не жуя.
– Ах! – воскликнула она и посмотрела на Эхо. – Да, это грязное пятно на моем ужасковом балахоне. – Она пожала плечами. – Но кто же не делает ошибок?
– В этом доме действительно все живое, – сказал Эхо. – Даже сыр.
– Ты хочешь его попробовать? – спросила Ицануэлла. – Там его еще достаточно. Он действительно очень вкусный.
– Нет, спасибо, – отмахнулся Эхо. – Мне вполне хватило ямочного сыра. Кроме того, я хотел бы покончить с Жерлянкским лесом, прежде чем стемнеет. Уже поздно.
– «Я смертельно болен и скоро умру… – опять продекламировала ужаска дрожащим голосом. –
Поэтому я иду в Жерлянкский лес.
В Жерлянкском лесу я буду один,
Потому что туда действительно никто не хочет ходить.
Потом я вырою себе могилу
И лягу туда».
Эхо поторопился поскорее покинуть дом.
В Жерлянкском лесу
Ветки деревьев в Жерлянкском лесу так срослись между собой, что на лесной почве постоянно отражался смешанный свет, как в вечерние сумерки. К тому же видимость ухудшал стойкий туман, который поднимался из торфяных болот и окутывал своим тонким шлейфом древние черные деревья. Из глубины леса раздавались плачущие крики птиц.
«Я должен пробираться вперед, – подумал Эхо. – Я уже широко раскрыл свой рот, и сейчас его уже можно набить до отказа жерлянковым мхом. К счастью, я его уже учуял. Мне нужно идти в том направлении, где лежат поваленные деревья».
Упавшие деревья напоминали спины гигантских ящериц, которые подкарауливали его в траве. Всюду рос колючий бурьян и крапива, что затрудняло продвижение вперед. Вообще-то это было уж слишком – послать в эти дебри маленького царапку! Но ужаска, в конце концов, рисковала своей жизнью на крыше крыш, поэтому Эхо хотел оказать ей ответную услугу. Это было бы срамом – вернуться назад с пустым ртом. Он еще раз учуял мох.
«Я должен пройти в глубину леса. Туда, где кончается туман».
Туманная пелена клубилась впереди, напоминая ему сваренное привидение, когда они вместе бродили по коридорам замка. Ах, замок Айспина! Здесь, в этом лесу, мрачные стены замка мастера ужасок представлялись ему роскошным приютом. Чем глубже он продвигался в чащу леса, тем плотнее, казалось, деревья стояли друг к другу. Он видел толстых жуков, множество крупных муравьев и пауков, ползавших по коре деревьев.
Эхо впервые был в лесу.
«Я ведь городское животное, – подумал он. – Леса меня вовсе не интересуют».
В земле раздался хруст и треск. Горбатые деревья склонились над ним и коснулись его своими корявыми ветками. Вдали раздался страдальческий крик какого-то животного. Послышался стук в полом стволе дерева. И потом опять полная тишина.
«Я не понимаю, что находят люди в диких лесах, – подумал Эхо. – Мне больше по душе ухоженный городской парк».
Вдруг он услышал глубокий гортанный звук, возможно, его издала толстая лягушка. Шум доносился оттуда, куда вело его царапковое чутье.
Я смертельно болен и скоро умру,
Поэтому я иду в Жерлянкский лес.
Слова ужаски звучали в его ушах. Неужели на самом деле существуют неизлечимые больные? Или это опять была так называемая бабушкина сказка, выдуманная взрослыми, чтобы их дети не заблудились в лесу?
В Жерлянкском лесу я буду один,
Потому что туда действительно никто не хочет ходить.
«Точно, – подумал Эхо. – Сюда действительно никто не хочет ходить. Я – так ни в коем случае! Где же этот проклятый мох?»
Он поднял свой носик и потянул им воздух. Запах жерлянкового мха стал более интенсивным. В первый раз он проклинал свой замечательный нос, который все глубже вел его в этот реликтовый лес.
Потом я вырою себе могилу
И лягу туда.
«Неважные стихи! – подумал Эхо. – Выкопать собственную могилу – что за жуткая мысль?! Кто только мог такое выдумать? Писатели – странные люди! Этому Кнульфу Шпакенхауту надо бы сходить к неврологу».
Стало постепенно темнеть, наступали сумерки. Внезапно ему почудилась беспокойная тень, которая металась между стволами и помахивала Эхо с крон деревьев.
«Нет, – сказал он себе твердо, – это всего лишь вечерний ветер теребит ветви. Здесь нет никаких теней. И никаких неизлечимых больных». Неизлечимой была лишь его живая фантазия.
Издалека опять раздался глубокий гортанный звук. Чаща поредела, и Эхо наконец-то нашел узкую дорогу – протоптанную тропинку, которая вела в том направлении, откуда шел запах жерлянкового мха.
«Ах, цивилизация, – подумал Эхо с облегчением. – Ну да, смотря что считать цивилизацией в такой местности – грязная дорога с лужами и всякого рода препятствиями в виде корней и камней, о которые легко споткнуться. И все-таки никакого чертополоха и крапивы. Надо немного сориентироваться. Вероятно, это была та самая тропинка, которая вывела ужаску к жерлянковому мху».
Непрекращающееся постукивание дятла по стволу также успокоило Эхо.
«Здесь лишь небольшие безобидные лесные твари, – подумал он. – Дятлы и лягушки. Жуки и белки». Он дошел до поворота тропинки, которая огибала могучие корни дуба. От того, что он увидел потом, его сердце на какое-то мгновенье замерло, и он застыл на месте. К черному стволу дуба был прислонен скелет человека. Белые кости были полностью изъедены муравьями и оплетены тончайшей паутиной. Через его ребра пророс дикий плющ и ползучий дрок, на бедренных костях вырос мох. В открытой нижней челюсти черепа мертвеца цвела лесная розочка. Эхо поднял хвост и фыркнул.