— Никогда не ощущал себя героем романа.
— Ну это вы привираете, сударь. Итак, из-за чего же вы расстались с Соней?
— Из-за апокрифа.
— Какого апокрифа?
— Я имею в виду слово «апокриф». Мы как-то беседовали, и Софи сказала «апокриф». С ударением на «о». Я сказал, что это произношение неправильное, что надо говорить «апокриф», с ударением на «и». У меня абсолютная грамотность абсолютное знание русского языка, и меня ужасно возмущает, когда кто-то говорит неправильно. А Софи обиделась. Начала мне что-то доказывать, притащила словарь Ожегова... А потом заявила, что я эгоист и диктатор, из чего следует, что нам невозможно быть вместе. А я так надеялся сделать из нее умную женщину.
— Полагаю, моя подруга не настолько глупа, чтобы позволить из себя что-то делать.
— О да, вы, женщины, в этом отношении невероятно одинаковы. Вы априорно считаете себя совершенными.
— Отнюдь. Скорее это относится к мужской половине человечества. Марк, я не хочу тратить время на пустые разговоры. Я уже полчаса сижу как на иголках, потому что хочу позвонить в кардиоклинику. Я должна знать, в каком состоянии находится Соня.
— Вы правы. Я со своей болтовней просто неуместен. Звоните же.
Я достала визитку, набрала номер регистратуры. Занято. Тогда я набрала номер дежурного врача. Слава Девяти Небесам, взяли трубку!
— Клиника «Кардиосфера», дежурный врач Мазева слушает.
— Здравствуйте, вчера к вам доставили Софью Вязову. В тяжелом состоянии. Ее должны были оперировать, кажется, доктор Гостьин.
— Одну минуту, я посмотрю учетные записи. Да, все сходится: пациентке Вязовой сделана операция, оперировал доктор Гостьин. Состояние пациентки стабильное. Сейчас она еще в реанимационной палате и посещения к ней не разрешаются, но дня через три-четыре, если состояние здоровья не ухудшится, пациентку переведут в общую палату и разрешат посещать ее в соответствии с утвержденным режимом клиники.
— Значит, все хорошо? — почти прошептала я в трубку.
— Конечно, все хорошо, — неожиданно добродушно ответила мне дежурный врач Мазева. — Вы не волнуйтесь. С вашей пациенткой все в порядке.
— Спасибо вам. — Я положила трубку. — Через несколько дней я смогу навещать Соню, — сказала я Марку.
— А я? — спросил он.
— Марк, вы с Соней в состоянии раздора, не думаю, что ей, да еще в таком состоянии, будет приятно вас видеть...
— Я не о Соне. Могу я навещать вас, Нила?
Я внимательно посмотрела на него. Похоже, мой рассказ о носимом мною иге целомудрия не произвел на Марка должного впечатления. Точнее, произвел, но не должное. Он решил взять измором столь неприступную крепость. Хотя бы ради спортивного интереса. Видимо, в его донжуанских списках еще не числилась женщина — мастер фэн-шуй. Ну-ну...
— Если вам больше нечем заняться, навещайте, — как можно безразличнее сказала я. — Будем вести светские беседы. Только, ради всего святого, не притаскивайте сюда больше этот жуткий кулон, С ним что-то нечисто, я это чувствую.
— Договорились. Бедная невинная вещица!
— Это не бедная и не невинная вещица. — Я постаралась придать голосу подобающую строгость. — В каком-то смысле это вообще не вещица. Вы, кстати, не знаете, каким образом она попала к вашей прабабке?
— Прапрабабке. Как же, на этот счет существует целая семейная легенда.
— Вот с этого места подробнее. Нас, мастеров фэн-шуй, рисом не корми, дай только послушать семейную легенду.
— Хорошо, я расскажу. Но многое я не помню.
— А многого мне и не надо, Марк.
Глава одиннадцатаяОРХИДЕЯ НА ТРОНЕ
Пройдешь мимо своего праотца и встретишь свою праматерь.
Мало кто помнил ее отроческое имя — Ланьэр, что означало «орхидея». Для всей Поднебесной, для иноземных империй, обескровивших Китай «опиумными» войнами, она оставалась Цыси. Великой императрицей Цыси.
Ее путь был труден, но она всегда добивалась своего, последовательно устраняя всё и всех, что мешало ей. Орхидея вышла из знатной, но обнищавшей маньчжурской семьи и сделала все для того, чтобы ее заметили при дворе.
Потом ее обвинят в коварстве и расчетливости, назовут воплощением лукавой лисы-оборотня, которая обманула самого Будду. Что были ей эти пересуды! Самые болтливые языки смолкают, когда впереди замаячит пытка или плаха.
Интриги, подкуп, подлость, лесть и доносы, убийства и пытки — все это стало неотъемлемой частью жизни Цыси, ее вторым «я».
Империя переживала не лучшие времена. Маньчжурское правление не принесло Китаю благоденствия, и начало нового, двадцатого столетия Поднебесная встречала бунтами, восстаниями, крушением устоев, казавшихся незыблемыми.
Цыси оказалась во дворце в числе прочих девушек, отобранных евнухами для развлечений императора Сяньфына. Но в планы честолюбивой Орхидеи не входило долгое ожидание. Она подкупала евнухов и носильщиков императорского паланкина, и те старались нести паланкин императора той дорогой, где располагались покои хитрой маньчжурки. Она не была красавицей, в ней отсутствовала томная изнеженность китаянок, но зато у будущей императрицы Цыси имелся восхитительный голос, за что ее прозвали «жемчужная гортань». Именно пением Цыси пленила императора Сяньфына так, что он сделал ее драгоценной наложницей. Теперь вместо скромных шелковых халатов и серебряных заколок Цыси могла носить самые роскошные одежды и драгоценные украшения. Но одно украшение она носила не снимая, с тех самых пор, как попала во дворец. Это была подвеска на тонкой золотой цепочке. Подвеска изображала благовещее облако, искусно выточенное из темного нефрита и оплетенное тончайшей золотой проволокой. Цыси берегла подвеску как зеницу ока и никогда ее не снимала, даже во время любовных утех.
Шли годы, а Цыси все искуснее плела свою погибельную сеть интриг. Император Сяньфын уже не был нужен ей, и хитрая наложница сумела от него избавиться так, что все выглядело как естественная смерть. Затем умер молодой император Тунчжи, который и поцарствовать не успел — за него регентствовала Цыси. Затем настал черед вдовствующей императрицы Цыань — Цыси прислала ей в подарок лаковую коробку с прекрасными молочными пирожными. Цыань проглотила кусочек пирожного, побледнела и поняла, что коварная Цыси отравила ее. Впрочем, Цыси все сошло с рук, вдовствующую императрицу похоронили без особого почета, лишь брат покойной долго взывал у дворцовых ворот к справедливости, требуя расследования гибели государыни, кричал, пока не лишился разума... Устранив же со своего пути князя Гуна, младшего брата императора Сяньфына и законного претендента на престол, Цыси стала властвовать безраздельно, тем более что молодой император Гуансюй не отличался особым умом и смертельно боялся своей коварной тетки, которая всячески им помыкала и одна реально представляла власть.
И эта власть год от года становилась все безраздельнее, а сама Цыси с возрастом становилась все более жестокой, коварной и непредсказуемой. Деспотизм — вот была основная политика императрицы, и казалось, что в груди ее находится сердце не из плоти, а из камня, более твердого, чем нефрит или алмаз.
В свите государыни Цыси было более ста фрейлин и более двухсот служанок. Каждая из этих девушек знала, что в любой момент может быть наказана за любую, даже самую малую провинность или оплошность. Служить Цыси было все равно что идти по горячим углям...
Пожалуй, никто не понимал этого так хорошо, как юная миловидная служанка, прозванная Младшая Бабочка. Настоящее ее имя было Лин Ювэй. Лин происходила из хорошего рода, ее отец был чиновником-цзеюанем, мать давно умерла. Стать служанкой у всесильной Цыси было честью для дочери цзеюаня. К тому же в те времена никто так не нуждался в средствах, как государственные чиновники разваливающегося государства.
Лин умела быть нужной и незаметной, в подходящее время оказывалась в подходящем месте, умело владела своими чувствами и словами, и немудрено, что со временем стареющая, а потому чересчур капризная и подозрительная императрица Цыси приблизила к себе сметливую, расторопную и весьма неглупую фрейлину. Мало того. Именно Лин Ювэй была назначена хранительницей Малой императорской шкатулки, куда Цыси обычно убирала свои самые любимые украшения. Все — кроме подвески с нефритовым облаком.
Однако императрице стало явно не до украшений, когда началось восстание ихэтуаней, а потом интервенция мировых держав против Китая. Война с империалистическими державами была, конечно, губительна для Китая, но самой Цыси удалось выпутаться и спастись. Она бежала в город Сиань, повелев истреблять ихэтуаней как изменников родины. Перед бегством из Пекина Цыси беспечно увеличила список своих жертв: нескольким евнухам она велела надежно спрятать ее драгоценности, а затем приказала утопить этих евнухов, чтобы они не смогли обворовать ее или проболтаться. А на Цыси были надеты лишь самые ценные украшения, и том числе и нефритовая подвеска-облачко. Группа фрейлин и служанок, в составе которых была и Лин Ювэй, сопровождала императрицу в ее постыдном бегстве из столицы. К тому времени Цыси выглядела крепкой молодящейся старухой невысокого роста. Чтобы казаться выше, императрица надевала маньчжурские туфли с очень толстыми подошвами. Настоящей красотой она не блистала, но зато воля и властолюбие сверкали в ее глазах. Одевалась Цыси в бледно-желтый маньчжурский халат и синюю безрукавку с расшитыми краями. Волосы ей собирали в незамысловатую прическу-пучок, но украшали множеством шпилек. Во время бегства из столицы Цыси некогда было следить за собой и соблюдать все церемонии в облачении и умащивании тела, но едва опасность миновала и императрица вернулась в Пекин, как ритуалы возобновились с прежней строгостью. И неожиданно начальницей гардеробной палаты императрицы стала Лин Ювэй. Цыси паче всякого чаяния вдруг стала возвышать и отличать эту девушку. Она даже позволяла той оставаться на ночь в своих покоях. Императрица часто страдала бессонницей, и Лин Ювэ