Свет мягко заиграл внутри ее разума, рассеивая старые ночные тени, нелепые предрассудки, мелкие и ворчливые воспоминания о былых снах. Мысли Рэдерле вернулись к обширной равнине, где был найден камешек и где мощные глыбы высились, словно надгробия древних героев. Она увидела, как солнечный свет оживил цветные прожилки одной из глыб и собрался малюсеньким серебряным пятнышком в самом углу. Рэдерле наблюдала за этим огонечком, затерявшимся в душе, давая ему разгореться все ярче от лучей солнца, пойманных камешком на ее ладони. Камешек грозно засиял. Она подкормила им свет в своем разуме; свет брызнул на не ведавшие возраста глыбы, рассеивая тени; она почувствовала тепло этого света на своей ладони и на лице. Свет начал поглощать мощные глыбы в ее разуме, дугой перекинулся через ясное небо, и вот уже стал ослепительно-белым; Рэдерле, словно из какой-то другой эпохи, услыхала негромкое восклицание Бри Корбетта; два источника света придавали сил друг другу — тот, что в руке, и тот, что в сознании. А где-то вокруг царила сумятица слов и восклицаний, еле слышных и ничего не значащих. Корабль колыхнулся. Рэдерле тряхнуло, она вытянула руки, чтобы восстановить равновесие, свет ударил ей в лицо и обжег глаза.
— Отлично, — едва дыша, сказал Бри. — Отлично. Ты добилась своего. Убери его. Ниже. Положи его вот на это. — Его собственные глаза были почти сомкнуты, он болезненно морщился.
Она позволила корабельщику двигать ее рукой и услышала, как камешек падает в маленькую деревянную мисочку в руках Бри. Матросы опустили мисочку за борт в сетях, как если бы погружали в морскую воду солнце. Легкие волны отнесли ее от корабля. Рэдерле мысленно следила за этим движением, и белый свет образовывал в ее сознании одну ячейку за другой, грани и поверхности проступали все четче, пока весь ее разум не стал подобием единого драгоценного камня, и, вглядевшись в него, Рэдерле начала понимать свою цель.
Она увидела, как некто стоит, как теперь она, и держит камешек. Он находится посреди равнины в некой стране в некую эпоху, и, как только полыхнет камешек на его ладони, всякое движение вокруг него, возникающее за горизонтами ее сознания, начинает устремляться к центру. Она никогда прежде не видела этого человека, но внезапно почувствовала, что следующее его движение, рисунок его лицевых костей, если он обернется, выдадут ей его имя. Она с любопытством ждала этого мгновения, следя за незнакомцем, в то время как он следил за камешком, затерянный в безвременье своего существования. А затем она ощутила, что кто-то чужой проник в ее разум и ждет с ней вместе. Его любознательность была отчаянной и опасной. Она, испугавшись, попыталась оторваться от него, но тревога и непривычное ощущение чуждого присутствия не покидали ее. Она чувствовала, как важен для того, чужого, безымянный незнакомец, следующее движение которого, наклон головы, сгибание пальцев выдадут ей, кто он и что. Ее охватил ужас, безнадежный и дикий, при мысли о том, что она вот-вот его опознает, о том, что он откроет любое имя, какое бы ни таил, темному и могучему уму, желающему его заполучить. Она не жалела сил, чтобы разрушить этот образ, прежде чем он шелохнется. Но ей препятствовало нечто непонятное; она не могла ни изменить образ, ни стереть его, как если бы глаза ее души, лишенные век, вглядывались в сердцевину непостижимой тайны. Затем чья-то рука быстро и жестко хлестнула ее по лицу, и она отпрянула, стремясь избежать цепкой хватки.
Корабль, мчавшийся по ветру, взмыл на гребне волны, и Рэдерле сморгнула морскую пену с глаз. Лира, крепко держа ее, шепнула: «Прости, прости. Но ты кричала». Свет исчез. Королевские боевые суда кружили друг за другом поразительно далеко позади. Бри с бесцветным лицом, взглянув на нее, спросил:
— Отвезти тебя обратно? Одно только слово, и я поверну.
— Нет, все в порядке.
Лира медленно отпустила ее. Рэдерле снова повторила, прикрывая тыльной стороной ладони рот:
— Теперь все в порядке, Бри.
— Что это было? — спросила Лира. — Что это за камешек?
— Не знаю. — Она чувствовала, что чужой разум не исчез полностью, а чего-то требует и ждет; она содрогнулась. — Еще вот-вот, и я бы кое-что узнала…
— Что?
— Понятия не имею. Что-то важное для кого-то. Но непонятно что. И непонятно почему… — Она беспомощно покачала головой. — Это было похоже на сон. Тогда все казалось очень важным, а теперь… Теперь в этом нет смысла. Все, что я знаю, — их двенадцать.
— Чего двенадцать?
— У этого камешка двенадцать граней. Он вроде компаса. — Она увидела удивление на лице Бри Корбетта. — Я знаю, это бессмыслица.
— Но, во имя Хела, что заставило тебя так кричать? — спросил он.
Она вспомнила мощный безжалостный разум, в капкан которого завело ее любопытство, и поняла, что, даже если Бри повернет, не убоявшись новой встречи с имрисскими судами, если она этого потребует, в мире нет места, где она была бы отныне в полной безопасности. Она негромко сказала:
— В этом камешке — частица великой силы. Мне следовало бы воспользоваться чем-нибудь попроще. А пока что я хочу отдохнуть.
Она больше не выходила из своей каюты до вечера. А затем подошла к борту и стояла там, глядя, как звезды сияют, точно отдаленные отражения работы ее ума.
Внезапно что-то побудило ее повернуть голову. И, покачиваясь в такт движениям корабля, она увидела, что на носу стоит, точно резная фигура, Тристан с Хеда.
5
Два дня Тристан отказывалась говорить с кем бы то ни было. Бри Корбетт, разрывавшийся между желанием доставить ее обратно и жаждой любой ценой избежать встречи с одураченным одноглазым имрисским земленаследником, ругательски ругался, а затем, уступив немой, полной упрека решимости Тристан, в растерянности вел корабль все дальше на север. По окончании этих двух дней они оставили позади Имрисское побережье. Пустынные лесные края, длинная полоса бесплодных холмов между Херуном и морем — вот и все, что они пока видели. Постепенно они успокоились. Ветер был резвым; Бри Корбетт, с лицом радостным и покрасневшим на непрерывном солнышке, не давал матросам покоя. Стражи, не привыкшие к праздности, упражнялись в метании ножа по мишени на стене рубки. Когда при внезапном крене судна летящий нож едва не перерезал канат, Бри положил конец этой забаве. Тогда стражи занялись рыбалкой, закинув в воду с кормы длинные лески. Матросы, глядя, как они перегибаются через поручень, вспоминали, как основательно входило лезвие ножа в стену рубки, и старались с ними не связываться.
После тщетных попыток задобрить Тристан, которая держалась в стороне от всех и молчала, глядя на север, Рэдерле сдалась и оставила ее в покое. Она тоже держалась особняком, читая книги Руда или играя на флейте, которую захватила из Ануйна, — на той самой, которую смастерил для нее Элийу из Хела. Как-то ближе к вечеру она сидела с флейтой на палубе, наигрывая песенки и анские придворные танцы, а также горестные баллады, которым несколько лет тому назад обучила ее Кионе. И вот Рэдерле набрела на простую и печальную мелодию, названия которой не могла вспомнить, а когда закончила играть, обнаружила, что Тристан отвернулась от поручня и наблюдает за ней.
— Это — мелодия с Хеда, — внезапно сказала она. Рэдерле положила флейту на колени и попыталась вспомнить.
— Ей меня обучил Дет.
Тристан, поколебавшись, наконец оторвалась от поручня, подошла и присела рядом с Рэдерле на теплую палубу. Ее лицо ничего не выражало. Она ничего не говорила.
Рэдерле, не сводя глаз с флейты, чуть слышно произнесла:
— Прошу тебя, попытайся понять. Когда пришла весть о смерти Моргона, это не только на Хеде восприняли как утрату, но и повсюду, ибо ему везде помогали, его везде любили, о нем везде беспокоились. Мы с Лирой и Бри просто попытались избавить остальных, а особенно твой народ, от новых страхов и тревоги — за тебя. В наше время Хед, кажется, стал особенным и весьма уязвимым местом. Мы не собирались причинять тебе вред, но не хотели, если что-то случится с тобой, снова причинить вред себе самим.
Тристан хранила молчание. Она медленно подняла голову и откинулась назад.
— Ничего со мной не случится. — С минуту она глядела на Рэдерле, затем не без робости спросила: — А ты бы вышла за Моргона?
Рэдерле скривила губы.
— Я два года ждала, когда он явится в Ануйн и попросит меня.
— Хорошо бы. Он всегда был не особенно разумен. — Она подтянула колени, уперла в них подбородок и призадумалась. — Я слышала, торговцы говорили, что он может оборачиваться зверем. Это напугало Элиарда. А ты можешь?
— Оборачиваться? Нет. — Ее руки стиснули флейту. — Нет.
— А еще они говорили… Говорили, что минувшей весной он нашел меч со звездами и убивал им. Это на него не похоже.
— Не похоже.
— Но Грим Окленд сказал, что, если бы кто-то попытался убить его, он бы стал стоять сложа руки в ожидании смерти. Я могу это понять. Это оправдано. Но… после того как арфа и меч достались ему из-за звезд у него на лице, он, казалось, больше уже не принадлежал Хеду. Казалось, он больше не может вернуться и вести себя просто, как прежде: кормить свиней, спорить с Элиардом, готовить пиво в погребе. Он был с нами, но, казалось, уже покинул нас навсегда, потому что мы больше его по-настоящему не понимали.
— Понимаю, — прошептала Рэдерле. — Я тоже что-то такое чувствовала…
— Так что… Некоторым образом… было не столь уж тяжело, когда его не стало. А что было тяжело, так это узнать… узнать, через что он прошел, прежде чем умер, и быть не в состоянии… не… — Ее голос дрогнул, она прижала сомкнутые губы к руке. Рэдерле откинула голову, уперевшись затылком в борт, следя глазами за тенью, которая перерезала палубу.
— Тристан. В Ане перемена землеправления — это нечто сложное и ошеломляющее. Говорят, это как если бы вдруг вырос третий глаз, чтобы видеть во тьме, или новое ухо, чтобы слышать творящееся под землей… А на Хеде это так?
— Мне не показалось, что так. — Ее голос зазвучал тверже, когда она принялась подбирать ответ. — Элиард был в поле, когда это случилось. И он сказал, что почувствовал, будто внезапно все — листья и звери, реки, сеянцы — обрело смысл. Отныне он знал, кто они и почему с ними происходит то, что происходит. Он попытался объяснить это мне. Я сказала, что все должно было иметь смысл и прежде, или почти все, но он ответил, что теперь все выглядит иначе. Он стал все в