нсе с его знаменитым замком Мейор. Без большого труда пересекли они стремительную речку Дранс. Беспокойство о старом Захариусе ни на минуту не покидало путников, как и уверенность, что идут они по верному следу.
На следующий день с наступлением темноты, миновав Тонон, наша троица добралась до Эвьяна, откуда открывался изумительный вид на швейцарский берег, простирающийся пред взором путешественника на двенадцать лье. Однако обрученным не было дела до всех этих красот. Они их просто не замечали и все шли и шли вперед, словно подгоняемые какой-то сверхъестественной силой. Обер, опершись на корявую палку, предлагал помощь поочередно то Жеранде, то старой Схоластике. Все трое говорили о несчастьях и надеждах, продолжая идти восхитительной дорогой подле самой реки, вьющейся по узкому плоскогорью от берега Женевского озера до горных высот Шале. Вскоре они добрались до Бувре — там Рона впадает в озеро. А затем, миновав эти места, пошли дальше. Дорога взяла круто вверх, в горы, где маленький отряд поджидали новые испытания. Вьоназ, Шессе, Колломбей, полузаброшенные деревеньки, остались далеко позади. Путники едва держались на ногах, колени их подгибались, а ступни были изранены острыми каменьями, торчавшими повсюду, словно гранитная щетина.
Следовало во что бы то ни стало разыскать мастера Захариуса. О передышке в уединенной хижине или в замке Монтей — владении Маргариты Савойской — не могло быть и речи. Наконец, когда день уже клонился к вечеру, бедняги, умирая от, усталости, добрались до пустынного места Нотр-Дам-дю-Секс, что у самого подножия Дан-дю-Миди, в шестистах футах над Роной. С наступлением ночи, совершенно обессиленные, они нашли приют у старого отшельника, увы, ничего не знавшего о судьбе мастера. Не оставалось почти никакой надежды найти Захариуса целым и невредимым в такой чудовищной глуши! Вокруг не было видно ни зги, в горах бушевал ураган, срывая лавины с вершин сотрясавшихся скал.
Молодые люди, присев возле очага, поведали святому старцу свою горестную историю. Рядом сушилась их промокшая одежда. С улицы доносился заунывный собачий вой, сливавшийся с завываниями шквального ветра.
— Гордость, потерянная ангелом, — наставлял отшельник своих гостей, — создана во благо. Но она — тот камень преткновения, о который разбиваются судьбы людские. Гордыню — этот порок из пороков — ничем нельзя оправдать. И побороть его ох как трудно! Гордецы, по самой своей природе, не терпят никаких возражений, не слушают никаких доводов. Нам не остается ничего другого, как молиться за вашего отца!
Все четверо опустились на колени. Снова послышался собачий вой, и в дверь хижины постучали.
— Именем дьявола, откройте!
Дверь поддалась под неистовым напором, и на пороге возник дикий, взлохмаченный человек в рубище.
— Отец! — воскликнула Жеранда.
То был мастер Захариус.
— Где я? — проговорил он. — В Вечности!.. Время кончилось… часы больше не бьют… стрелки остановились!
— Отец! — повторила Жеранда таким душераздирающим шепотом, что старик, казалось, вернулся к жизни.
— Ты здесь, моя Жеранда! И ты, Обер!.. — восклицал он. — О, дорогие мои жених и невеста, скоро вас обвенчают в нашей старой церкви!
— Отец! — сказала Жеранда, взяв его за руку. — Возвращайтесь домой, в Женеву, идем вместе с нами!
Старик уклонился от дочерних объятий и бросился к двери. У порога хижины возвышался сугроб. Все было завалено снегом.
— Не покидайте ваших детей! — прокричал Обер.
— Зачем возвращаться туда, где жизнь моя утекла и навсегда погребена частица меня самого? — печально ответил старик.
— Ваша душа жива! — возразил отшельник.
— Моя душа!.. О нет!.. Ее пружины в порядке!.. Я чувствую удары через равные промежутки…
— Ваша душа нематериальна! Ваша душа — бессмертна! — убеждал старика отшельник.
— Да… как и моя слава!.. Но она заточена в замке, Андернатт, и я хочу снова свидеться с ней!
Отшельник молчал. Схоластика была ни жива ни мертва. Обер бережно поддерживал Жеранду.
— Замок Андернатт — проклятое жилище дьявола, — предупредил отшельник.
— Отец, не ходи туда!
— Мне надо вернуть свою душу! Моя душа принадлежит мне…
— Удержите его! Удержите моего отца! — всхлипывала Жеранда.
Но старик уже выбежал за порог и с воплем: «Мне! Мне, мою душу!..» — исчез в ночи.
Жеранда, Обер и Схоластика по непроходимым тропам, по которым ураганом пронесся мастер Захариус, бросились за ним вслед. А вокруг бушевали стихии — снежные вихри схлестывались с пеной бурных потоков, вырывавшихся из берегов.
Проходя мимо какой-то часовенки, Жеранда, Обер и Схоластика поспешно перекрестились. Мастера Захариуса не было нигде.
Наконец, посреди невозделанных, забытых Богом земель показалась деревушка Эвионаз. Сердце, даже самое черствое, и то содрогнулось бы при виде такого страшного запустения. Старик Захариус продолжал свой путь. Он повернул влево и исчез в самом глубоком из ущелий горы Дан-дю-Миди, вздыбившейся в небо острыми пиками.
— Это здесь! Здесь!.. — восклицал мастер, продолжая бешеную гонку.
В описываемое время от замка Андернатт остались почти что одни руины. Массивная полуразрушенная башня, возвышавшаяся над всеми постройками, казалось, вот-вот рухнет… На чудовищные нагромождения камней, которые не сегодня-завтра завалят все, было страшно смотреть. Среди всего этого хаоса сохранилось несколько мрачных зал с треснувшими потолками и грязными водоемами, кишевшими змеями.
Тесный потайной ход, заваленный мусором, вел прямо в замок Андернатт. Кто жил здесь прежде? Бог знает. Возможно, какой-нибудь маркграф, полусеньор-полуразбойник. А потом маркграфа сменили бандиты или фальшивомонетчики, повешенные прилюдно за свои преступления. Легенда гласит, что зимними ночами сам сатана, пляшущий сарабанду, появлялся в чреве разверзшихся ущелий, поглощавших тень от замка Андернатт!
Мастера Захариуса не страшил угрожающий вид чудовищного пейзажа. Через потайной ход он пробрался на обширный сумрачный двор, затем вскарабкался на какой-то наклонный уступ и попал в один из бесконечных коридоров, готовых обрушиться под тяжестью своих сводов. Вновь никто не остановил его. Жеранда, Обер и Схоластика следовали за мастером по пятам. А тот, точно ведомый невидимой рукой, двигался торопливо, не сбиваясь с дороги, сопровождаемый сонмом летучих мышей, и наконец уперся в трухлявую дверь, поддавшуюся без особого труда.
Обширная зала, совсем неплохо сохранившаяся, предстала перед ним. Казалось, к высоким скульптурным панно, украшавшим стены, прильнули ларвы[3], вампиры, тараски[4]. Рамы узких окон, напоминавших бойницы, сотрясались под порывами бешеного ветра.
Мастер Захариус, остановившись посреди залы, издал радостный вопль.
На железной подставке, вплотную к стене, стояли часы, в которых заключалась теперь вся его жизнь. Несравненный шедевр представлял собой старую романскую церковь со всевозможными деталями из кованого железа и массивной колокольней с полным набором звонов, повторяющихся изо дня в день: заутреня, месса, вечерня… Над дверью церкви, открывавшейся во время службы, была установлена розетка, в центре которой двигались две стрелки. На скульптурном циферблате с тонким рельефом помещалось двенадцать цифр. Между дверью и розеткой, как и утверждала старая Схоластика, в медной рамке появлялось некое изречение — правило, годное к исполнению в определенное время суток. В свое время мастер Захариус с прилежанием истового христианина отрегулировал последовательность этих истин: часы молитвы, работы, сна, трапезы, приятного времяпрепровождения и отдыха следовали согласно догмам религиозной дисциплины и должны были приветствовать всякого, кто внимателен к их рекомендациям.
Мастер Захариус, опьянев от радости, только попытался дотронуться до часов, как раздался чудовищный хохот. Он обернулся и при тусклом, мерцающем свете коптящей лампы различил того маленького старичка из Женевы.
— Вот вы и здесь! — воскликнул уродец.
Жеранда, полумертвая от страха, прижалась к своему жениху.
— Милости просим, мастер Захариус, — произнес чудовищный персонаж.
— Кто вы?
— Сеньор Питтоначчо, к вашим услугам! Вы явились, чтоб отдать за меня вашу дочь? Я ведь говорил: Жеранда не будет женой Обера!
Молодой человек бросился на Питтоначчо, но тот ускользнул от него, словно тень.
— Остановись, Обер! — сказал мастер Захариус.
— Доброй ночи! — пробурчал Питтоначчо и исчез.
— Отец! — взмолилась Жеранда. — Бежим из этого проклятого места!.. Отец!..
Но мастера Захариуса уж и след простыл. Он гнался за призраком Питтоначчо среди рушившихся аркад. Схоластика, Обер и Жеранда, подавленные горем, не в силах были сдвинуться с места. Девушка упала в каменное кресло, к ней бросился Обер, тут же в большой зале старая служанка на коленях молилась. Слабые отблески света струились во тьме. Тишина нарушалась только деятельной работой гнусных тварей, грызших старые деревяшки, — этот постоянный шум, казалось, указывал время «часов смерти».
С первыми проблесками дня все трое отважились наконец ступить на бесконечные лестницы, спрятавшиеся под нависшими глыбами. Часа два проблуждав, они так и не встретили ни души, не услышали ничего, кроме отдаленного эха, отзывавшегося на их крики. Путники то спускались глубоко в подземелье, то возносились к вершинам диких гор.
Случай привел их вновь в обширную залу, где пришлось провести страшную ночь. Там они застали Захариуса и Питтоначчо мирно беседующими: один, похожий на окоченевший труп, — стоял, другой — присел возле мраморного столика.
Мастер Захариус, едва заметив Жеранду, взял ее за руку и подвел к Питтоначчо со словами:
— Вот твой хозяин и повелитель, дочь моя! Вот твой супруг, Жеранда!
Девушка задрожала всем телом.
— Никогда! — воскликнул Обер. — Она моя суженая!
— Никогда! — отозвалась жалобным эхом Жеранда.