— С ней это невозможно. Она обо всем догадывается. У нее тонкий слух. А сама всегда подслушивает за дверью. Когда я говорю по телефону, можно быть уверенной, что она поблизости и шпионит за мной. А когда я хочу отнести письмо на почту, она говорит: «Кому это ты снова пишешь?» И я знаю, что она прочла адрес. Понимаете, что за человек?
— Понимаю.
— Я вам покажу одну вещь, такого вы, наверно, еще не видели. Может быть, вам это пригодится.
Она вскочила с дивана и бросила окурок в пепельницу.
— Идите за мной. Гостиную вы, значит, уже видели. Обставлена в том же вкусе, как и все остальные гостиные в этом доме. Здесь работал один из лучших парижских декораторов. Вот столовая, тоже в современном стиле. Погодите, я сейчас зажгу свет.
Затем она открыла еще одну дверь, щелкнула выключателем и посторонилась, чтобы показать ему спальню, всю затянутую белым шелком.
— А вот как она наряжается по вечерам… — В соседней комнате горничная распахнула стенные шкафы, провела рукой по аккуратно развешанным шелковым платьям.
— Вот. А теперь идите сюда.
Она пошла вперед по коридору, тонкий креп пижамы плотно обтягивал ее бедра. Открыла новую дверь и снова повернула выключатель.
— Вот! Смотрите!
Маленький кабинет помещался в глубине квартиры, и в нем не было ни малейшего следа женственности. Это был кабинет делового человека Металлическая стойка для бумаг была выкрашена в зеленый цвет, а позади вращающегося кресла возвышался огромный сейф последнего выпуска.
— Вот здесь она проводит дневные часы, принимает своего поверенного, человека из банка. Смотрите…
Девушка указала на стопку журналов «Биржевой вестник». Правда, рядом Мегрэ заметил программу бегов.
— Она носит очки?
— Только в этой комнате.
На бюваре с кожаными углами лежали большие круглые очки в черепаховой оправе.
Мегрэ машинально попытался открыть стойку для бумаг, но она была закрыта на ключ.
— Каждую ночь, вернувшись домой, она запирает драгоценности в сейф.
— А что там еще? Вы видели?
— В основном акции. Бумаги. И еще маленькая красная книжка, в которую она часто заглядывает.
Мегрэ взял с письменного стола телефонную книгу, одну из тех, в которую обычно записывают номера телефонов, когда хотят иметь их под рукой, и начал ее перелистывать. Он вполголоса повторял имена. Жоржетта объясняла:
— Молочник… Мясник… Скобяная лавка на авеню де Нейи… Сапожник хозяйки…
Когда вместо фамилии было записано одно имя, она удовлетворенно улыбалась.
— Ольга… Надин… Марсель…
— Ну, что я вам говорила?
Мужские имена тоже встречались, но их было гораздо меньше. Потом шли имена, которые не были известны горничной. В рубрике «Банки» было записано пять названий, в том числе американский банк на площади Вандом.
Он безуспешно искал имя Дельтеля. Правда, в книжке был записал один Андрэ и один Пьер, но были ли это депутат и его брат?
— После того как вы видели всю квартиру и ее туалеты, вы не ожидали, конечно, что у нее такой кабинет?
Желая доставить ей удовольствие, он сказал, что не ожидал.
— Может быть, хотите пить?
— Консьержка была так мила, что приготовила мне кофе.
— А может быть, выпьете рюмочку?
Она снова привела его в гостиную, погасив по дороге все лампы, и, как будто бы надеясь, что их разговор продлится еще долго, снова уселась на диван. Мегрэ отказался от предложенной рюмочки.
— Ваша хозяйка пьет?
— Как мужчина.
— Вы хотите сказать, много?
— Я никогда не видела ее пьяной, только один–два раза, когда она возвращалась на рассвете. Но она пьет виски сразу после кофе с молоком, а затем еще три–четыре рюмки. Вот почему я говорю, что она пьет, как мужчина. Она никогда не разбавляет виски водой.
— Она не говорила, где она остановится в Лондоне, в каком отеле?
— Нет.
— А сколько времени она там пробудет?
— Она ничего не говорила. Собралась за полчаса, оделась, уложила вещи.
— Как она была одета?
— В серый костюм.
— Взяла вечерние туалеты?
— Только два.
— Кажется, у меня нет больше вопросов, ложитесь наконец спать, а я пойду.
— Уже? Вы торопитесь?
Жоржетта, конечно, нарочно откидывалась на подушки, чтобы была видна полоска кожи между пижамной кофточкой и поясом.
— Вам часто приходится вести расследование по ночам?
— Случается. Она вздохнула.
— А я теперь не засну, раз уже проснулась. Конечно, не засну. Который час?
— Скоро три.
— В четыре уже начнет рассветать и птички запоют.
Он поднялся, досадуя, что приходится ее разочаровывать, и зная, что она еще надеется, что он не уходит, а только хочет подойти к ней поближе. Когда она увидела, что он направляется к двери, она тоже встала.
— Вы еще придете?
— Возможно.
— Приходите, когда угодно. Только дайте два коротких звонка, потом один длинный. Я буду знать, что это вы, и сразу открою. Когда я остаюсь одна, я никогда не открываю.
— Благодарю вас, мадемуазель.
Он снова почувствовал запах постели и подмышек. Тяжелая грудь задела его рукав с определенной настойчивостью.
— Желаю удачи! — сказала она вполголоса, когда Мегрэ вышел на площадку. И перегнулась через перила, чтобы посмотреть, как он будет спускаться по лестнице.
В уголовной полиции его ждал Жанвье, у которого был измученный вид после долгих часов, проведенных на улице Попинкур.
— Как дела, патрон? Он заговорил? Мегрэ отрицательно покачал головой.
— На всякий случай я оставил там Кара. Мы буквально перевернули вверх дном квартиру. Но безрезультатно. Вот единственное, что я могу вам показать.
Мегрэ сначала налил себе рюмку коньяку и передал бутылку инспектору.
— Увидите, это занятно.
В картонной обложке, сорванной со школьной тетради, были собраны газетные фотографии и вырезки. Мегрэ, нахмурившись, читал заголовки, просматривал тексты под лукавым взглядом Жанвье. Все вырезки без исключения были посвящены комиссару Мегрэ, многие статьи–семилетней давности. Отчеты расследований, печатавшиеся изо дня в день, краткие обзоры заседаний суда и даже приговоры.
— Вам ничего не бросается в глаза, патрон? Ожидая вас, я прочел их все от доски до доски.
Мегрэ сам кое–что заметил, но ему не хотелось об этом говорить.
— Честное слово, здесь отобраны те дела, в которых вы в той или иной степени выступаете в роли защитника обвиняемого.
Одна из статей даже называлась «Добродушный комиссар». Другая была посвящена показаниям Мегрэ, в которых каждая фраза комиссара говорила о сочувствии к обвиняемому молодому человеку. Еще более определенной была статья под заголовком «Человечность Мегрэ», напечатанная год назад в одном еженедельнике; статья разбирала не отдельный случай, а анализировала общие проблемы преступности.
— Ну, что вы об этом думаете? Подборка доказывает, что малый уже давно следит за вами, интересуется каждым вашим шагом, вашим характером.
Многие фразы были подчеркнуты синим карандашом, в особенности слова «снисходительность» и «понимание». Один абзац был целиком обведен карандашом, тот самый, в котором репортер, описывая последнее утро приговоренного к смертной казни, рассказывал, что последней просьбой осужденного, отказавшегося от священника, было желание поговорить с Мегрэ.
— Вам не кажется это занятным? На лице Мегрэ появилось сосредоточенное выражение, как будто эта находка навела его на новые мысли.
— Больше ты ничего не нашел?
— Счета. Неоплаченные, конечно. Барон весь в долгах. Даже угольщику должен с прошлой зимы. Вот фотографии жены Лагранжа с первым ребенком.
Снимок был плохой. Платье старомодное, прическа тоже. Молодая женщина печально улыбалась. Возможно, в эту эпоху грусть считалась признаком изысканности. Но Мегрэ готов был поклясться — любой человек при взгляде на эту фотографию понял бы, что женщина несчастна.
— В одном из шкафов я нашел ее платье из бледно–голубого шелка и картонку с детским приданым.
У самого Жанвье было трое детей, младшему не было еще года.
— А моя жена хранит только их первые башмачки. Мегрэ снял трубку.
— Изолятор тюремной больницы! — сказал он негромко. — Алло! Кто у телефона?
Это оказалась сестра, та рыженькая, с которой он был знаком.
— Говорит Мегрэ. Как Лагранж? Что вы сказали? Плохо слышно.
Она сказала, что больному сделали укол и он заснул почти сразу же после ухода профессора. Полчаса спустя, услышав слабый шум, она на цыпочках вошла в палату. Он плакал.
— Он с вами говорил?
— Я зажгла свет. На его щеках были следы слез. Лагранж молча, долго смотрел на меня. Мне показалось, что он хочет в чем–то признаться.
— Он вам показался нормальным? Она заколебалась.
— Не мне об этом судить.
— А что было дальше?
— Он хотел взять меня за руку.
— Он взял вас за руку?
— Нет. Он начал стонать, повторяя все одно и то же: «Вы не позволите им меня бить, не позволите?.. Я не хочу, чтобы меня били».
— Все?
— Под конец он стал волноваться, закричал: «Я не хочу умирать! Не хочу! Спасите меня!..»
Мегрэ повесил трубку, повернулся к Жанвье, который явно боролся со сном.
— Можешь идти спать.
— А вы?
— Я буду ждать до половины шестого. Нужно проверить, действительно ли мальчуган уехал в Кале.
— А для чего это ему понадобилось?
— Чтобы догнать кого–то в Англии.
В среду утром, украв у него револьвер, Ален раздобыл патроны. В четверг он вошел в дом на бульваре Ришар–Валлас, а через полчаса проживающая в этом доме Жанна Дебюль, знакомая его отца, которой кто–то позвонил по телефону, поспешно собралась и уехала на Северный вокзал.
Чем занимался мальчик днем? Почему он не уехал сразу? У него не было денег? Он мог их раздобыть только одним путем, для этого он должен был дождаться наступления темноты. Вряд ли было случайностью, что он ограбил промышленника из Клермон–Феррана вблизи Северного вокзала, незадолго до отхода поезда на Кале.