Некоторые пересмешники утверждали даже, что Гульдан с Карчимарчиком ведут разговор с продолжением, язвили, будто каждая их встреча начинается так: «Я вот еще что хотел сказать…» Или: «Ты вчера вот что сказал…» Или: «Напоследок ты сказал то-то, а мне бы надо тебе сказать то-то и то-то».
— Слышь, — упрекал мастера Карчимарчик. — Сдается мне, ты больно усердствуешь. Говорю тебе прямо. Горе твое прошло, пьянство тебя одолело.
— Что ты этим хочешь сказать?
— А то, что сказал.
— Ты чего меня оскорбляешь?
— Кто тебя оскорбляет? Сам ты себя оскорбляешь. Если не бросишь пить, ноги моей у тебя больше не будет. Твои сыновья и те на тебя злобятся.
— Не мели вздор!
— А не так, что ли?
— Нет. Я только с Якубом поругался. Лучше и не говори мне о нем!
— Ан буду говорить. Я держу его сторону.
— Знаешь, что он мне сказал?
— Правду сказал. Ума-то тебе не занимать стать, а волю ты всю растерял.
Оно так и было. Мастер на самом деле вздорил с Якубом. Чуть не каждый день они перебранивались. Но и это прошло. Ребята выросли, выучились ремеслу и скоро наладили знаменитую плотничью артель. Мастер ею очень гордился.
— Теперь бояться нам нечего, — говорил он, когда бывал в добром настроении. — Положитесь на меня, увидите, ежели так дело пойдет, работы у нас будет невпроворот, ей-богу, столько, что хоть разорвись. И когда-нибудь взойдем мы с Ондро на этакую высоченную стройку, семь-восемь лебедок возле нас будут поскрипывать. Бог ты мой, ох и перевязки мы там отгрохаем! А ну, Кубко, черти планы! Да смотри, путем их вычерти, чтобы кровля у нас не перекосилась. Ну, Имришко… сам увидишь, ангелы будут с распорки на распорку перепрыгивать, а ты станешь их шапкой по заду хлопать…
Мир (ну что такой жалкий писака, как я, может знать о мире, что он может миру подсказывать?) хмурился. Надвигалась война. Войны на свете были испокон веку и поныне бывают. Но тогда людей и впрямь охватило истинное безумие. Весь мир осатанел и взъярился.
— Худо, ребята! — сказал мастер. — Когда генералы начинают интересоваться архитектурой, людям всегда худо!
Время от времени заглядывал мастер в газеты, и впечатление от прочитанного жило в нем несколько дней. Когда сыновей не было дома, а на него нападала охота поговорить, он заходил к соседу или кричал ему через забор: — Сосед, поди сюда, потолкуем малость!
Обычно приходили двое соседей и вместе с мастером составляли триумвират, в котором никогда не было единства. Каждый отстаивал свою точку зрения и предпочитал играть первую скрипку. Оба гостя слыли людьми просвещенными. Один доказывал свою просвещенность тем, что постоянно ругал венгров; он до омерзения нудно твердил, как венгры тысячу лет нас притесняли. Человек со слабыми нервами, пожалуй, не выдержал бы. Но мастер к разговорам соседа привык. Только иногда и в нем просыпалась охота маленько попритеснять жалобщика.
Другой гость был мягкого нрава. На венгров не злился. Тысячелетие им простил. Однако слегка обижался на чехов. — Конечно, не на всех, — говаривал он. — Даже на чехов я не могу обижаться, я же социал-демократ. Пусть всем людям будет хорошо. Пусть во всем мире будет демократия. Только вот некоторые чехи, заядлые материалисты, думают лишь о мамоне. Они за социализм, но только для себя. — Под словом «материализм» сосед разумел имущество и деньги. Демократию и социализм тоже понимал на свой особый манер, отчего мастер — хотя и ненадолго — приходил в радостное удивление, а то и в восторг.
— Сосед, любо-дорого послушать тебя, — смеялся Гульдан и добродушно хлопал приятеля по плечу. — Жаль только, в твоих речах ни складу, ни ладу. Не смыслишь ты в этих делах, — вертел головой мастер. — Чепуху мелешь.
— Я мелю чепуху? — обижался гость. — Венгры тысячу лет шпыняли меня, чтоб не сказать хуже! Целых тысячу лет!
Мастер с улыбкой: — Да что ты? Тысячу лет мытарили?
— Конечно. И отца моего. Что тут смешного? Мой отец всю жизнь отдувался за свои взгляды.
— А мне Батя[3] задал жару, — роптал социал-демократ.
Первый же молол свое: — Прежде не было столько словаков. Нынче любой выдает себя за словака. Прежде была их только горстка. А остальные где были? Скажите!
Мастер, повернувшись к социал-демократу: — Сосед! Мы где были?
— Где были? В Вене. Там я учился на башмачника.
А как-то старословак заявил, что один субчик переписалвсех правоверных, допереворотных[4] словаков, и получилась отличная книжица…
Вот это ловко! Возьмите книжицу — и, пожалуйста, в ней целый народ. Можете народ засунуть в карман.
А нашлись и такие, что целый народ уместили на одной-двух книжных страницах.
Выходит — как в той шутке, — всего-навсего было двое словаков: «Токмо я да Флориш»[5].
Карчимарчик сказал мастеру: — Слышь, Гульдан, жениться бы твоим сыновьям.
— Вот и женись, и ты ведь холостой.
— Я не о том. Не обо мне речь. Им надо жениться, иначе упекут их на фронт.
— Пускай женятся. Я им не помеха.
Конечно, всем троим его сыновьям было в самую пору жениться. Мастер понимал это и сам не раз о том говорил. Одного лишь боялся: чтобы, женившись, не разбрелись они в разные стороны и не очутились далеко от дому — тогда конец их совместной работе. Он был убежден: распадись их плотничья артель и возьми он других подмастерьев, те вряд ли заменят ему сыновей.
Все открылось мастеру случайно. Однажды, когда они плотничали, Гульдану понадобилось укрепить на кровле какой-то столбик, а для этого нужна была стальная полоска. Он хотел было послать за ней кого-нибудь из ребят, но потом сам подошел к лестнице, спустился вниз и с минуту рылся среди всяких болтов, хомутиков, полосок и тяг. К лестнице подошел и Якуб, но не спустился с нее, а направился по мауэрлату к угловому выступу — там Ондро прибивал затяжки. Якуб огляделся и, нагнувшись к брату, что-то шепнул ему на ухо.
Дул слабый ветер, и мастеру вдруг почудилось, будто ветерок что-то донес до него. Ничего такого определенного, но мастер озадачился. О чем они могут шептаться? Он метнул на них взгляд и снова нагнулся к деревянному ящику, хотя оттуда достал уже все, что требовалось. Навострил слух. Ветерок все еще доносил что-то, но теперь уже совсем ничего нельзя было разобрать.
Чуть погодя мастер снова поднялся на кровлю, думал спросить сыновей, о чем это они толковали, но по тому, как Якуб отскочил от Ондро и как тот углубился в работу, понял, что правды ему не дознаться.
Случилось самое худшее. И кругом виноват был инженер Лацика. Однажды пришел он к мастеру и сказал: — Гульдан, у меня для тебя работа.
— А где? Близко?
— Близко. За Трнавой.
— Где за Трнавой? Может, в Нитре? В Нитру или во Фраштак я не пойду.
— Не бойся. Работа что надо. Школу будем строить.
Деревня — карту снова в сторону! — называлась Плавеч. Ехали туда сперва поездом, потом еще изрядно топали пешком.
Имро уже дорогой скис — Тата, — говорил он отцу, — зачем туда тащиться? Неужто дома работы мало?
— Ладно, Имришко. Коль подрядились, как-нибудь выдюжим.
Хорошее было село. Хорошие дворы и дома, в садах много цветов и зелени. Перед каждым домом — липа или орех. Других деревьев, пожалуй, и не было. От двора можно было сбегать в загуменье, где у каждого вдосталь водилось овощей и бобовых, особенно если учесть, что кое-кто захаживал и на соседское. В загуменье встречалась слива, там-сям абрикос или яблоня, но нам ли дело сейчас до деревьев?!
Посреди села корчма — чисто хоромина, такой, поди, ни в Братиславе, ни в Трнаве не устыдишься.
А школа, что и говорить, обхохочешься, держите меня, не то упаду! Детишки, правда, были понятливые, уж так рвались к знаниям, как только дети и могут к знаниям тянуться и рваться.
Да, о чем это я?! Так вот, как-то раз, думается незадолго до четырнадцатого марта[6], учитель разучивал в классе хоровую декламацию, и вдруг школу начало распирать. Черт возьми, что происходит? Откуда-то сюда дует! «Боже милостливый, — учитель в панике, — школа-то вот-вот рухнет! Дети, живо отсюда!»
Так ничего и не разучили. Четырнадцатое марта, пошло псу под хвост. Деревенские попрекали учителя. Учитель обозлился, ну совсем остервенел, и под конец поднял на ноги всю деревню. Жители пошептались да и послали в район депутацию с заявлением, что им-де нужна новая школа. В районе все завздыхали, заохали. Какое-то время — неделю, а то и месяц — звонили куда только можно, даже в министерство, но там телефон оказался неисправным. Кто-то сходил туда, устроил скандал. «Не валите на телефон! Вам что, для такого важного дела телефон требуется?! Такие дела улаживаются без телефона». Началась волокита. Тянулась долго. Наконец одна умная голова решила: «Дадим им денег, не то они с ума нас сведут. Пускай строят новую школу. По крайней мере будет спокойно!»
Начали строить. Работа шла как по маслу. Каменщиков и плотников только что на руках не носили. Якуб сказал братьям:
— Мне бы тут какую деваху найти.
И нашел. Целых двух. Одну уступил Ондрею. Девчата были стыдливые, а может, чуть притворялись.
Погуляли, погуляли, а смерилось, Якуб и спросил: — Девчата! Как вам нравится новая школа?
— Какая там новая? Ведь она еще не готова.
Ондро почти что обиделся:
— Ну и что? Разве мало там всего понастроено?
Якуб предложил: — Давайте сходим посмотрим, по крайней мере увидите, что там да как.
Направились к новой школе.
— Темно уже, — сказала та, что была постыдливей. — Зачем нам туда? Все равно ничего не увидим.
— Юлка, никак ты боишься? — спросила ее подружка, Марта.
— Чего ей бояться? Тут у меня спички. — Якуб загремел спичечным коробком и потянул свою девчонку да