А Штефка уже подымалась к Якубу, и взгляд ее был устремлен вверх. И снова все повторилось.
— Не боишься выше идти? — спросил ее Якуб.
Штефка сказала: нет, а сама невольно поглядела на узенькую лестничку, которая вела наверх, к мастеру; лестничка казалась ей достаточно крепкой, и было на ней не более десяти-двенадцати ступенек, и все же это была высота! Штефка еще никогда не подымалась так высоко.
— Видать, страх напал! Хочешь, — предложил ей Якуб, — я донесу.
Штефка глубоко вздохнула. — Ах ты господи, да я уже иду, иду. Высоко-то как! Сейчас я правда немного боюсь.
Она пошла дальше, и взгляд ее был устремлен вверх. Шла она сейчас медленнее, осторожнее. Боже, как высоко! Отчего так высоко?! Боже, и будто качается! И трещит даже! Господи, отчего так ужасно трещит?
— Ну давай! — Мастер подал ей руку. Она поднялась еще на одну ступеньку, потом еще на одну, и мастер сказал:
— Ну здравствуй! Не думал я, что ты сюда дойдешь.
— Боже милостивый, отчего так трещит? — Она силилась улыбнуться.
— Ничего не трещит, тебе кажется, — успокаивал ее мастер. — Не бойся! Эта колокольня крепко сработана! А ты смелая девушка. Ну что, нальешь?
— Налью. А почему колокольня так качается?
— Нет, не качается, вовсе не качается! — И мастер взял себе рюмку. — Успокойся.
У Штефки дрожали руки, но рюмку она налила. Мастер выпил и сказал: — За твое здоровье!
— За ваше здоровье! — сказала Штефка, голос ее тоже дрожал.
Мастер выпил рюмку и бросил вниз. Потом она налила ему вторую рюмку и третью — и так семь подряд! И каждый раз мастер смотрел на нее, а при последней рюмке задержал на ней взгляд чуть дольше: — Ты правда замечательная девушка, красивая и смелая. Уже не боишься?
— Не боюсь.
— Будем здоровы! — Мастер выпил и сказал: — Благодарствую! Ну ступай! Ты смелая девушка. Наверняка замуж выйдешь удачно! Желаю тебе рослого, умного и доброго жениха! Ступай и гляди в оба, чтоб не поскользнуться.
Она и не знала, как спустилась вниз к Якубу, который радостно ей улыбался.
— Ну вот видишь! Все уже позади!
Потом она осмелела. Возле Ондро она бы и постояла, да он вдруг ее обхватил, обнял, может, и поцеловал бы, не убеги она вовремя.
Застучали ступеньки, и вот она рядом с Имро: — Боже, Имришко, знаешь, как было страшно?
Имро обнял ее. — Ну ладно! Молчи! И чего, чего тут бояться? — Он обхватил ее обеими руками, даже целовать стал. Штефка подумала, что надо бы, пожалуй, вырваться из его объятий, но вместо этого улыбнулась и еще крепче прижалась к нему. Ну можно ли ее в этом винить? Она была сегодня на колокольне. Сегодня люди должны все ей простить.
— Что будешь вечером делать? — спросил ее Имро.
— А что?
— Просто так. Можно и встретиться.
— Встретиться? Господи, я не знаю. — Она поколебалась немного. Потом спросила: — А где?
— Почем я знаю? Где хочешь, — неуверенно ответил он. — Правда, что ты гуляешь с Кириновичем?
— Захаживает к нам. Ведь и ты, Имришко, собираешься жениться.
— Да? А ты откуда знаешь?
— Узнала.
— Надо же! Ну ладно. А хоть бы и так! Вечером буду ждать тебя.
Она согласилась: — А где?
— Где хочешь.
— Ну, жди у нашего дома. Но сразу же после работы, а то потом…
— Понятно, понятно…
Но Имро не сдержал слова. Позже вдруг подумал: «Зачем я обещал? Я же с Вильмой договорился. Какой я дурень! Зачем я обещал? Для чего голову ей морочу? А может, все-таки пойти?»
Работу они окончили раньше времени. Священник позвал их к обеду. Выпили, а потом побрели домой. И Имро вместе со всеми.
А вечером вышел на улицу и все еще раздумывал. «Куда же теперь? К Вильме? Или к Штефке? Вернуться в Церовую? Господи, какой я дурень! Зачем обещал? Зачем еще чего-то надумал? Зачем вечно все порчу, все усложняю?»
Решил пойти к Вильме, но и к ней не пошел.
Домой воротился не в духе. «Господи, какой же я дурень, — размышлял он, лежа в постели, — не знаю, чего и хочу! Может, Вильму уже не люблю? Еще чего, конечно люблю! Конечно! Поскорее надо жениться! Боже, какой же я дурень, надо жениться, поскорее надо жениться!»
А Якуб в тот день вырубал на колокольне церовского костела, вырубал и вытесывал на балке такую надпись: НАПЕРЕКОР ВОЙНЕ ПОСТАВЛЕН БЫЛ ЭТОТ ХРАМ, И ВСЕ ПЛОТНИЦКИЕ РАБОТЫ ВЫПОЛНИЛИ ТУТ в ГОДУ 1943 И КОЛОкоЛА ПОВЕСИЛИ И рукАМИ ОпытНОГО МАСтеРА НА МаковКУ КОЛОКОЛЬНИ жеЛЕЗНый креСТ ВоЗДвигли: ИМрих ГульдаН, МАСтер, И сыНоВЬЯ: Якуб, ОНдрей и ИМрих мл. БЛАГОСЛОВи, ГоспоДИ, житЕЛей села И умеЛЫЕ рукИ лОВких И прилежНыХ ПЛОтников!
БАЛАГАН
Каменщики уже ушли. Обещали, правда, прийти еще по весне — оштукатурить костел снаружи.
Разошлись и Гульданы. А случись в них какая нужда — к примеру, соорудить леса для каменщиков или что другое понадобилось бы, — мастер с Имрихом могли бы в Церовую в любой момент прибежать.
На прощанье Имро попросил братьев не забывать о его свадьбе.
Братья обещали, но при этом слегка ухмыльнулись, будто отнеслись к его словам не очень серьезно.
Имро уверял их, что свадьбу непременно сыграют в последнюю субботу октября.
— Эх, братец, еще наждешься ты свадьбы! — донимали они его. — Вот увидишь!
Поскольку погода держалась, священник решил этой же осенью костел расписать. Конечно, все сразу не делается, но что не успеют сейчас, докончат весной. Вот только не знал он, к кому обратиться. А тут как раз пожаловал в Церовую один незнакомец, заглянул и в приход, и надо же — священник сразу узнал в нем своего однокашника. Сперва болтали о том о сем — у однокашников-то всегда найдется о чем поболтать, — а потом вдруг священник хлоп приятеля по плечу и говорит: — Ты пришел как раз вовремя. Мне нужен какой-нибудь толковый живописец. Ты, верно, сможешь мне посоветовать.
Так и вышло. Однокашник посоветовал написать туда-то и такому-то, потому как такой-то — прекрасный и искусный живописец.
И в тот же день священник написал очень длинное и уважительное письмо одному очень известному, прославленному живописцу, о котором до сей поры, правда, ничего не слыхал.
А некоторое время спустя явился в приход человек средних лет, среднего роста, в темном костюме и такой же темной, слегка замасленной широкополой шляпе. Человек был приятный на вид, с лицом бледным, исхудалым, но в общем приветливым, временами его освещала улыбка, которая быстро таяла, но всякий раз не совсем — что-то оставалось в больших черных глазах.
Вместе с ним или следом за ним, ну конечно же следом за ним — ведь сразу все в дверь не вошли, — приплелись еще двое субъектов, второпях даже не знаю, что о них и сказать, хотя иным, а главное, самим себе, такие люди могут казаться и любопытными. Они остались стоять в дверях, наверное подумав: «Зачем нам лезть дальше? Ведь нас сюда никто не звал».
Священник пошел навстречу живописцу. Состоялось знакомство.
— Здравствуйте, здравствуйте! — пожимая руку живописцу, он ласковым, но цепким взглядом окинул и тех двоих. — Рад, что вы пожаловали. Как доехали? — И он еще острее поглядел на живописца: ну представь же их!
И те двое уже шагнули было вперед, но тут же, правда, несколько смешались, так как живописец и бровью не повел, сделав вид, будто эти двое не имеют к нему никакого касательства. Возникла какая-то натянутость, взгляды метались в разные стороны, сшибались, перекрещивались. По счастью, священник протянул руку, и те двое вмиг подскочили к нему, представились и сразу же отступили на шаг: слава те, господи, пронесло.
Священник услышал их имена, да тотчас забыл, что позже его немного расстроило; однако он заключил, что люди эти весьма образованные, верно тоже художники — кого же еще живописец станет таскать за собой? Он сделал руками несколько радостных, но при этом растерянных жестов, ибо очутиться среди трех художников сразу — дело нешуточное! Пожалуй, надо бы их чем-нибудь угостить, хотя для этого наверняка еще время найдется.
Заговорили о деле. Собственно, говорил только священник с живописцем. Те двое по большей части лишь кивали, хотя иной раз, при надобности, откликались и по-другому. По их глазам видно, что в деле они хорошо разбираются. Неужто они и вправду умельцы? Жаль, что священник забыл их имена!
Судили-рядили, и вдруг: — Да ведь тут рукой подать, — кажется, священник это сказал, — пойдемте туда и посмотрим!
И пошли. Сперва осмотрели храм снаружи, а войдя внутрь, долго хмыкали, мудрили, качали головами, иной раз и наверх поглядывали, все-то их занимало. Да вот только что из такого хмыканья выйдет?
Вдруг священнику, смотревшему вверх, попало что-то в глаз, он дернулся, опустил голову и стал тереть указательным пальцем. — Ерунда, — сказал он, — просто пылинка! Все в порядке! — Он улыбнулся, а минуту спустя уже глядел на живописца в оба глаза.
Но глаз его беспокоил. Ужасно резал, слезился, и священник, не желая живописцу в этом признаться, отошел от него и украдкой вновь потер глаз. Потом подошел к тем мужчинам: они ходили вдоль стены, рассматривали штукатурку, ощупывали, оглаживали ее и обнюхивали пальцы.
Священник подивился и спросил, чем же не нравится им штукатурка.
Оба усмехнувшись пожали плечами. Тогда он сам пощупал стену, но никакого изъяна в ней не обнаружил. Он назвал имя архитектора, предложившего проект, назвал и строителя и имена двух-трех каменщиков, что клали костел, но имена эти ничего не говорили им.
Священник слегка огорчился, пожалуй, даже рассердился. И в конце концов отошел от них, решив, что это самые обыкновенные олухи.
Живописец стоял близ алтарной части храма, щурил глаза и вытягивал шею так, что она покраснела. И лицо тоже. А когда подошел к нему священник, он ласково посмотрел на него и сказал с улыбкой:
— Преподобный отец, во время службы вы всегда будете любоваться голубым.
Священник обрадовался. «Что говорить, мастер есть мастер! Те-то недотепы только и знают, что дуются!» — Голубым! Отлично! А дальше что?