Джордж Крабб
Подобно ласточкам, которые рядами
Стоят на отмели, с подъятыми крылами,
И ждут, чтоб отлететь с попутным ветерком,
И я стоял и ждал на берегу морском
Минуты — бросить всё и в край другой умчаться.
И я жалел о тех, кто должен был остаться,
Чтоб слушать вечный рев пучины, и прожить
Весь век на берегу, к которому стремятся
Сердитые валы, грозя его залить…
Джордж Гордон Байрон
Как волки на стадо, враги набежали…
Их орды багрянцем и златом сияли;
Как на море звезды, горели мечи,
Когда их волна отражает в ночи.
Как листья дубравы весной, на закате,
Виднелись знамена бесчисленной рати;
Как листья дубравы осенней порой,
Валялись их трупы с наставшей зарей
Зане восшумело крыло Азраила:
В лицо нечестивым он смертью дохнул —
И сон непробудный им очи сомкнул,
И, дрогнув, в них сердце навеки застыло.
Здесь конь безобразною грудой лежит:
Дыханье раздутых ноздрей не живит,
И пена, застывши с последним храпеньем,
Белеет, как брызги прибоя к каменьям.
Здесь всадник безгласный лежит в стороне:
Роса на челе его, ржа на броне;
И в ставках не слышно ни шума, ни звона;
Труба безглагольна, недвижны знамена.
И вдовы Ассура взывают в слезах;
Кумиры Ваала повержены в прах;
И рать их без битвы, неся нам оковы,
Растаяла снегом от взора Еговы.
Пирует царь. Вокруг владыки
Сатрапы пьяные сидят,
И длится пир, и льются клики
При свете тысячи лампад.
Сосуды золота литого,
В Солиме чтимые святом,
Кипят безбожника вином —
Твои сосуды, о Егова!
Тогда средь праздничного зала
Рука явилась пред царем:
Она сияла и писала,
Как на песке береговом;
Она сияла и водила
По буквам огненным перстом
И, словно огненным жезлом,
Те знаки дивные чертила.
И, видя грозное явленье,
Владыка выронил бокал,
Лицо померкло на мгновенье,
И громкий голос задрожал:
«Созвать волхвов со всей вселенной,
Первейших в мире мудрецов —
Пусть объяснят значенье слов,
Прервавших пир наш вожделенный!»
Умны халдейские пророки:
Им тайны ведомы земли;
Но объяснить святые строки
Жрецы Ваала не могли.
Учены старцы Вавилона,
Пытлив их ум и зорок глаз,
Но и они на этот раз
Не послужили им у трона.
Тогда какой-то отрок пленный
Перед властителем предстал
И тотчас смысл их сокровенный
Уразумел и разгадал.
Звездами храмина сияла;
Пред ним пророческий глагол;
Он в ту же ночь его прочел:
Заря пророка оправдала.
«Готова царская могила…
Владыка взвешен на весах…
Но где же власть его и сила,
Когда он легок, словно прах?
Его порфира — саван бренный,
Могильный холм — его намет.
Уже мидиец у ворот
И перс на троне полвселенной!»
Тарас Шевченко
Ох, мои вы думы, думы,
Тяжело мне с вами!
Что стоите на бумаге
Хмурыми рядами?
Что вас в поле, как былинку,
Ветром не умчало?
Что вас, словно сиротинку,
Горе не заспало?
Может, сердце или очи
Карие найду я,
Что заплачут и над вами —
Больше не хочу я.
Лишь одну слезинку с карих —
Пан я над панами!
Ох, мои вы думы, думы,
Тяжело мне с вами!
Ох, мои вы думы, думы,
Дорогие дети!
Я растил вас — на кого же
Вас покину в свете?
Пробирайтеся в Украйну,
Затаив кручину,
Под плетнями, сиротами…
Я же — здесь загину.
Там вы правду, там вы сердце
Верное найдете,
А быть может, и святую
Славу наживете…
Приласкай же их, Украйна,
Милая сторонка,
Неразумных, как родного
Своего ребенка!
Я. Бук
Как радостно видеть кудрявую липу,
Мать-Слава, на сербской могиле —
Ту липу, что, полные братской любови,
Сыны ее там посадили!
Она с нетерпеньем ждет раннего цвета
На благо родному народу:
Она уповает, что дух в нем воскреснет
И сербам воротит свободу.
Так будем же пестовать сербскую липу —
Да будет зеницею ока!
Пусть только цветет она пышно, обильно,
Раскинувши ветви широко.
Друзья, постоим до последнего крепко
За нашу народность и счастье;
Господь не оставит народ без охраны —
И сменится вёдром ненастье!
Из белорусских народных песен
Ветры осенние белу березу раскачивают,
Молодец добрый по сеням тесовым похаживает,
Матерь родную свою так упрашивает:
«Матушка, встань завтра рано-ранешенько,
Вытопи хату тепло ты теплешенько,
Стол застели полотенцами белыми,
Меду налей ты в стаканы хрустальные:
Придут к нам гости не званные,
Придут к нам гости не жданные,
Придут нас, матушка, в рекруты брать,
Будут нам, матушка, руки вязать».
Не ходи, конь, да в зеленый сад,
Ой, не пей, конь, ключевой воды,
Ой, не ешь, конь, зеленóй травы!
В ключе девица умывалася,
Красоте своей дивовалася:
«Красота ты моя красотушка!
Да кому, красота, ты достанешься:
Аль дворянину, аль мещанину,
Аль тому гостю приезжему?»
— Ни дворянину, ни мещанину,
Ни тому гостю приезжему:
Гробовым доскам, рассыпным пескам.
На селе два брата — и живут богато;
Вот они на диво наварили пива:
Всех, кто побогаче, — всю родню созвали;
За сестрой богатой трех послов послали,
А сходить за бедной людям наказали.
Ой, сестру-богачку на поле встречают,
А беднягу в хате сидя принимают.
К образам богачку в угол посадили,
А бедняге к печке место уделили.
Ой, сестру-богачку медом угощают,
А бедняге водку в чарку наливают.
Ночевать богачку братья приглашают,
А беднягу к ночи за дверь провожают.
По двору богачка веселится-скачет,
А сестра-бедняга в темном лесе плачет.
«Братцы, торопитесь, на коней садитесь,
Ее догоняйте, к образам сажайте,
Больше, чем самой мне, ей вы угождайте!»
В чистом поле снег валится,
По сырой земле ложится.
Сына мать благословляет,
В путь-дорогу снаряжает.
Ах ты, мать моя родная,
Мать моя ты дорогая!
Я твое всё горе знаю:
В край далекий уезжаю,
Мать-старуху покидаю,
И с коня-то не слезаю,
Из стремен не вынимаю
Ног усталых — уезжаю
Прямо к тихому Дунаю.
Ой, Дунай, река большая!
Что ты мутная такая?
Аль волна тебя разбила,
Аль лебедка помутила?
— Нет, меня гранаты, пули
Помутили и раздули,
Чрез Дунай перелетая,
В молодцов да попадая,
С плеч головушки срывая,
Тело белое валяя. —
Ох вы, кони вороные,
Мои кони дорогие!
Что не пьете из Дунаю —
Я того не разгадаю.
Ой, не пьют они — вздыхают,
Глаз с заречья не спускают:
Как там молодцы гуляют,
Как друг друга убивают;
Как текут там, протекают
Речки алыми струями,
А ручьи текут слезами,
Как мосты там настилают
Человечьими телами.
Бузина с малиною
Разом зацвела;
Мать в ту пору раннюю
Сына родила,
Не спросившись разума,
В службу отдала,
В войско, во солдатушки,
В сторону чужую.
Села, села матушка
На гору крутую
И оттуда крикнула
Громким голоском:
«Дитятко, что маешься?
Плачешь ты о чем?
Ходишь так невесело,
Ходишь да крушишься».
— «Матушка родимая,
Как развеселишься!
Чуждая сторонушка
Сушит, сокрушает,
Наши командирушки
Без вины ругают».
И. С. Тургенев
Иоганн Вольфганг Гете
Слышишь? веселые клики с Фламинской дороги несутся:
Идут с работы домой в дальнюю землю жнецы.
Кончили жатву для римлян они; не свивает
Сам надменный квирит доброй Церере венка.
Праздников более нет во славу великой богини,
Давшей народу взамен желудя — хлеб золотой.
Мы же с тобою вдвоем отпразднуем радостный праздник.
Друг для друга теперь двое мы целый народ.
Так — ты слыхала не раз о тайных пирах Элевзиса:
Скоро в отчизну с собой их победитель занес.
Греки ввели тот обряд, и греки, все греки взывали
Даже в римских стенах: «К ночи спешите святой!»
Прочь убегал оглашенный; сгорал ученик ожиданьем,
Юношу белый хитон — знак чистоты — покрывал.
Робко в таинственный круг он входил: стояли рядами
Образы дивные; сам — словно бродил он во сне.
Змеи вились по земле; несли цветущие девы
Ларчик закрытый; на нем пышно качался венок
Спелых колосьев; жрецы торжественно двигались — пели…
Света с тревожной тоской, трепетно ждал ученик.
Вот — после долгих и тяжких искусов — ему открывали
Смысл освященных кругов, дивных обрядов и лиц…
Тайну — но тайну какую? не ту ли, что тесных объятий
Сильного смертного ты, матерь Церера, сама
Раз пожелала, когда свое бессмертное тело
Всё — Язиону царю ласково всё предала.
Как осчастливлен был Крит! И брачное ложе богини
Так и вскипело зерном, тучной покрылось травой.
Вся ж остальная зачахла земля… забыла богиня
В час упоительных нег — свой благодетельный долг.
Так с изумленьем немым рассказу внимал посвященный;
Милой кивал он своей… Друг, о пойми же меня!
Тот развесистый мирт осеняет уютное место…
Наше блаженство земле тяжкой бедой не грозит.
Под сердцем моим чье дитя я ношу,
Не знать тебе, судья!
Га! Ты кричишь: «Развратница!..»
Честная женщина я!
И с кем я спозналась, тебе не узнать!
Мой друг мне верен навек!
Ходит ли в шелке да в бархате он,
Бедный ли он человек!
Насмешки, стыд, позор людской —
Всё я готова снесть.
Меня не выдаст милый мой,
И бог на небе есть!
Вы, судьи, судьи вы мои,
Молю, оставьте нас!
Дитя — мое! и ничего
Не просим мы у вас.
Джордж Гордон Байрон
Я видел сон… не всё в нем было сном.
Погасло солнце светлое — и звезды
Скиталися без цели, без лучей
В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.
Час утра наставал и проходил —
Но дня не приводил он за собою…
И люди — в ужасе беды великой
Забыли страсти прежние… Сердца
В одну себялюбивую молитву
О свете робко сжались — и застыли.
Перед огнями жил народ; престолы,
Дворцы царей венчанных, шалаши,
Жилища всех имеющих жилища —
В костры слагались… города горели…
И люди собиралися толпами
Вокруг домов пылающих — затем,
Чтобы хоть раз взглянуть в лицо друг другу.
Счастливы были жители тех стран,
Где факелы вулканов пламенели…
Весь мир одной надеждой робкой жил…
Зажгли леса; но с каждым часом гас
И падал обгорелый лес; деревья
Внезапно с грозным треском обрушались…
И лица — при неровном трепетаньи
Последних, замирающих огней —
Казались неземными… Кто лежал,
Закрыв глаза, да плакал; кто сидел,
Руками подпираясь, улыбался;
Другие хлопотливо суетились
Вокруг костров — и в ужасе безумном
Глядели смутно на глухое небо,
Земли погибшей саван… а потом
С проклятьями бросались в прах и выли,
Зубами скрежетали. Птицы с криком
Носились низко над землей, махали
Ненужными крылами… Даже звери
Сбегались робкими стадами… Змеи
Ползли, вились среди толпы, шипели,
Безвредные… их убивали люди
На пищу… Снова вспыхнула война,
Погасшая на время… Кровью куплен
Кусок был каждый; всякий в стороне
Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке.
Любви не стало; вся земля полна
Была одной лишь мыслью: смерти — смерти,
Бесславной, неизбежной… страшный голод
Терзал людей… и быстро гибли люди…
Но не было могилы ни костям,
Ни телу… пожирал скелет скелета…
И даже псы хозяев раздирали.
Один лишь пес остался трупу верен,
Зверей, людей голодных отгонял —
Пока другие трупы привлекали
Их зубы жадные… но пищи сам
Не принимал; с унылым долгим стоном
И быстрым, грустным криком всё лизал
Он руку, безответную на ласку, —
И умер наконец… Так постепенно
Всех голод истребил; лишь двое граждан
Столицы пышной — некогда врагов —
В живых осталось… встретились они
У гаснущих остатков алтаря,
Где много было собрано вещей
Святых… … … … … … … … … … … … … … …
Холодными, костлявыми руками,
Дрожа, вскопали золу… огонек
Под слабым их дыханьем вспыхнул слабо,
Как бы в насмешку им; когда же стало
Светлее, оба подняли глаза,
Взглянули, вскрикнули и тут же вместе
От ужаса взаимного внезапно
Упали мертвыми… … … … … …
… … … … … … … … … … … … … … …
… … … … … …И мир был пуст;
Тот многолюдный мир, могучий мир
Был мертвой массой, без травы, деревьев,
Без жизни, времени, людей, движенья…
То хаос смерти был. Озера, реки
И море — всё затихло. Ничего
Не шевелилось в бездне молчаливой.
Безлюдные лежали корабли
И гнили на недвижной, сонной влаге…
Без шуму, по частям валились мачты
И, падая, волны не возмущали…
Моря давно не ведали приливов…
Погибла их владычица — луна;
Завяли ветры в воздухе немом…
Исчезли тучи… Тьме не нужно было
Их помощи… она была повсюду…