Генрих Гейне
Они меня истерзали
И сделали смерти бледней, —
Одни — своею любовью,
Другие — враждою своей.
Они мне мой хлеб отравили,
Давали мне яда с водой, —
Одни — своею любовью,
Другие — своею враждой.
Но та, от которой всех больше
Душа и доселе больна,
Мне зла никогда не желала,
И меня не любила она!
Ядовиты мои песни,
Но виной тому не я:
Это ты влила мне яду
В светлый кубок бытия.
Ядовиты мои песни,
Но виной тому не я:
Много змей ношу я в сердце —
И тебя, любовь моя.
Не пора ль из души старый вымести сор
Давно прожитого наследия?
Я с тобою, мой друг, как искусный актер,
Разыгрывал долго комедию.
Романтический стиль отражался во всем
( Был романтик в любви и в искусстве я),
Паладинский мой плащ весь блистал серебром,
Изливал я сладчайшие чувствия.
Но ведь странно, что вот и теперь, как гожусь
Уж не в рыцари больше — в медведи я,
Всё какой-то безумной тоскою томлюсь,
Словно прежняя длится комедия.
О мой боже, должно быть, и сам я не знал,
Что был не актер, а страдающий,
И что, с смертною язвой в груди, представлял
Я сцену: «Боец умирающий».
Из немецких масонских песен
Не унывайте, не падет
В бореньи внутренняя сила:
Она расширит свой полет, —
Так воля рока ей сулила.
И пусть толпа безумцев злых
Над нею дерзостно глумится…
Они падут… Лукавство их
Пред солнцем правды обнажится.
И их твердыни не спасут,
Зане сам бог на брань восстанет,
И утеснители падут,
И человечество воспрянет…
Угнетено, утомлено
Борьбою с сильными врагами,
Доселе плачет всё оно
Еще кровавыми слезами.
Но вы надейтесь… В чудных снах
Оно грядущее провидит…
Цветы провидит в семенах
И гордо злобу ненавидит…
Отриньте горе… Так светло
Им сознана святая сила…
И в сновидении чело
Его сознанье озарило…
Не говорит ли с вами бог
В стремленьи к правде и блаженству?
И жарких слез по совершенству
Не дан ли вам святой залог?
И не она ль, святая сила,
В пути избранников вела,
И власть их голосу дала,
И их в пути руководила?
Да! то она, — то веет вам
С высот предчувствие блаженства,
И горней горних совершенства
То близкий воздух… Пусть не нам
Увидеть, как святое пламя
Преграды тесные пробьет…
Но нам знаком орла полет,
Но видим мы победы знамя.
И скоро сила та зажжет
На алтаре святого зданья
Добра и правды вечный свет,
И света яркое сиянье
Ничьих очей не ослепит…
И не загасит ослепленье
Его огня… Но поклоненье
Пред ним с любовью совершит!
И воцарится вечный разум,
И тени ночи убегут
Его сияния — и разом
Оковы все во прах падут,
Тогда на целое созданье
Сойдет божественный покой,
Не возмутим уже борьбой
И огражден щитом сознанья.
Нам цель близка, — вперед, вперед!
Ее лучи на нас сияют,
И всё исчезнет и падет,
Чем человечество страдает…
И высоко, превыше гор,
Взлетит оно, взмахнув крылами…
Его не видит ли ваш взор
Уже теперь между звездами?
О, радость! — мы его сыны,
И не напрасные усилья
Творцом от века нам даны…
Оно уж расправляет крылья,
Оно летит превыше гор…
О братья, зодчие!.. Над нами
Его не видит ли ваш взор
Уже теперь между звездами?
Иоганн Вольфганг Гете
Кто мчится так поздно под вихрем ночным?
Это — отец с малюткой своим.
Мальчика он рукой охватил,
Крепко прижал, тепло приютил!
— Что всё личиком жмешься, малютка, ко мне?
— Видишь, тятя, лесного царя в стороне?
Лесного царя в венке с бородой?
— Дитятко, это туман седой.
«Ко мне, мой малютка, со мною пойдем,
Мы славные игры с тобой заведем…
Много пестрых цветов в моем царстве растет,
Много платьев златых моя мать бережет».
— Тятя, тятя… слышишь — манит,
Слышишь, что тихо мне он сулит?
— Полно же, полно — что ты, сынок?
В темных листах шелестит ветерок.
«Ну же, малютка, не плачь, не сердись.
Мои дочки тебя, чай, давно заждались.
Мои дочки теперь хороводы ведут;
Закачают, запляшут тебя, запоют…»
— Тятя, тятя, за гущей ветвей
Видишь лесного царя дочерей?
— Дитятко, дитятко… вижу я сам,
Старые ивы за лесом вон там.
«Ты мне люб… не расстанусь с твоей красотой;
Хочешь не хочешь, а будешь ты мой…»
— Родимый, родимый… меня он схватил…
Царь лесной меня больно за шею сдавил… —
Страшно отцу. Он мчится быстрей.
Стонет ребенок, и всё тяжелей…
Доскакал кое-как до дворца своего…
Дитя ж был мертв на руках у него.
Джордж Гордон Байрон
Прости, прощай, мой край родной!
В волнах уж берег тонет,
Свистит и воет ветр ночной,
И чайка дико стонет.
Уходит солнце в дальний край,
Стремим свой бег за ним мы.
Прощай же, солнце, и прощай,
Прости, мой край родимый!
Заутра вновь оно взойдет,
Рассеяв тьму ночную;
Увижу море, неба свод,
Но не страну родную.
Покинут мной дом старый мой,
В нем плесень всё покроет;
Двор порастет густой травой,
Пес у ворот завоет.
Поди ко мне ты, пажик мой!
О чем твое рыданье?
Иль страшен ветра дикий вой
Да бездны колыханье?
Отри ты слезы: крепок наш
Корабль, он не потонет
И мчится быстро; нас, мой паж,
И сокол не догонит.
«Пусть воет ветр, и волны пусть
Бушуют — нет мне дела!
Но не дивись, сэр Чайльд, что грусть
Мне душу одолела.
С родным отцом расстался я
Да с матерью любимой:
Они одни мои друзья,
Да ты… да бог незримый.
Без жалоб смог отец мне дать
На путь благословенье,
Но матери не осушать
Очей до возвращенья!»
Ну, будет, будет, пажик мой!
Понятны слезы… Боже!
С такой невинною душой
И я бы плакал тоже.
Приближься, верный мой слуга!
Ты бледен: что с тобою?
Боишься ль франка ты, врага,
Или валов прибою?
«Не думай ты, сэр Чайльд, что я
За жизнь свою робею…
Но лишь придет на ум семья,
Невольно я бледнею.
Жену с детьми в родной стране
Я бросил, уезжая…
Коль дети спросят обо мне,
Что скажет им родная?»
Слуга мой верный, прав ты, прав!
И чту твою печаль я,
Но у меня, знать, легче нрав:
Смеясь, пускаюсь в даль я.
Жены ль, любовницы ли чьей
Не много стоит горе,
И слезы голубых очей
Другой осушит вскоре.
Не жаль мне ровно никого,
И в том мое проклятье,
Что нет на свете ничего,
О чем бы стал вздыхать я.
И вот один на свете я
В широком, вольном море…
Кому печаль судьба моя?
Что мне чужое горе?
Пусть воет пес! Его чужой
Накормит, приласкает…
Когда вернуся я домой,
Он на меня залает.
Лети, корабль, и глубину
Ты рассекай морскую;
Неси в любую сторону,
Лишь не в мою родную!
Привет, привет, о волны, вам!
Когда же голубая
Наскучит зыбь, — привет степям!
Прощай, страна родная!