— Меня зовут Жан Харт. Я возглавляю благотворительную организацию взаимопомощи. Если у людей возникают психологические или материальные сложности, мы тут как тут. Доктор из психоневрологического центра связался с нами. Он объяснил, что хотел бы поместить вас в щадящие условия еще на некоторое время, ведь так? Отлично! Мы сможем предоставить вам все необходимое: комнату, где вы сможете жить, ни от кого не завися и ни в чем не нуждаясь, общение с теми, кто готов вас выслушать и поддержать. Насколько я понял, у вас burn-out, синдром эмоционального выгорания. Вы истощены до предела, так что две недели отдыха, хоть и принесли очевидные улучшения, проблему не устранили. Врачи изо всех сил старались вам помочь, но при одном упоминании, что придется тянуть прежнюю лямку, вы взвились до потолка. Стало быть, невроз не излечен, требуется длительная реабилитация.
Меня затрясло от гнева. Синдром эмоционального выгорания? Так психиатр сформулировал мой диагноз? «Взвилась до потолка» — это его выражение?
Жан примирительно потрепал меня по руке.
— Полно, не сердитесь. Он просто выполнял свой долг. Задача психиатра — как можно быстрее поставить больного на ноги, чтоб он мог заниматься полезной для общества деятельностью. Бюджет центра не безграничен. Врач не может держать вас тут бесконечно. Вы задаете экзистенциальные вопросы, превосходящие его компетенцию. Становитесь камнем преткновения, рискуете развалить всю систему. А мы существуем как раз для того, чтобы дать вам время прийти в себя и разобраться в своей жизни.
— Не уверена, что смогу в ней разобраться. Даже не знаю, хочу я этого или нет.
— Доверьтесь мне, Мариэтта! Вы не представляете, скольких отчаявшихся я повидал на своем веку… Мы вас выслушаем, вы нас выслушаете. Взаимное доверие — единственное лекарство от душевной боли. Вы увидите себя настоящую, не через призму чужого восприятия, не сквозь очки, навязанные прожитой жизнью. Призмы нас убивают. Нужно их разбить, уничтожить. Мы научим вас радоваться каждому дню, каждому мгновению. Вы распрощаетесь с грустью, депрессией, пессимизмом, неуверенностью, замалчиваниями. Знаете, Мариэтта, вы станете совершенно другой и даже не заметите как. И сможете в свою очередь помогать несчастным жить, научите их радоваться.
Приятный негромкий голос звучал уверенно, успокаивал. Мне предлагали комнату, тишину, свободное время. Все, в чем я так нуждалась. Прямо сейчас, немедленно. Тревога сразу ушла. Он почувствовал, что мне стало легче, протянул руку. Я ухватилась за нее, будто утопающая.
— Вам у нас понравится, Мариэтта, — заверил Жан.
Милли
Мы подошли к невысокому красному кирпичному зданию с большими стрельчатыми окнами.
— Вот мы и дома, — сказал Жан.
И распахнул передо мной лакированную деревянную дверь. Я оказалась в просторном холле. На полу узор из салатной, бежевой и черной плитки. На стене огромные старинные часы с бронзовыми стрелками.
— Здесь когда-то была мастерская часовщика, — произнес с улыбкой хозяин. — С тех пор ничего не изменилось, мы по-прежнему налаживаем тончайшие механизмы, следим, чтобы колесики двигались исправно. Мы ведь тоже отчасти часовщики, не правда ли?
Он говорил без остановки, воодушевленно, страстно, счастливый, что может показать кому-то свое детище. Я же, наоборот, старалась успокоиться, хотя сердце колотилось. Внимание не должно рассеиваться, когда приходится брести наугад, взвешивать каждое слово, следить за каждым движением, бояться, что тебя выдаст какое-нибудь замечание, предпочтение, что прошлое вырвется и все погубит.
Пока мы шли, я видела людей, не поднимающих головы от компьютера. Тотальная сосредоточенность, напряженное служение.
— Нас, основных работников, всего шестеро. Но нам помогают многие за пределами «Мастерской», добровольцы, волонтеры. Вы вскоре увидите и наших подопечных, само собой.
Для гостей отведено всего четыре комнаты. Здесь живут те, кому особенно не посчастливилось, те, кто нуждается в помощи больше других.
Впрочем, жильцы у нас не задерживаются. Знаете почему? Они обретают вкус к жизни, радость бытия, смысл, стержень, цель, самих себя. И больше не нуждаются ни в материальной помощи, ни в моральной поддержке. Тогда они становятся нашими соратниками и сами начинают помогать другим. Вскоре, Зельда, вы увидите, как сражается со злом наша славная когорта. — Он крепко пожал мне руку. — Вы тоже встанете с нами плечом к плечу.
Светлая комната на втором этаже оказалась по площади такой же, как моя прежняя квартирка. Безупречные белоснежные стены. Уютная темная старинная мебель: кровать, шкафчик, стол. Маленькая ванная за раздвижными дверями. Кухонька в нише: две электрические конфорки, микроволновка, кофеварка, небольшой холодильник в углу.
— Мы позаботились о том, чтобы наши гости чувствовали себя свободными и независимыми. Чтобы им было удобно. Вот, дорогая Зельда, ваш ключ. Вы дома, располагайтесь!
Дома… Неужели взаправду? Настоящее чудо! Дар небес! Та глава закончилась, началась другая. Знак свыше, что я не виновата! Несчастье случилось, их не вернешь, но ведь я не могла их спасти. Разве убийцам посылают ангелов-хранителей?
Жан постоянно говорил «мы», а не «я». И все-таки было заметно, что он здесь главный. Сотрудники и сотрудницы, сновавшие туда-сюда с папками, отвечавшие на телефонные звонки, обращались к нему почтительно, чуть ли не с благоговением. Он представил мне всех по очереди: Сильви, Мишель, Фредерик…
Я смотрела на него с удивлением. С виду неприметный, обыкновенный, а добился всеобщего непритворного уважения!
У Жана возник хитрый план. Он принялся странствовать вместе со мной по городу в надежде, что какое-нибудь впечатление разбудит мою память. Мы с ним обходили квартал за кварталом, болтали обо всем и ни о чем, обсуждали новости, наблюдали за детьми, играющими в скверах.
— Я не я буду, если не помогу вам, Зельда. Жить без единого воспоминания — что может быть ужасней? Представляю, как вам тяжело. Вы будто персонаж из мультфильма, который по инерции бежит над пропастью, внезапно понимает, что опоры нет, падает и разбивается вдребезги. Так вот, я не дам вам упасть и разбиться. С вами такого ни за что не случится, клянусь! Вы особенная. Как будто судьба бросила вызов мне лично. Ваше спасение для меня — дело чести. Если я вас вытащу, то буду считать, что выполнил свою основную миссию на Земле. Слово «миссия» мне не нравится, слишком высокопарное. Скажем так: исполнил свой долг. Поверьте, милая девочка, мы заново нарисуем картину вашей жизни, и если краски окажутся тусклыми, расцветим ее так, как вам захочется.
Угрызения совести по-прежнему не давали мне покоя. «Добрый, самоотверженный, благородный человек старается тебя спасти. А ты только и делаешь, что сводишь на нет все его усилия, загоняешь в тупик, морочишь, дурачишь. Какое ты имеешь право злоупотреблять великодушием Жана?»
Я отвечала себе самой: «Жан вызвался сам, я его не просила. Теперь у нас общая цель: мы оба хотим, чтобы я начала жизнь с чистого листа. Ничем я не злоупотребляю, ничего не краду. Я едва не умерла, так что имею право!»
Он выделил немалую сумму на покупку одежды для меня. И даже вызвался пройтись со мной по магазинам.
— Если бы мне в свое время сказали, что я буду получать удовольствие от шопинга, ни за что бы не поверил! — смеялся он в тот день.
Внезапно смех оборвался, он помрачнел.
— Что случилось, Жан? Вы вспомнили что-то грустное?
— Прошлого не исправишь. Что имеем, не храним… Счастье так трудно сберечь. Да мы зачастую и не понимаем, что счастливы. Боже, ну я и зануда, ну и брюзга! Не обращайте внимания, Зельда. Вперед, надо спешить! У нас насыщенный график.
Сначала мы зашли в крупный торговый центр, реклама которого висела по всему городу. Я как завороженная рассматривала причудливо оформленные витрины, без устали бродила между столами и полками, на которых одежда была разложена по размеру и по цветам, любовалась модными стильными платьями и блузками на вешалках. Как все это отличалось от пластиковых контейнеров уцененных товаров, где я привыкла рыться, извлекая скромную, порой бракованную одежку, растянутые колготки, убогие свитера.
— Ни дать ни взять наивная восьмилетняя девчонка в парке аттракционов! — радовался Жан, глядя на меня. — У амнезии свои преимущества: вы снова способны удивляться всему, как младенец.
Была ли я наивной в восемь лет?
Стала ли преступной в двенадцать?
У восьмилетней Милли было много подружек-болтушек, мы вместе ездили в школьном автобусе, шептали друг другу на ухо секреты с важным и таинственным видом, играли во дворе, плели себе браслетики. Мне тогда хотелось петь со сцены в ярком платье с блестками, стать кинозвездой или ветеринаром. В школе я таращилась на директрису в обтягивающей короткой юбке и строгом пиджаке, она казалась мне умопомрачительной красавицей. Я умоляла маму одолжить мне лодочки на высоком каблуке, дать помаду, тени, румяна, лак для ногтей. Она наотрез отказывалась, смеялась и качала головой: «Надеюсь, Милли, ты не станешь легкомысленной пустышкой, когда вырастешь. Как все-таки хорошо, что дочь у меня одна!» Да-да, мама, это твои слова. Я не ставлю тебе их в вину, просто пытаюсь понять, не было ли предвестий, предначертаний, семян, из которых потом вырос чудовищный красный цветок… В восемь лет я была счастливой. Мы были счастливы впятером. Я не знала, что внутри меня зреет зародыш будущей трагедии.
Я выбрала красное платье с декольте, две кружевные блузки, еще пару туфель на высоченном каблуке. Взрослая Милли не надела бы все это ни за что на свете.
— Боже мой, Зельда! — воскликнул Жан, когда я вышла из примерочной в обновах. — Вы прекрасны! Великолепны, неподражаемы! Весь мир будет у ваших ног, поверьте. Вы завоевательница по натуре, сомнений нет!
Я уставилась на свое отражение, стараясь ничем не выдать, что требование стать «победительницей» тяжким грузом легло мне на плечи. Ни один мускул не дрогнул. Хорошо, я справлюсь. Будет тяжко, но я не подведу. Постараюсь оправдать наши общие надежды на обновленную меня. Я не сдамся, не отступлю. Главное, никогда, ни в коем случае не обернусь назад, обещаю! Не поддамся искушению. Заткну уши, если услышу, как они настойчиво окликают меня. Затолкаю прежнее «я» поглубже, и все будет отлично!