– К сожалению, мне пора идти, – сказала она, кивнув в направлении дома номер шесть. – Я вышла только на минутку, чтобы купить свечей. До свидания. Приятно было с вами…
– Постойте! – быстро сказал Сайлас и сделал шаг вперед, загораживая ей путь. – Когда мы с вами познакомились, там, на Выставке, вы сказали, что хотели бы как-нибудь взглянуть на мою коллекцию. Я держу ее у себя в лавке. Если вы скажете, когда вам удобно, я с удовольствием…
Айрис огляделась и заговорила очень медленно, тщательно подбирая слова. Она была очень вежлива. Она была просто невероятно вежлива, и Сайлас догадался, что Айрис его совершенно не помнит. Ему даже пришло в голову, что его сокровища ей вовсе не интересны и что она может согласиться посетить его лавку только из вежливости. И что тогда? Мысль, ясная как стекло, промелькнула в его мозгу. Тогда, сказал внутренний голос, тебе придется ее убить. Он прозвучал столь отчетливо, что Сайлас едва не кивнул в знак согласия, однако уже мгновение спустя чуть не рассмеялся: как глупо и нелепо с его стороны думать что-либо подобное!
– Что ж, если я случайно буду проходить мимо вашей лавки… – проговорила Айрис и прикоснулась пальцами к атласной розетке, приколотой к лифу ее платья.
Сайлас взволнованно переступил с ноги на ногу. – Как насчет завтра? Вы сможете зайти завтра?
– Завтра?
– Приходите в пять! – Сайлас сунул руку в карман и, достав стеклянный брелок с заключенным внутри крылом бабочки, протянул ей.
– Вот, возьмите. Это для вас.
Айрис взглянула на голубое крыло с коричневато-белым глазком и слегка улыбнулась.
– Как красиво! Вы сами это сделали?
– Да!
– Ах!.. – Она надолго замолчала. Похоже, затянувшаяся пауза ее нисколько не смущала. Большим пальцем Айрис слегка поглаживала гладкую поверхность стекла, но, кажется, сама не замечала, что делает. Сайлас тем временем с жадностью разглядывал ее деформированную ключицу, натянувшую ткань платья, и внезапно ему захотелось потрогать эту тонкую косточку, узнать, какова она на ощупь.
– Если хотите, я мог бы показать вам, как я изготавливаю эти стеклянные безделушки, хотя другие мои изделия намного интереснее. Мой магазин называется «Лавка древностей и курьезов Сайласа Рида», он находится в конце одного из переулков на Стрэнде. Спросите любого из клерков или мальчишек-писцов – они покажут вам дорогу.
Айрис машинально кивнула, но, похоже, его слова прошли мимо ее ушей.
– Значит, вы и есть мистер Рид?
– Вы можете называть меня моим христианским именем. Для вас я Сайлас.
– Сайлас?
– Да, – подтвердил он, пытаясь сглотнуть подступившую к горлу горечь. В конце концов, Альби представил их друг другу, да и сам он назвал ей свое имя в самом начале их разговора, но она почему-то оказалась не в состоянии его запомнить.
– «Лавка древностей и курьезов Сайласа Рида», – повторил он. – Завтра в пять я вас жду.
– Хорошо. «Лавка Сайласа Рида»… Спасибо за подарок.
– Не за что, – ответил Сайлас, но Айрис уже повернулась и пошла прочь, а он почувствовал, что земля под ним покачнулась и пошла волнами, как во время самого ужасного землетрясения.
Гуммигут и крапп-марена21
– Постарайся не двигаться! – сказал Луис, постукивая по зубам кончиком карандаша.
– Я стараюсь! – отозвалась Айрис, но в ее голосе прозвучало что-то похожее на отчаяние. Стоять неподвижно, подняв над головой одну руку и вытянув перед собой другую, было очень нелегко. К счастью, длинное зеленое платье, которое она надела по просьбе Луиса, было подпоясано не слишком туго, иначе бы она, наверное, не выдержала.
– Если бы ты снимал меня для даггеротипа, я бы наверняка нигде не расплылась, – добавила она. – И его можно было бы принять за мой посмертный снимок.
– Прошу вас, многоуважаемый труп, – подбородок повыше. Вот так, отлично!..
Его мольберт стоял всего в двух-трех шагах от нее, и Айрис было хорошо видно лицо Луиса. Разглядывая его, она обнаружила у него на скуле небольшую родинку, которую раньше принимала за капельку засохшей краски. Его ресницы были длинны и казались особенно темными на фоне бледной кожи, а слегка выпяченные губы были полными, как у девушки. Нет, Айрис вовсе не собиралась его разглядывать, но нужно же ей было на что-то смотреть, чтобы хоть ненадолго отвлечься от боли в затекших мышцах! Никто не предупредил ее, что позировать придется так долго и что это такой тяжелый и скучный физический труд. Руки и плечи ныли, поясницу ломило, а в ноги как будто вонзались десятки острых иголок. Соглашаясь позировать, Айрис представляла, что будет томно возлежать на кушетке, на мягких подушках, но реальность оказалась куда прозаичнее. Стоять неподвижно, ощущая боль и ломоту буквально во всех членах, – на такое она не рассчитывала.
Луис тоже смотрел на нее – смотрел так, словно она была чем-то, что необходимо изучать, рассматривать, – чем-то, чем нужно дорожить и что нужно беречь. Вот его внимательный и пристальный взгляд, который Айрис ощущала почти как прикосновение, задержался на ее щеке, и карандаш художника надолго остановился, замер, прижатый к холсту.
Интересно, считает ли он ее красивой? Что он думает о немного неправильной форме ее носа, о небольшом пятне на лбу? Или он пока только осваивается с контурами и формой ее лица, пытается запомнить, зафиксировать их в памяти? Несколько ранее Луис говорил ей, что настоящий художник воспринимает окружающий мир как картину, как бесконечное множество углов, линий и контуров, как движение, которое можно остановить и перенести на холст. Айрис было не совсем понятно, как это возможно – остановить движение, и ей захотелось расспросить его об этом поподробнее. На мгновение Айрис почувствовала себя маленькой девочкой, которая, держась за руку матери, засыпает ее множеством вопросов: почему голуби летают? почему сахар продают большими желтыми головами? почему небо синее? – но вспомнила, что ее-то собственная мать всегда отвечала ей одинаково: успокойся, не вертись, замолчи, бери пример с Роз. И так без конца… Разумеется, это были никакие не ответы, просто матери хотелось, чтобы Айрис оставила ее в покое.
Нет, думать о Луисе было не в пример приятнее, чем о родителях, и Айрис снова сосредоточилась на художнике. Она спрашивала себя, глядит ли он на всех своих натурщиц одинаково – с мягкой улыбкой, словно он только что придумал какую-то забавную шутку, – или нет? Случалось ли ему обнимать своих натурщиц и задирать им юбки, как поступал ухажер Роз? На мгновение Айрис представила, как Луис целует ей руку, как прижимает к губам ее пальцы, но постаралась поскорее прогнать эту мысль. Вместо этого она стала думать о том, как критики будут восхищенно замирать перед ее изображением и как родители станут гордиться ею: «Портрет нашей Айрис выставлен в Королевской академии! На днях его продали за…». (А кстати, за сколько можно продать картину? За десять фунтов? За двадцать?… Этого Айрис не знала. Надо будет не забыть спросить у Луиса, решила она, хотя, возможно, это вульгарный вопрос.)
Карандаш Луиса снова забегал по холсту – шурх, шурх, шурх. Из угла студии донесся скрежет мастихина Милле – напоминание о том, что он тоже здесь. Краешком глаза Айрис видела белое пятно – человеческий череп, с которого делал наброски второй художник. Когда она впервые увидела череп, то сразу подумала о том, как мог выглядеть человек, которому он раньше принадлежал, – как он ел, как хмурился, как смеялся. Впрочем, эта мысль заставила ее содрогнуться. Когда-то этот человек был жив, а теперь его череп – всего лишь объект, который можно набросать углем или карандашом. Натюрморт, вспомнила Айрис слово, которое она слышала еще в школе. Мертвая натура…
Снаружи грохотали колеса экипажей и карет, превращавшие слякоть в грязь. Выпавший утром снег сохранился только на подоконниках и отчасти на крышах, хотя там он посерел от сажи. Громко пел какой-то мужчина, а торговка фруктами визгливо кричала: «Лимоны! Кому лимоны?! Всего пенни за штуку!» Роз сейчас, наверное, в лавке, подумала Айрис, сидит и шьет, с трудом протыкая иглой плотный бархат. Казалось, у всех были свои дела, своя жизнь, и только она одна торчала здесь, как фонарный столб, не смея пошевелиться. Впрочем, по большому счету Айрис ничуть не жалела о том, что согласилась позировать. В конце концов, она же хотела познакомиться с настоящими художниками и, быть может, чему-то у них научиться. И она своего добилась.
Вчера, после того как Айрис вернула мраморную руку в Британский музей, она направилась прямиком на Шарлотт-стрит, где Луис и его сестра сняли для нее крошечную квартирку в мансарде. Колвилл-плейс находилась совсем рядом, а значит, после сеансов Айрис не нужно было тащиться через весь город, чтобы попасть домой. Хозяйка пансиона отперла ей дверь квартиры, вручила ключи и удалилась, и Айрис с замирающим сердцем вошла внутрь. Только сейчас до нее в полной мере дошло, что значит иметь собственную кровать в своей собственной комнате, а также собственные умывальник и комод.
Устраиваясь на новом месте, Айрис вынуждена была зайти к Луису, чтобы позаимствовать пару свечей. Кларисса, которая как раз навещала брата, вернулась на Шарлотт-стрит вместе с ней, захватив немного угля и растопку для крошечной железной жаровни. Вместе они чистили и скоблили грязную облицовку стен, мыли дощатый пол и полировали мягкой тканью медные украшения на кровати. Клариссе эта работа была не в новинку – так, во всяком случае, она сказала, и Айрис не усомнилась в ее словах, поскольку сестра Луиса не только ловко орудовала щетками и тряпкой, но и ни на секунду не закрывала рот, увлеченно рассказывая о брате, о его картинах, об их матери, о благотворительной работе, которой занималась ее новая знакомая, обучая бывших падших женщин домоводству и шитью. Наконец Кларисса ушла, и Айрис постаралась внушить себе, что сама-то она вовсе не падшая женщина и не содержанка, как, несомненно, сказала бы Роз, если бы оказалась сейчас здесь, в мансарде. «Рабочее место проститутки!» – вот что бы она сказала, если бы увидела медную кровать и чисто вымытый пол, который Айрис застелила недорогой, но очень красивой на вид циновкой. Ах, Рози, Рози…