Они шагали по притихшим улицам, укрытым плотным покрывалом снега, который громко скрипел у них под ногами. Спустя какое-то время Луис остановился и, сложив пальцы в виде прямоугольной рамки, принялся объяснять, как должен смотреть на мир настоящий художник.
– Видишь вон там, на крыше, сосульки? – говорил он. – А теперь подумай, как лучше расположить их на холсте и что они могут символизировать. Внезапную опасность, может быть, даже угрозу – вот первое, что приходит мне в голову. Кроме того, можно использовать их в качестве зеркала, которое отражает предметы, находящиеся вне смыслового поля картины. К примеру, погляди, как отражается в сосульках зеленое платье этой девочки. – Луис показал на маленькую девочку-торговку, которая трясла в воздухе какими-то склянками с белым порошком. – Обрати внимание, как согнута ее рука – она образует почти правильный треугольник, а это, в свою очередь, может направить взгляд наблюдателя на какой-то важный элемент картины.
– Крысиный яд! Крысиный яд! – звонко выкрикнула девочка, с надеждой глядя на них. – Всего пенни за флакон!
– Купи, – посоветовал Луис. – Может пригодиться.
– Зачем это? В моей квартире нет крыс.
– Пошлешь в подарок миссис Солтер, – рассмеялся он. – Пусть добавит его к своей коллекции лекарств.
– Какой ты гадкий!
– А вот это нам действительно понадобится, – сказал Луис, подзывая к себе мальчишку с охапкой оранжерейных цветов (к этому моменту они почти дошли до Риджентс-парка). – Сколько стоит этот голубой первоцвет?
– Один шиллинг, сэр.
Айрис готова была потянуть Луиса за рукав – целый шиллинг за какой-то цветок! – но он уже сунул мальчишке монету. Она хорошо помнила, как откладывала два пенса в неделю, чтобы купить краски или бумагу для рисования, и его расточительность и пугала, и восхищала ее.
– Это, конечно, не ирис, – проговорил Луис, лукаво глядя на нее, – но сойдет. Можно?..
Она кивнула, и он воткнул цветок ей в волосы, легко коснувшись пальцами уха. Для Айрис это оказалось уже слишком – все происходило чересчур быстро и было слишком нереальным, слишком похожим на сон, и ей захотелось, чтобы события не неслись с такой скоростью. Ей нужно было время, чтобы приспособиться, привыкнуть, чтобы все как следует обдумать и решить, правильно она поступает или нет. Сейчас Айрис казалось, что все произошедшее с ней – это какой-то трюк, фокус, магия. Только подумать: всего неделю назад она работала в кукольной мастерской и ни о чем подобном не помышляла, а теперь…
«Мы ни секунды не сомневаемся, что тебя сбили с толку, обманом и лестью завлекли на ложный путь».
Горло Айрис внезапно сжало судорогой, словно она только что проглотила ложку противного говяжьего жира. Когда-то они с Роз ели его на обед каждый день. Она помнила беловатую шелковистость этого «деликатеса», который они намазывали на хлеб, чтобы было не так противно. Жир прилипал к нёбу, толстой пленкой обволакивал горло, а его привкус не исчезал даже после того, как они запивали его жидким горячим чаем. Бывало, его запах преследовал ее до самого вечера.
– Ты что-то притихла. Что-нибудь не так? – заметил Луис, но Айрис ответила только, что немного устала, и он сразу пошел медленнее.
На дорожках парка, куда они свернули, почти никого не было. Айрис по-прежнему держала его под руку, а Луис рассказывал ей о себе с откровенностью, которая едва не застала ее врасплох. Так она узнала, что его мать была француженкой и что она умерла сравнительно недавно – после двадцати с лишним лет вдовства. («Мой отец скончался очень рано, и я его совсем не помню, – сказал Луис. – А выходить замуж во второй раз мама не захотела. Ей и так было хорошо, да и мне не хотелось, чтобы у меня появился отчим».) Потом он попытался выяснить у Айрис подробности ее жизни, но на все вопросы она отвечала уклончиво, не спеша отвечать откровенностью на откровенность. Не то чтобы она не хотела открывать ему какие-то факты, которые могли бы выставить ее в дурном свете; просто ей казалось, что по сравнению с ним она прожила жизнь скучную и заурядную. Прошедшие годы представлялись Айрис чем-то вроде слепого карандашного наброска, и только сейчас ее дни приобрели яркую насыщенность масляной живописи. Она просто не могла признаться, что практически единственное, что ей довелось видеть в жизни, это обшарпанный интерьер кукольной мастерской, и что день за днем она только и делала, что вставала в пять утра и принималась за работу, которую исполняла машинально, словно лунатик. Айрис была совершенно уверена, что Луис никогда не чувствовал разъедающего ноздри запаха уксуса и хлорной извести, с помощью которых только и можно было отстирать запачканный рвотой коврик из спальни миссис Солтер, никогда не вращал вальцы бельевого катка. Она прошла через все это, и теперь, когда тупой, однообразный труд остался в прошлом, чувствовала себя совершенно счастливой.
– Расскажи мне о своей матери, – попросил Луис.
– Давай не будем о ней говорить, – ответила Айрис, чувствуя, как ее горло снова сжало будто клещами. – В другой раз, хорошо? – И, открыв рот, она принялась ловить им падающие с неба крупные снежинки, которые с почти беззвучным шипением таяли у нее на языке.
– А ты сумеешь поймать хоть одну? – спросила она Луиса. – Вон, смотри, какая большая! – добавила она, заметив снежинку размером с головку одуванчика.
Луис послушно бросился вперед и схватил снежинку, лязгнув зубами, словно терьер.
– Ну и какая мне будет за это награда?
– Вечная слава, – улыбнулась Айрис.
– Вечная слава? – повторил он. – Вот не думал, что добиться вечной славы так просто.
Вскоре они вышли на берег замерзшего пруда, где был организован каток, и остановились возле будки смотрителя. Расчищенный от снега лед пестрел катающимися, которые стремительно носились по кругу, но еще быстрее неслись мысли Айрис.
На катке
Альби заложил такой крутой вираж, что полы его длинной куртки взлетели и опали, точно крылья. На каток в Риджентс-парке он приходил теперь почти каждое утро – сразу после того, как относил готовые кукольные наряды в магазин старухи Солтер. Сегодня, впрочем, на пруду было многолюднее, чем обычно: рядом с мальчишками из мясных лавок и учениками бакалейщика то и дело проносились богатые дети в развевающихся шелковых одеждах.
Остановившись, чтобы перевести дух, Альби огляделся, окинув взглядом и будку смотрителя, и повисший над верхушками деревьев красноватый шар зимнего солнца, похожий на готовый прорваться нарыв, и коричневатые пятна перемолотой коньками слякоти, напоминавшие мокроту чахоточного больного. Лед под коньками Альби негромко хрустнул, и он поспешил присоединиться к длинной веренице мальчишек, которые, вцепившись друг в друга, катались по кругу «паровозиком». Секунда – и вот он уже несется вместе с остальными, громко выкрикивая на ходу «Чух-чух-чух!» и выпуская изо рта клубы белого пара.
Когда промокшие ноги начали замерзать, Альби покинул хоровод и, подъехав к берегу, наклонился, чтобы отвязать взятые напрокат коньки. У него еще осталось несколько мелких монет, и он решил, что купит сестре порцию горячей сладкой каши с джином. Почему-то ему казалось, что такая каша ей не только понравится, но и будет полезна для ее здоровья.
– Альби! – окликнул его кто-то, и мальчик обернулся.
– Здрасьте, мисс Айрис.
– Привет. Я так и думала, что найду тебя здесь. Мы тебе махали-махали, но ты нас не видел.
Держа коньки в одной руке, Айрис шагнул к ней, и она крепко обняла его за плечи.
– Скажи, ты сегодня видел Роз? Как она?
– По-моему, хорошо, – отозвался Альби, покосившись на спутника Айрис. Однажды он уже видел его в обществе Сайласа, вспомнил мальчик. Кажется, этот тип – художник или что-то вроде того. – Только она все равно меня не любит – все время зажимает нос и говорит, что от меня плохо пахнет, – добавил Альби и фыркнул.
– Не мог бы ты передать ей, что я… что я очень о ней скучаю?
Альби пожал плечами, потом ткнул пальцем в атласную розетку, приколотую к лифу ее платья под плащом.
– А-а, вы все-таки носите эту штуку, которую я вам подарил!
На мгновение ему захотелось рассказать Айрис о Сайласе – о том, как чучельник ни с того ни с сего вдруг принялся расспрашивать его о ней. Как-то раз Альби случайно видел, как в глухом переулке Сайлас прижал к стене и схватил за горло какую-то женщину. Что они не поделили, он, конечно, не знал – быть может, девица пыталась его надуть, но этот случай вселил в него тревогу, и сейчас Альби раздумывал, не стоит ли предупредить Айрис насчет чучельника. Ему не хотелось, чтобы девушка попала в беду, но что именно он должен ей сказать, мальчишка понятия не имел. Если он просто скажет Айрис, мол, один человек о ней расспрашивал, она просто рассмеется и будет права, ведь никаких фактов у него нет. Нет даже подозрений – одни лишь дурные предчувствия.
Пока он раздумывал, Айрис снова заговорила:
– Познакомься с мистером Фростом, Альби. Он – художник и пишет мой портрет.
– Пишет – это чего? – осведомился Альби.
– Рисует. Красками, – пояснила Айрис.
– А-а.. – Альби улыбнулся. – Здрасьте, мистер.
– Как поживаешь, Альби? – сказал мистер Фрост, разглядывая мальчика. – Ах ты, господи! Где же твои зубы?..
Альби шмыгнул носом и вытер его рукавом.
– Не выросли, сэр. Я мечтаю накопить денег и купить искусственные.
– Но они, кажется, стоят дороговато?
– Четыре гинеи за полный комплект… – Альби заметил, что взгляд мистера Фроста стал каким-то особенно пронзительным и острым. Под этим взглядом он почувствовал себя голым и невольно отшатнулся, как отшатывалась его сестра, когда к ним в каморку приходил один джентльмен с широким, рыхлым лицом, усыпанным мелкими, едва подсохшими болячками, которые придавали ему сходство с подгнившей картофелиной. Альби так и называл его – Картофельная Морда.
– Черт меня возьми, Айрис! – воскликнул мистер Фрост. – Это именно то, что нужно! Он мне подходит!