– Хорошо, пусть будет Айрис. – Луис встал перед ней, мешая двинуться с места. – Ты очень расстроилась? Постарайся не обращать внимания на выходки Россетти, но…
– Я не расстроилась.
– Да перестань, меня не обманешь! Я отлично знаю, что, когда дамам изменяет их обычная сдержанность, это означает, что они чем-то расстроены. Проклятый Россетти! Это он испортил тебе настроение, не так ли?..
– Возможно, я не похожа на тех дам, которых ты… – «Которых ты так хорошо знаешь», – едва не ляпнула она, но все же сумела сдержаться, несмотря на то, что в голове еще плавали клочья хмельного тумана. Шампанское, которое они пили на десерт, сыграло с Айрис дурную шутку – вроде она и пьяна-то не была, но ее мысли путались, а ноги выделывали какие-то странные коленца. Быть может, подумалось ей, это потому, что раньше она не пила ничего крепче разбавленного водой эля и причастного вина. Впрочем, новые ощущения Айрис, скорее, нравились. Интересно все же, кто такая Сильвия?..
– Которых я – что?..
– Ничего, – ответила она. – Ничего особенного.
Луис вздохнул и принялся играть цепочкой карманных часов. Как странно, подумала Айрис, одет он хорошо, даже шикарно, но дорогая одежда почему-то ему совсем не к лицу.
– Я хочу немного пройтись, – сказала она.
– Пройтись? Что ж, идем. А куда?
– Я пока не решила.
Они повернули на север и двинулись по Шарлотт-стрит, удаляясь от пансиона, в котором она жила. Каблуки башмаков Луиса громко стучали по мостовой.
– Я тоже пока не знаю, куда нам лучше пойти, так что пойду-ка я за тобой, – объявил он. – Куда ты, туда и я. Как послушная собачка.
– Как угодно, – с прохладцей сказала Айрис, но тут же невольно улыбнулась. Он идет рядом с ней, они шагают почти в ногу… Она даже стала забывать о своих тревогах. Горечь все еще обжигала ей горло, но в груди пробудилось и другое чувство, для которого у Айрис пока не было названия. Пожалуй… пожалуй, это было удовольствие. Да, точно – удовольствие! И еще – азарт. Сознание собственного преступления заставляло ее сердце биться чаще, а кровь снова прихлынула к щекам. Да, она совершила и продолжает совершать именно то, от чего ее так часто предостерегали родители. Она гуляет по ночному Лондону с молодым неженатым мужчиной, который не приходится ей близким родственником и которого никак нельзя назвать невинным. Вот он лукаво косится на нее уголком глаза, и его волнистые волосы подпрыгивают при каждом шаге – мягкие, словно стружки на картине Милле. Да и дышит-то он, кажется, в одном ритме с нею…
– Ночной Лондон всегда казался мне очень романтичным, – сказал Луис, первым нарушив затянувшееся молчание, и Айрис почувствовала, как ее сердце забилось еще быстрее. – Романтичным и прекрасным, несмотря на воров, грабителей и… – Он ловко увернулся от какой-то женщины, которая выскользнула из подворотни и попыталась схватить его за рукав. – И ночных бабочек, – добавил он с усмешкой. – Иногда мне даже кажется, что возможные опасности делают его еще более восхитительным.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась Айрис.
Луис показал на другую подворотню, где царил непроглядный мрак.
– Что, если там, в темноте, прячется бродяга с ножом, который собирается броситься на нас? Или вон там… – Он показал на укромный уголок под наружной лестницей какого-то дома. – Разве ты не чувствуешь, как при одной мысли об этом кровь быстрее течет по жилам? – Луис внимательно посмотрел на нее. – Извини, если я тебя напугал, но…
Айрис усмехнулась.
– Меня не так-то просто напугать. Я не из тех девушек, которые способны упасть в обморок из-за пустяка.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что опять не захватила свои нюхательные соли? Какой досадный промах, мисс Уиттл!.. – Она улыбнулась, а он продолжал: – Нет, мне бы действительно хотелось, чтобы на нас напали разбойники и я защитил тебя в яростной рукопашной схватке. Кулаком в челюсть, и… Впрочем, я, кажется, уподобляюсь Россетти. – Луис пожал плечами и огляделся. – Кстати, где мы?..
– Я не знаю, я шла за тобой.
– Да что ты! Это я шел за тобой. – Луис вгляделся в закопченную табличку с названием улицы. – Беда в том, что мы оба с недопустимой самонадеянностью шагали черт знает куда. Из-за нее, из-за этой самонадеянности, каждый из нас, вероятно, полагал, будто другой знает, куда идет. Похоже, мы с тобой друг друга стоим… – Слегка опустив голову, Луис разглядывал обширное темное пространство впереди, где не светилось ни одно окно, не горел ни один фонарь. – Кажется, я знаю, где мы, – промолвил он наконец. – Это, должно быть, Риджентс-парк. Только подумать, что мы не заметили, как прошли весь Мерилиебон и Фицровию!
– Я думала, художники должны все замечать.
Они перешли через улицу и остановились у решетчатой ограды парка, и Луис осторожно коснулся пальцем остроконечного прута.
– Когда-то я знал человека, – сказал он, – который накурился опиума и выбросился из окна. Он упал как раз на такие пики. Они проткнули его насквозь. Это было отвратительное зрелище: мой знакомый выглядел как рыба, которая трепещет на острие гарпуна.
– Какая жуть!
– Именно, жуть… – Его глаза были такими темными, что Айрис не видела, куда он глядит. – Иногда мне не верится, что все мы умрем, что меня больше не будет, а Земля будет все так же вращаться вокруг своей оси. Без меня. И единственным свидетельством того, что я когда-то существовал, будут мои картины. Когда умерла мама… Я знаю, это звучит глупо, но я отлично помню, как сильно я удивился на следующее утро, когда солнце снова встало над садом, словно ничего не произошло. Мне тогда казалось, что с ее смертью все должно остановиться, замереть, что солнце должно перестать всходить и заходить, потому что мамы больше нет и она не сможет его увидеть. Я несу чепуху, да?..
Айрис сделала отрицательный жест. Почему-то ей вспомнилось, как она стояла, прижав ладонь к обоям, и поражалась тому, что голубоватые вены под кожей похожи на прожилки в крыле бабочки.
– Ты очень по ней скучаешь?
– Каждый день и каждый час. Она была лучшей на свете.
– Ох…
– Я думаю, ты бы ей понравилась. Мама любила, когда у человека есть характер. А еще она всегда очень волновалась буквально из-за всего, будь то французский язык, которому она нас учила, мои рисунки или вишневые деревья в цвету по весне. – Он опустил голову. – Да, мне ее очень недостает.
– Я не думаю, что скучала бы по своей матери, если бы она умерла.
– А мне кажется, скучала бы, – возразил Луис, но Айрис покачала головой.
– Она никогда меня не любила. Даже когда я была маленькой. Возможно, дело было в каких-то… ну, не знаю… – она немного понизила голос, – осложнениях, связанных с моим появлением на свет. Сколько я себя помню, маму все время мучили боли, и она больше не могла иметь детей. И из-за этого она постоянно на меня сердилась. Кстати, моя ключица – тоже следствие тяжелых родов. Она сломалась, когда я родилась, а срослась неправильно. А еще я была непослушной – вечно я делала что-нибудь не то и не так.
– Не представляю, как можно на тебя сердиться, – сказал Луис. – И точно так же я не представляю, что можно состариться и умереть.
– Тут уж никуда не денешься. Пройдет еще несколько десятков лет, и ты станешь морщинистым, как старый ботинок, – сказала Айрис и, толкнув створку ворот парка, шагнула вперед, в темноту под деревьями, которая была похожа на самую черную краску. Там она снова остановилась и широко раскинула руки, словно хотела обнять и деревья, и парк, и ночь, и небо над головой. Вино согрело ее, голова прошла, и она чувствовала себя превосходно.
– Эй, ты куда? В парке может быть опасно!..
– А кто только что хотел защищать меня от разбойников?
– Да, но здесь могут быть настоящие разбойники.
Айрис рассмеялась и, сорвавшись с места, бросилась бежать, с каждым шагом погружаясь все глубже в прохладу и свежесть апрельской ночи. Трава чуть слышно шелестела под ее туфлями. Она ускорила бег и помчалась стремительно, как заяц. Ее грудь вздымалась, с силой натягивая лиф тесного платья, но Айрис не замедляла шага. Еще никогда в жизни она не делала ничего подобного. Этот безумный бег в темноте дарил ощущение небывалой свободы, и Айрис наслаждалась им так, словно была птицей и парила в небесной синеве, где нет ни препятствий, ни ограничений. Ах, если бы Роз видела, как она мчится по Риджентс-парку и не останавливается, несмотря на предостерегающие возгласы Луиса, который остался где-то далеко позади. Она бежит просто потому, что может бежать, потому что не могла позволить себе этого раньше, потому что… Тут Айрис запнулась ногой о кротовую кучку и слегка замедлила шаг. Только теперь она заметила, что темнота вдруг стала не такой плотной и в ней проступают очертания деревьев, светлый гравий дорожек и блестящая поверхность озера.
У самой воды Айрис остановилась, жадно ловя ртом воздух и держась за бок. Через несколько секунд ее догнал Луис. Он улыбался.
– Ах, Айрис!.. – проговорил он, отдуваясь. – Смотри, как красиво!
Несколько минут они стояли молча, любуясь кипящей серебром луной, ее бледным отражением в неподвижной воде и седыми языками тумана, что, неспешно клубясь, стлались над поверхностью озера. Казалось, будто весь мир был только что создан специально для них двоих.
– Я хочу это написать! Такой красоты я никогда не видел. Это озеро… оно совершенно!
– Да, – эхом откликнулась Айрис.
Луис шагнул вперед, наклонился и потянул шнурки на башмаках.
– Не делай глупостей, – предупредила Айрис, но перед ее мысленным взором сама собой встала картина: бледный, обнаженный Луис в лунном свете. Нахмурившись, она добавила: – Пожалуй, будет лучше, если ты войдешь в воду первым, чтобы я могла тебя спасти.
– Спасти меня? Вот уж вряд ли… Скорее уж мне придется спасать тебя.
В его голосе Айрис почудился намек, и на сердце у нее стало чуточку теплее. В то же время она испытывала легкое разочарование – она ожидала от него чего-то более оригинального, не такого затертого и банального.