– Я прекрасно знаю, кто он такой, – ответил Луис. – Но картина не продается. – Он ненадолго задумался, словно смысл сказанного дошел до него с некоторым опозданием. – А ты уверен, что Рёскин действительно хотел ее купить?
– Уверен. В письме так и написано… Не веришь – прочти сам.
Луис покачал головой.
– То, что Рёскин за нас, – это прекрасно, но не стоит забывать о том, что злопыхатели тоже не дремлют, – напомнил он, и Айрис сразу поняла, о чем идет речь. Всего неделю назад «Панч» опубликовал рисунки, пародирующие «Мариану» и «Леди Гижмар»; когда же в «Таймс» появилась первая разгромная рецензия, Луис в гневе швырнул газету в камин.
– «Неестественный стиль, фальшивая перспектива и грубый колорит»… – процитировал он сейчас, взмахнув отнятой у Милле газетой. – Но это и есть тот поворотный пункт, благодаря которому мы можем сделать шаг к подлинному величию!
Милле кивнул.
– Да. Он так и написал.
– Это просто замечательно, – поддакнула Айрис. – Даже не верится.
И вместе с Милле она проследовала в гостиную, а Луис ненадолго вышел, чтобы отправить посыльного в лавку за бренди и пирожными. Айрис пить не особенно хотелось – она еще не пришла в себя после вчерашней вечеринки, когда вместе с Луисом, Россетти и Хантом они плавали на лодке в Ричмонд. (Айрис приглашала и Роз, но сестра отказалась – миссис Солтер просила ее никуда не отлучаться из магазина, пока она не найдет вторую продавщицу.) С собой у них было две бутылки кларета и ликер. Стоял прекрасный майский день, и берега Темзы словно пеной оделись мелкими розовыми цветами, названия которых Айрис не знала. Ветра почти не было, и под гладкой как стекло водной поверхностью мелькали стремительные тени крупных форелей. Мужчины, однако, оказались не особенно умелыми гребцами, поэтому на обратном пути Айрис взялась за весла сама. Россетти громко выражал свое возмущение этим обстоятельством, но, как заметил тот же Луис, пытавшийся помочь Айрис, его негодование оказалось недостаточно сильным, чтобы побудить художника поменяться с ней местами, хотя возвращались они по течению. Айрис, впрочем, не возражала, к тому же во время гребли они с Луисом несколько раз соприкоснулись локтями, и, поглядев на него, она заметила в его глазах неподдельную нежность и любовь.
Письмо пришло ближе к вечеру. Милле к этому времени отправился проветриться, а Айрис сидела на софе и делала углем набросок миски с клубникой. На картине ей никак не удавалось передать округлую гладкость ягод и правильно расположить их относительно края тарелки, и Луис посоветовал ей сделать несколько набросков подряд, чтобы приучить руку правильно выписывать плавные линии. Устроив альбом для набросков на его вытянутых ногах, Айрис принялась за работу.
Когда раздался звонок в дверь, Луис только вздохнул.
– Мне очень жаль, но твой столик придется убрать, – сказал он, спуская ноги на пол. – Пойду посмотрю, кто там.
Он вернулся через минуту и, не глядя на нее, сел рядом на софу. В руках Луис держал распечатанное письмо.
– Что-нибудь случилось? – спросила Айрис. – От кого это?
– От Сильвии, – ответил он. – Обычно я не открываю ее писем, но на этот раз адрес на конверте был написан рукой Клариссы.
– Вот как? – Айрис старалась говорить небрежно, чтобы Луис не заметил, как ее передернуло, когда он произнес имя жены вслух. – Что же она пишет?
– Она умирает. – Луис опустил голову и посмотрел на письмо. – Похоже, ей недолго осталось.
– И это все?
– Нет. Она хочет, чтобы я приехал попрощаться…
Айрис вертела в руках угольный карандаш, не замечая, что ее пальцы стали совсем черными.
– И ты… поедешь?
– Я думаю… я думаю, это мой христианский долг. Она умирает и просит приехать – не могу же я отказать ей в последней просьбе? Пароход в Эдинбург отходит от пристани у Лондонского моста каждый вечер… – Его взгляд метнулся к часам на стене. – Я как раз на него успею, если потороплюсь. Сильвия… Она хочет примирения.
– Примирения? – ровным голосом переспросила Айрис.
– Не в том смысле. А если и в том, то… Для меня наши отношения давно в прошлом. Пойми, Айрис, я должен ехать, чтобы она умерла спокойно, – чтобы она знала, что я не питаю к ней зла. Не поехать было бы непорядочно и жестоко. Пусть она отойдет в лучший мир с чистой совестью, с сознанием того, что я ее простил. Кроме того, мой сын… Должен же его кто-то утешить.
– Мне кажется, ты говорил, что твоя… что она только притворяется больной.
– Кларисса тоже пишет, что Сильвии осталось несколько дней, возможно – часов. Если ты не веришь мне…
– Тебе я верю, – ответила Айрис. – Но я не верю ей, Сильвии…
Луис протянул ей письмо.
– На, читай сама…
Айрис дрожащими руками взяла письмо и поднесла к глазам. «Моя любовь, мой благородный рыцарь, мой Валентин!.. Как ты можешь быть столь холоден?.. Умоляю, поспеши ко мне… Остаюсь вечно твоя, Сильвия…» – прочла она. Письмо показалось ей истеричным, жеманным и насквозь лживым.
– Это… это любовное послание, – проговорила она медленно.
– Ничего подобного, – ответил Луис, забирая у нее письмо. – Это последнее «прости» женщины, которая одной ногой стоит в могиле.
– Ну да, разумеется, – отрывисто бросила Айрис. – А ты… тебе ее жалко?
– Странный вопрос, – сказал Луис. Айрис была уверена – он будет уверять ее, что нет, нисколько не жалко, но он сказал:
– Конечно, мне ее жаль.
Прежде чем ответить, Айрис долго смотрела поверх его головы на стену – на то место, где немного не совпадал узор обоев. Этот разрыв, перекос рисунка раздражал ее и раньше, но сейчас она готова была ногтями сорвать обои со стены. Луис попытался взять ее за руку, но Айрис его оттолкнула. Она понимала, что должна поддержать его, проявить сочувствие, но ревность и задетое самолюбие не позволяли ей этого сделать.
– Я знаю, ты думаешь, что я…
– Пожалуйста, не надо говорить мне, о чем я думаю.
– Ты знаешь, что я люблю только тебя, Айрис. Я не люблю Сильвию, давно не люблю, но ведь она умирает, и мне ее жаль. В конце концов, мы женаты… были женаты. – Луис многозначительно посмотрел на нее. – Когда она… Когда ее не станет, я буду свободен.
– Свободен? – язвительно осведомилась Айрис. – От чего? Или для чего?
– Я думаю, тогда наши с тобой отношения станут, гм-м… более честными.
Она не осмелилась задать прямой вопрос, но представила, как, проснувшись рано утром, она освобождается от его жарких, чуть влажных объятий, приподнимается на локте и говорит: «Мой дорогой супруг…» Да, тогда многое изменится. И родители, несомненно, даруют ей свое прощение, потому что Луис, как ни суди, куда лучшая партия, чем привратник в гостинице. Кроме того, она тоже любит Луиса. Любит по-настоящему.
– Более честными? Как это?
– Ну… я больше не буду женатым мужчиной.
– И что от этого изменится? – Айрис взяла в руки угольный карандаш и положила его между страницами альбома для эскизов.
Лицо Луиса вытянулось.
– О, Айрис, нет! Ты не так поняла! Я не хотел, чтобы ты подумала, будто я… будто мы… Нет, я по-прежнему не верю в брак. Дело в другом. Я имел в виду, что мы оба будем чувствовать себя свободнее и сможем не бояться сплетен. – Он потянул себя за прядь волос возле уха – у него это всегда было признаком глубокого душевного волнения, но каждое сказанное им слово по-прежнему причиняло Айрис жгучую боль.
– Ах, если бы ты знала, как я тебя люблю!
– Любишь, конечно, но не так уж сильно.
– Но я очень тебя люблю! Я хотел бы быть с тобой всегда!
– Ты не понимаешь… – проговорила Айрис, чувствуя, как пелена гнева, который она тщетно пыталась обуздать, застилает ей глаза. – Ты не понимаешь, в каком положении оказалась я! Родители не пускают меня на порог. Ты хочешь, чтобы я уступала твоим желаниям, но не допускаешь и мысли о том, чтобы назвать меня своей женой. Ты твердишь, что брак для тебя невозможен при любых обстоятельствах, но для нее – для Сильвии – ты все-таки сделал исключение!
Айрис уже не могла контролировать себя, хотя еще несколько минут назад она бы скорее умерла, чем сказала такое.
– Но ведь я всегда подчеркивал, что брак для меня неприемлем вне зависимости от того, что когда-то я сделал глупость, женившись на Сильвии… которая, к слову сказать, тоже человек, а не просто препятствие, стоящее между мной и новым союзом.
– Как у тебя все просто, Луис! И как удобно для тебя!
– Это вовсе не просто…
– Не просто? Почему же это? – Айрис сердито уставилась на него. – Ты берешь все, что захочешь, и при этом утверждаешь, будто всего лишь придерживаешься своих так называемых принципов! Какая удобная позиция!.. И какие удобные принципы! Твой… твои отношения со мной нисколько тебя не унижают, наоборот, в глазах света ты приобретаешь репутацию обаятельного шалопая и повесы, но… но меня-то твои почитатели и друзья считают обыкновенной шлюхой!
Луис поморщился, и Айрис повторила свои слова еще громче:
– Да, шлюхой! И тебя это вполне устраивает. Ты даже не думаешь о том, что у меня могут быть свои принципы! А между тем мне совсем не все равно, как на меня смотрят другие люди. Даже твоя приходящая горничная и та глядит на меня с презрением, как на содержанку. А я и есть твоя содержанка! Если ты меня бросишь, с чем я останусь? Ни с чем!
– Но я вовсе не имел в виду…
– Нет. – Айрис отвернулась. – Мне и в голову не приходило ставить тебя в неловкое положение, унижать и принуждать тебя мучиться со старой женой, когда вокруг так много молодых, красивых, беззаботных…
– Это говорил Россетти, а не я.
– А какая разница, если ты с ним согласен?
Луис снова потянулся к ее руке, но Айрис отодвинулась подальше.
– Я люблю тебя, Айрис.
– Любишь, но жениться не собираешься.
Он промолчал, но для нее это было вполне ясным ответом. Разочарование, которое она испытывала, придавило ее, как холодная чугунная плита, но Айрис не собиралась страдать до конца жизни. Если уж им суждено расстаться, лучше сделать это быстро. Больной зуб нужно вырвать, и чем скорее, тем лучше.