НЕКРОФИЛИЯ: Родная дочь археологии, которой повезло меньше, нежели матери.
Жил священник в округе Пантена,
Что для завтрака брал непременно
Мертвечины с хребта,
Но во время поста
Был доволен и горсточкой тлена[16].
НРАВСТВЕННОСТЬ: Черта характера, очень высоко ценимая в поведении других.
ПАМЯТЬ: Умственное качество, необходимое для доверия к регулярно повторяемой лжи.
ПОБЕДА: Триумф, следующий за подсчетом трупов, который празднуют, размахивая тряпками в воздухе.
ПОРОК: Удачное украшение недостатков.
ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ: Разновидность слабоумия, наилучший пример которого можно наблюдать, когда кто-нибудь говорит, что не любит детей, хотя никогда их не ел.
ПУК: Неправильный и путаный способ выражения, свидетельствующий о недостатке воспитания.
РОГОНОСЕЦ: Мужчина, доставляющий удовольствие вопреки собственной воле.
РОДИНА: Возвышенное понятие, за которое платят цену, совершенно несопоставимую с качеством.
РОСКОШЬ: То, чем ни в коем случае не должны наслаждаться другие.
РУССКАЯ РУЛЕТКА: Лотерея для богатых.
САМОУБИЙСТВО: Ключ порядочного человека, способного уйти, когда пожелает.
СВИНЬЯ: Животное, дискредитированное своим сходством с человеком, но которое так же, как и он, считается съедобным в некоторых отсталых племенах.
СЕМЬЯ: Институт, величайшая ценность которого является производным его отсутствия.
СИРОТА: Привилегированная особа, с которой можно вступить в брак без чрезмерного риска.
СКУКА: Ощущение пустоты, возникающее у некоторых людей, когда они не причиняют никакого зла.
СЛЕПЕЦ: Оптимист.
СОБАКА: Друг, который не говорит о вас ничего дурного.
СОВЕСТЬ: Маленькое неудобство, которое терпят в обмен на удовольствие от того, что считают себя лучше других.
СОПРАНО: Дама, которая, несмотря на свое сходство с кувшином для масла, содержит в себе уксус.
СТАРИК: Человек, у которого истек срок годности.
СЫН, ДОЧЬ: Человек, отцом которого вы себя считаете.
ФЛЕЙТА: Инструмент, звуки которого, поднимаясь на предельную высоту, пробуждают то же восхищенное изумление, что вызывает восхождение на Эверест.
Городскому флейтисту Кротоны
Флейту дали из кости сушёной,
Чтоб знал об О'Харе,
Пропавшем в Сахаре
И пускающем жалобно стоны[17].
ФОНАРЬ: Осветительный прибор, чье сходство с мочевым пузырем способно легко привести к путанице.
ЦИНИЗМ: Состояние души, которое, являясь следствием человеческого опыта, делает жизнь сносной и даже порою приятной.
ЦИРК: Место, куда водят детей, чтобы показать, как падает акробат.
ШАНТАЖ: Коммерческая операция, связанная с более высоким риском, нежели прочие виды торговли, но приносящая больше барышей.
ЭКСГИБИЦИОНИСТ: Простак, считающий, что впервые раскрывает голую правду, которая и так всем известна.
На погосте близ города Ницца
Поп объеден грехами, как спица.
Он, хотя неказист,
Эксгибиционист —
Есть сироткам чему подивиться[18].
ЯД: Средство для ухода.
ЯЙЦО: Предмет, который откладывают тайком, поскольку он таит в себе грядущие опасности.
Пурпурный василиск в Парэ
С Марго столкнулся на дворе:
Потом гудел роддом —
Что делать им с яйцом?
А я его сварила на заре[19].
Гюстав Флобер
Вечером на майские календы, когда небо уже пламенело, жители Капреи увидели больших пурпурных птиц над Тирренским морем. То были паруса императорских галер, возвращавших Тиберия после краткого пребывания в Риме: весла трирем поднимались и опускались, словно крылья, а золотые орлы пылали на солнце. На берегу уже собрались писцы со своими котомками из козьей шкуры, отяжелевшими от табличек, зная, что хозяин, вечно обремененный трудами, завалит их работой. У подножия скал сгрудилась серая толпа, которую центурионы отпихивали плоскими сторонами своих мечей. То были бедные рыбаки с загорелыми лицами, с глазами, вставленными, словно камни в оправу, старики, скрюченные, будто виноградные лозы, землепашцы, согнувшиеся над нивой, а главное, пастухи, некоторые все еще красивые, и женщины с кожей землистого цвета, державшие у груди детей, тяжелых, точно готовые упасть плоды. Одежда у всех была темных и богатых оттенков, которые можно различить на прибрежной гальке, древесной коре и водорослях, с тонкими вкраплениями грязи, напоминавшими патину на старых стенах, прелую листву, лишайник, ползущий по скалистым склонам. Впрочем, кое-кто украсил цветами и кораллами темную козью шерсть, над которой красные колпаки мужчин и черные шевелюры женщин сверкали, подобно выпущенным в гневе струям крови и смолы. Все смотрели блуждающими от страха и желания взглядами: конюхи, носильщики, пажи с колыхавшимися на жаре страусовыми опахалами, авгуры, ожидавшие вместе со всем двором на понтонах, патриции на носилках с золотой бахромой, африканские жеребцы с инкрустированными седлами, вьючные мулы, выстроенные в бухте Трагара. С тех пор как триремы с оглушительным плеском бросили якоря в открытом море и их окружила бесчисленная флотилия, похожая на рой каких-то водяных насекомых, начались маневры, которые, казалось, не закончатся никогда. Грохот сундуков, мягкое шлепанье тюков, ритмичный стук ног по доскам заглушались хлопаньем парусов, скрипом вантов, возгласами экипажей и писком чаек, привлеченных объедками. Внезапно, когда закат зажег их металлические шлемы рыжими отблесками и позолотил чешуйки на их кирасах, глашатаи все разом подняли свои тубы, от дыханья которых затрепетали знамена. Окруженный офицерами в украшенных султанами шлемах, ликторами, судьями в тогах с пурпурной каймой и насупленными откупщиками в белых тогах, сам Тиберий почти незаметно сошел на берег. На минуту его профиль выделился на фоне моря: лоб и нос всё еще четко очерчены, а нижняя половина лица заплыла жиром, покрывавшим всё тело, начиная с подбородка. Однако ореховые глаза со змеиным разрезом были живыми и внимательными.
Гилас, первый секретарь императора, сидя верхом рядом с носилками, слушал речь старика. То был белокурый человечек, изрытый оспой, из-за дневной жары с его век стекали румяна. Тиберий выделил среди певцов этого грека, чей интеллект его изумил, хотя императора трудно было чем-либо удивить. Гилас, отпущенный на волю много лет назад, был единственным, кому Тиберий доверял, и потому должен был всегда присутствовать, когда императора брили, и не спускать глаз с руки брадобрея.
Кортеж извивался под звуки невероятного оркестра, в котором стрекот цикад перекрывал пронзительным треском бряцание оружия, отрывистые шаги людей и лошадей по камням. Подъем был трудным, дорога вела между виноградниками, рощицами и конюшнями, которые оглашались тяжеловесным ржанием. Горох сворачивал свои усики, куры удирали в заросли дикого овса на склонах, огородные тыквы приседали на своих нефритовых листьях, а свекла раскачивала на стеблях цвета слоновой кости огромными колышущимися опахалами. Затем, когда они поднялись наверх, появились пастушьи хижины между соснами и густым кустарником, заросли чабреца и мастикового дерева у подножия скал и голые плиты, с которых взлетали вороны. В вечернем свете движущиеся факелы обволакивали их розовой пеленой. Вдалеке угадывались гребни гор, крутые и пологие склоны, грубый, но величественный ландшафт, дикий и при этом мягкий.
Сам Август выбрал этот неприступный остров, который обеспечивал защиту от неожиданностей, и когда после его прибытия дуб, засохший, по преданию, много веков назад, вдруг снова зазеленел, император увидел в этом знамение богов. Обменяв у Неаполя Искью, более плодородную и известную своей теплой водой, на Капрею, Август начал строительство двенадцати вилл, которое завершил Тиберий. Во время рытья земли обнаружили бедренные кости мамонта и каменные топоры. Приняв их за останки великанов и оружие героев, Август сложил их в особом зале и часто приходил туда посидеть. Рассматривая эти реликвии, казавшиеся ему далекой звездной пылью, он задавался вопросом, в каких веках, под покровом каких загадочных эонов[20], возможно, затеряется то, что звалось ныне римской державой. У Тиберия заботы будут иными — тревожные мысли о том, какая судьба постигнет империю, если на трон взойдет Гай Калигула.
Когда стемнело, кортеж добрался до ярко освещенной Виллы Юпитера — чудища, раскинувшегося на скалах и сверкавшего звездами, спрута, что отбрасывал переливающиеся золотисто-розовые отблески на мраморные колонны. Вечерний бриз слабо покачивал шелковые стяги, а земля была усыпана пурпурными розами, уже увядающими от зноя. Тиберий жестом раздвинул эфебов в длинных азиатских плащах и мальчиков в складчатых юбках, которые, танцуя и напевая пронзительными голосами, вышли ему навстречу. Он устал, кровь часто стучала в ушах, и когда насморк донимал его своими выделениями, рядом должен был стоять раб с корзиной, постепенно наполнявшейся льняными квадратиками. Дух оставался бодрым, но тело предавало. Редкие дни, проведенные на Мизенском мысу, у полководца Лукулла, с которым он любил беседовать о военном искусстве, были той единственной передышкой, что порой позволял себе император. Спутниками возраста становились нехватка и неповоротливость, поражения и обязанности. Тиберий должен был устроить пир по случаю своего возвращения, но, экономя силы, не испытывал к этому желания.
Когда после бани его помассировали с кедровым маслом и натерли гальбаном от судорог, он остался сидеть полулежа, опустив невидящий взор на свои тяжеловесные ноги — цвета сала, как у статуй. Синеватые четки, узловатые веревки водорослей разбегались под кожей, лиловевшей на одутловатых лодыжках, и эта плоть, испещренная пятнами застоявшейся крови, напоминала скверное мясо, которое субурские мясники продавали в Риме беднякам вкупе с внутренностями.