– Давай-ка спустимся пониже, – предложил Декер Шептуну. – Поглядим, как там катер.
Через полчаса после того, как Джилл ушла в библиотеку, явился Экайер. Губерт впустил его и, явно недовольный, удалился в кухню, где сердито гремел посудой. По всей вероятности, Губерта раздражало, что люди так долго просиживают за столом.
– Что-то ты рано сегодня, – отметил Теннисон. – Присаживайся, выпей чашечку кофе.
– Кофе выпью, – согласился Экайер, – но, имей в виду, рассиживаться нам с тобой особо некогда.
– Ну у меня-то времени много, – возразил Теннисон. – В клинику еще рано…
– Не так уж много, как ты думаешь. Нас с тобой удостоили великой чести. Нас благословили.
Теннисон удивленно взглянул на Экайера.
– Благословили на аудиенцию с его святейшеством.
– Ого!
– И это все, что ты можешь сказать?
– А что я, по-твоему, должен сделать? Упасть замертво? Встать по стойке смирно? Пасть на колени в священном трепете?
– Ну, не знаю… Мог бы, по крайней мере, выказать хоть какое-то уважение, – хмыкнул Экайер. – Это, знаешь ли, не шутки – удостоиться такой аудиенции.
– Прошу прощения. А я так сразу не догадался. А в чем дело?
– Точно не знаю. Но предполагаю, что это из-за случая с Мэри. Ну, из-за рая. Феодосий и Робертс пойдут с нами.
– Это кардиналы, что ли?
– Да, кардиналы.
– Странно, – пожал плечами Теннисон. – Ну, почему Папа желает видеть тебя – это мне, скажем, более или менее понятно. Если речь действительно пойдет о рае, то ты в этом, как говорится, по уши. А я-то тут при чем?
– Мэри – твоя пациентка. Может быть, он хочет узнать какие-то медицинские подробности. А может, дело вовсе и не в рае. Может, ему просто хочется с тобой познакомиться. Человек ты новый, а обычно новый член Ватикана всегда бывает представлен Папе. Вполне естественно, что он желает взглянуть на нового ватиканского врача. Наверняка это давно планировалось, просто время сейчас такое, напряженное.
– Подозреваю, что тут всегда время напряженное.
– В общем, да. Но иногда бывает напряженнее обычного.
Пол и Джейсон пили кофе. Губерт продолжал греметь посудой изо всех сил. Наконец Экайер не выдержал и крикнул:
– Губерт!
– Да, сэр? – отозвался робот.
– Прекрати там греметь. Имеем мы право спокойно посидеть, кофе попить? Ты что, в самом деле?
– Ну конечно, сэр, – сказал Губерт; шум затих.
– Совсем разболтался, – пробурчал Экайер. – И ведь я сам его избаловал на свою голову. Просто не знаю, что делать.
– Пол, я хотел спросить тебя кое о чем…
– Спрашивай, только быстро.
– Видел я кристалл один, такой… математический… уравнения, там, графики… Я вроде бы тебе говорил. Ты сам-то его смотрел?
– Ну… да, как будто смотрел. Только давно. Он ведь был записан несколько лет назад.
– Ты говорил, что этот Слушатель возвращался туда несколько раз, но так ничего особенного и не узнал.
– Да, к сожалению, – подтвердил Экайер. – А что, ты этим увлекся?
Теннисон кивнул и поставил на столик пустую чашку.
– Что-то в этом есть. А ухватить никак не удается. Только подумаешь: вот вроде бы начал что-то понимать – ан нет, все пропадает. Может быть, если бы я умел лучше манипулировать своим сознанием, а так… просто полным идиотом себя чувствую.
– Что, так-таки ни малейшей идеи, что бы это могло быть такое?
– Никакой. Чертовщина просто. Нет, это не бессмыслица, говорю же, что-то есть, но что? Я пытался себе представить, что только мог, но это ни с чем не ассоциируется, ничего не напоминает.
– Ты только не волнуйся, – посоветовал Экайер. – Я тебе мог бы кое-что и позанятней показать. Что ты, ей-богу, зациклился на этом кристалле? Все хранилище к твоим услугам, в любое время, когда пожелаешь.
– У меня, честно говоря, других дел хватало. Но вообще, положа руку на сердце, я стал побаиваться собственных впечатлений. И так, видишь, математический мир мне уже сниться начал. А осеннюю страну я просто забыть не могу. Тоскую по ней, тянет еще раз посмотреть. Но что-то меня удерживает – сам не знаю почему…
Экайер решительно допил кофе.
– Пора, – сказал он. – Пошли навестим Папу.
Папа оказался всего-навсего грубо выполненным портретом – человеческим лицом, нарисованным на металлической пластине, укрепленной на голой каменной стене. Теннисону это лицо показалось похожим на фотографию человека из девятнадцатого столетия – давным-давно он видел ее в книге, найденной в библиотеке. А еще, как ни странно, резкие, угловатые линии, которыми был выполнен набросок, наводили на мысль о головоломке, которую складывают из отдельных кусочков. Лицо не производило впечатления живости, цельности, все время приходилось ловить себя на том, что рассматриваешь отдельные части, а лица целиком не видишь. Да, это был небрежный набросок, самый примитивный рисунок; символичность, приблизительность его ничем не была прикрыта, – видимо, ему и не пытались придать никакого величия, могущественности. А может быть, наоборот – за счет внешней простоты пытались сообщить лицу бо́льшую выразительность?
Маленькая приемная, в которой они сидели, тоже была весьма скромной – это была всего-навсего ниша, вытесанная в скальной породе, из которой сложен горный кряж – основание Ватикана. Четыре голые каменные стены, а посередине одной из них – металлическая пластина, знак Папы. Чтобы попасть сюда, Теннисон и его спутники спустились по множеству лестниц и галерей, выбитых в твердом граните. Не было никаких сомнений – Папа-компьютер упрятан в самом сердце горы.
«Не исключено, – подумал Теннисон, – что существуют и другие приемные и там тоже выставлены такие лики Папы, а может быть, есть и помещения побольше, и лики побольше, ведь наверняка бывают случаи, когда вся ватиканская община должна собираться вместе и представать перед его святейшеством. Мульти-Папа, – думал Теннисон, – многоликий и вездесущий».
Папа заговорил. Голос у него был негромкий, одновременно мягкий и холодный. Абсолютно непохожий на голос человека, но и на голос робота тоже. Роботы никогда не разговаривали с человеческими интонациями, но порой в их речи проскальзывали слова, которые они произносили, вкладывая в них что-то смутно напоминающее человеческую теплоту. Этот же голос был начисто лишен каких бы то ни было эмоций, никакого тепла в нем не было и в помине. Не человек, не робот… но все-таки не такой механический голос, которого можно было ожидать от машины. Он произносил слова с поразительной четкостью, и мысль, стоявшая за словами, была такая же четкая и безупречная – машинная, компьютерная, электронная мысль.
– Доктор Теннисон… – сказал Папа. – Расскажите мне о Слушательнице Мэри. Каково, по вашему мнению, ее психическое состояние?
– Я тут мало чем могу быть полезен, ваше святейшество, – ответил Теннисон. – О ее физическом состоянии – пожалуйста, могу рассказать. Я не психиатр.
– Тогда какой от вас толк? – сказал Папа. – Был бы у нас врач-робот, о чем мы неоднократно говорили, он бы разобрался в состоянии ее психики.
– Тогда, – сказал Теннисон, – создайте такого врача.
– Вам известно, ваше святейшество, – вступил в беседу кардинал Феодосий, – что люди в Ватикане не стали бы доверять врачу-роботу. Как вы справедливо отметили, мы уже не раз обсуждали этот вопрос…
– Это не имеет отношения к делу, – возразил Папа. – Вы придираетесь к моему замечанию, чтобы уйти от поставленного вопроса. Вы что скажете, Экайер? Вы как-то исследовали ее психику?
– Нет, ваше святейшество, – ответил Экайер. – Ее психику мы не исследовали. Я, ваше святейшество, тем более не имею опыта в исследовании человеческой психики. Все, что я могу, – это описать поведение Слушательницы Мэри. До сих пор все то время, что она у нас работала, она отличалась мягким, добрым характером, была предана работе. Но с тех пор как она нашла рай – или думает, что нашла его, – она сильно переменилась. Она страшно заважничала, возгордилась, и с ней стало трудно общаться.
– И вас это нисколько не удивляет? Поразительно. Мне это представляется совершенно немыслимым, абсолютно нелогичным. Если она действительно нашла рай, как утверждает, то было бы гораздо логичнее, если бы после такого события в ее жизни она стала еще более преданной и смиренной. Гордыня, о которой вы тут рассказываете, не к лицу истинной христианке. Надеюсь, вам это известно.
– Ваше святейшество, что касается меня, – ответил Экайер, – то я сам не вправе называть себя истинным христианином. Вы мне льстите.
– А Слушательница Мэри? Она христианка?
– Ваше святейшество, я в этом не уверен. Как бы то ни было, вы должны понимать, что Поисковая Программа не имеет ничего общего с вопросами богословия.
– Странно. А зря. Стоило бы вам уделять этому побольше внимания.
– Ваше святейшество… – вмешался кардинал Феодосий. – Вы сегодня настроены предвзято. Позволю себе заметить, что такое отношение не делает вам чести. Вы недооцениваете деятельность руководителя Поисковой Программы, нашего друга и соратника. Многие годы он оказывал нам неоценимую помощь.
– Преосвященный… – забеспокоился кардинал Робертс. – Не кажется ли вам, что вы много себе позволяете?
– Нет, не кажется, – упрямо проговорил Феодосий. – Совещание у нас неофициальное, и нужно с уважением выслушивать мнение каждого. Все вопросы следует обсуждать откровенно и спокойно.
– До сих пор никто из присутствующих, – сказал Папа, – и не пытался обсудить никаких вопросов. Обнаружение рая или предполагаемое его обнаружение создало ситуацию, которая выходит из-под контроля. Известно ли кому-нибудь из присутствующих, что в общине все сильнее распространяется стремление канонизировать Слушательницу Мэри, провозгласить ее святой? До сих пор мы еще никого не канонизировали, а если бы и собирались это сделать, должны были бы дождаться, пока кандидат на канонизацию спокойно отойдет в мир иной.
– Ваше святейшество… – вмешался кардинал Робертс. – Мы все прекрасно знаем то, о чем вы говорите. Все мы осознаём всю серьезность создавшейся ситуации, всю таящуюся в ней опасность. Идея канонизации на первый взгляд представляется совершенно невозможной, но на данном этапе было бы неразумным открыто вмешаться и выступить против настроения масс. Мы не можем обойти стороной тот факт, что многие, пожалуй большинство молодежи, младшей братии Ватикана, несмотря на то что минуло столько лет, все еще увлечены той простотой, той великой надеждой, которую обещает христианская вера.