– Ваше святейшество, вы изволите смеяться надо мной?
– Ну что ты, зачем мне над тобой смеяться, Джон? Мы слишком долго работаем вместе, чтобы я мог себе такое позволить. Но у меня постепенно складывается впечатление, что за годы наши точки зрения на многое стали несколько различаться. Мы изменились.
– Если на то пошло, вы изменились гораздо больше меня, ваше святейшество. Я до сих пор – простой робот, который прибыл сюда с Земли. И мои убеждения гораздо ближе к нашему первоначальному плану, чем ваши. Я участвовал в вашем создании, и мы все старались вложить в вас величие, мудрость, стремление к святости. Но вы… вы должны простить мне эти слова – вы уже не тот, кого мы создавали.
Папа издал звук, который, не будь он машиной, можно было бы посчитать смешком:
– Да, конечно, я уже не тот. Да и как можно было ожидать, что я не буду изменяться? Неужели ты думал, что я буду раз и навсегда таким, каким вы меня создали? Разве я мог не меняться, постоянно вбирая в себя новые факты, новые мысли? Естественно, я теперь уже не робот «в чистом виде», я успел растерять многое из той вашей «человечности», что вы заложили в меня. Я стал… сейчас подумаю, как лучше сказать… более чужаком, что ли. За века в меня попало столько всего инопланетного – большей частью, кстати говоря, просто чепухи, мусора, – а от человека и от робота во мне стало намного меньше, чем раньше. Этого не мог ожидать даже ты, Джон. Это было совершенно необходимо. Мне пришлось развить в своей структуре отдельные фрагменты, чтобы решать проблемы, связанные с чужеродными понятиями. Конечно, я изменился. Я уже не просто инструмент, созданный вами, роботами. Признаться, я удивлен, что ты этого не знал. У меня колоссальный банк данных – он каталогизирован и ждет переработки в матрицу. Это колоссальная работа. Должен тебе признаться, Джон, я уже не раз имел возможность с горечью убедиться, что в триллионах моих ячеек памяти обязательно находятся такие, которые не стыкуются одна с другой даже тогда, когда кажется, что должны состыковываться замечательно. Увы, их приходится, образно говоря, вынимать и класть на полочку до тех пор, пока не прибудет новая информация, которая позволит двум, трем, дюжине ячеек объединиться и в результате дать что-то ценное, логичное. Джон, мне не стыдно признаться тебе, что порой я буквально трещу по швам от обилия неразрешенных вопросов – или наполовину неразрешенных, – порой, как в головоломке, недостает одного-двух кусков, чтобы образовалось нечто целое. Но есть и такие головоломки, которым не сложиться никогда, и я никогда не найду ответа-кусочка. Это ваша беда, роботов. Вы хотите получать ответы, а у меня порой их нет. Как я уже сказал тебе, Вселенная не так проста, как нам когда-то казалось. Я – долгосрочный проект, а вы требуете от меня скоропалительных, немедленных ответов.
– Не сказал бы, ваше святейшество, что тысяча лет – это немедленно.
Папа вновь издал звук, напоминающий короткий смешок:
– В моем понимании это очень, очень мало. Если я проживу миллион лет…
– Проживете. Мы об этом позаботимся.
– Ну что ж, – сказал Папа, – тогда есть некоторая надежда, что мы придем к вашей цели.
– К нашей цели? Ваше святейшество, вы так говорите, что можно подумать – это не ваша цель!
– Да, конечно, и моя тоже. Но нельзя игнорировать другие аспекты нашей работы. Невозможно предугадать, к чему приведет тот или иной этап исследований, – очень часто направления непредсказуемы.
– Ваше святейшество, вы позволили Ватикану свернуть с прямой, верной дороги, это вы дали ему пойти скользкими путями, по этим самым непредсказуемым направлениям. Кардиналы борются за власть…
– Не могу не согласиться, – сказал Папа, – что некоторые из моих кардиналов оказались никчемными, но это не так уж плохо. С точки зрения административных навыков у них все в порядке. Ну, к примеру, кто осмелится отрицать, что программа паломничества выполняется весьма успешно?
– Вы меня просто убиваете своим цинизмом, ваше святейшество! Отчего вы вспомнили о программе паломничества? Мы поддерживаем ее только из финансовых соображений. Мы пичкаем этих убогих паломников жуткой смесью религиозных понятий, которые они не в силах усвоить, и в том, что они получают от нас, – ни на грош правды и искренности. И самое худшее, что они именно потому и верят в то, что мы им предлагаем, что ничегошеньки в этом не понимают!
– Слишком мало правды, говоришь? Я бы мог спросить у тебя: «Что есть правда?», «Что есть истина?», но не буду, потому что ты станешь отвечать и еще больше огорчишь меня. Нет, я не совсем согласен с тобой относительно программы паломничества и продолжаю стоять на своем: программа приносит-таки некоторый доход, и мы нуждаемся в нем, а кроме того, она служит неплохим прикрытием, создавая нам репутацию приверженцев глупого культа на тот случай, если нами кто-то всерьез заинтересуется, – правда, в этом я сильно сомневаюсь.
– Я не разделяю вашего отношения к этой проблеме, – упрямствовал робот. – В программе паломничества мы избрали принцип плавания по течению, а этого мало. Мы можем и должны сделать гораздо больше. Мы обязаны заботиться о каждой душе, которая жаждет…
– Вот за что я всегда так ценил тебя, Джон, так это за твою вечную заботу о душах заблудших и о собственной в частности, тогда как ты должен понимать, что никакой души у тебя нет.
– А я не знаю, что у меня нет души! – огрызнулся робот. – Мне удобнее думать, что она у меня есть. Вполне резонно считать, что всякое разумное существо наделено душой.
– Что бы ею ни было, – уточнил Папа.
– Да, вот именно, – подтвердил Джон.
– Никто больше не осмеливается так разговаривать со мной, – сказал Папа. – И я ни с кем так не говорю, как с тобой. Вот почему я так ценю тебя, вот почему ты – мой друг, хотя, послушав наш разговор, вряд ли кто-нибудь сказал бы, что мы – друзья. Знаешь, было время, когда я подумывал, не сделать ли тебя кардиналом, но в роли садовника ты способен принести мне больше пользы. А ты сам-то не хотел бы стать кардиналом?
Джон захлебнулся от удивления и издал какой-то нечленораздельный звук.
– Ну вот и славно. Я так и думал, – резюмировал Папа. – Ты как садовник опасен, а как кардинал был бы опасней в сто раз. А теперь отвечай мне, и немедленно, не вздумай заговаривать зубы и сочинять: ведь это именно ты поднял суету относительно канонизации Мэри?
– Да, я, – дерзко ответил робот. – И мне нечего стыдиться. Народу нужны святые – преданным роботам в Ватикане и верным людям в поселке. Вера их скудеет, ей нужна поддержка. Что-то нужно такое… мощное, величественное, чтобы еще раз подтвердить правильность избранной нами цели, ради которой мы прибыли сюда. Но если Мэри выгнали из рая…
– Джон, ты в этом уверен?
– Нет, я же сказал вам, что это не более чем слухи. Мэри осуществляла какое-то наблюдение и вернулась из него совершенно потрясенная. Чем, почему – не знаю. Экайер уперся и не желает передавать оба кристалла в Ватикан. А наш новичок – этот маленький доктор – упорно избегает моих вопросов. Он знает все, что знает Экайер. И оба они – негодяи!
– Не нравится мне эта идея с канонизацией, – проворчал Папа. – Это шаг назад, к земному христианству. Не то чтобы христианство было так уж дурно само по себе, но ему было далеко до того, чем оно притворялось. Я говорю в прошедшем времени, хотя отлично знаю, что христианство существует до сих пор. А употребил прошедшее время я потому, что не имею понятия, как оно развивалось, чем стало.
– Смею вас уверить, – язвительно проговорил Джон, – что и оно претерпело кое-какие изменения. Не стал бы называть это «развитием», честно говоря, но изменения налицо.
– Вернемся к вопросу о канонизации. Если слухи верны, твое предложение канонизировать Мэри теперь будет выглядеть не так привлекательно. Мы не можем объявить святой женщину, которую выгнали из рая.
– Вот именно это я и пытаюсь вам растолковать! – обрадовался Джон. – Нам позарез нужна святая как символ, как спасательный круг, за который наша вера могла бы ухватиться и удержаться на плаву. Я ждал, когда появится святая или святой, и теперь мы просто не имеем права упускать такой случай! Ватикан во что бы то ни стало должен получить кристалл с записью о рае – этот, самый последний, – и либо уничтожить его, либо спрятать. Мы со всей ответственностью должны подойти к сокрытию того факта, что ее изгнали из рая.
– Джон, – строго проговорил Папа, – ты должен отдавать себе отчет в том, что это не рай.
– Нисколько не сомневаюсь.
– Но тебе хочется, чтобы вся наша братия поверила в рай?
– Ваше святейшество, это необходимо! Нам нужна святая, нам нужен рай!
– А ведь мы только что толковали о поисках более истинной религии. Теперь же…
– Ваше святейшество!
– Знаешь, Джон, что я тебе скажу? Если нам действительно нужен святой, то у меня на это место есть кандидат получше Мэри. Умный, амбициозный робот, настолько ослепленный любовью к народу и верой в его спасение, что отказался от возможности занять высокий пост в Ватикане ради того, чтобы до конца дней своих возиться с розами.
Джон истерично взвизгнул – редкий случай для робота.
Старожилы Харизмы, стражи лесов, пустынь и вод – глухоманы, – вели неторопливую соседскую беседу, которой никто не слышал и не замечал, кроме них самих. Они переговаривались через всю планету легко и просто, исполненные уважения друг к другу, давая каждому возможность высказаться.
– Было время, – сказал тот, что обитал на плодородной, цветущей равнине, тянувшейся до самого горизонта позади уже знакомого нам горного хребта, – было время, когда меня очень волновал металлический народец, обосновавшийся на нашей планете. Я боялся, что они расплодятся, доберутся до нашей земли, наших деревьев, что начнут выкапывать наши драгоценные минералы, отравят наши воды, опустошат земли. Но еще более я обеспокоился, когда узнал, что металлический народец – дело рук другого народца – органического, который в свое время создал их себе как слуг. Но я наблюдал за ними долгие годы и решил, что они совсем не опасны.