– Да, они – народец очень милый, – подхватил глухоман, живший на холме повыше хижины Декера, откуда он лучше остальных мог наблюдать за Ватиканом. – Они пользуются нашими богатствами, но делают это мудро – берут не более того, что нужно, и следят за тем, чтобы почва не истощалась.
– Поначалу, – вступил в разговор тот, что жил среди высоких скал к западу от Ватикана, – меня пугало, что они так интенсивно используют дерево. И тогда, и теперь им нужно много дерева. Но и деревом они пользуются экономно, никогда не берут лишнего. И часто даже сажают молодые деревца, чтобы заменить срубленные.
– Нет, что ни говори, а соседи они неплохие, – сказал глухоман, что жил на берегу океана, на другом краю планеты. – Если нам и суждено было иметь соседей, то лучше не придумаешь. Повезло нам с ними.
– Да, повезло, – согласился тот, что жил в долине. – Но не так давно мы были вынуждены убить…
– Да, но то не был представитель металлического народа, – возразил глухоман, живший неподалеку от хижины Декера. – И с ним вместе были другие представители той самой органической расы, о которой мы уже говорили. Тут их довольно много, и появились они вместе с металлическим народом. Те, что живут тут давно, – потомки прибывших вместе с металлическим народом. И они не имеют дурных намерений относительно нас и нашей планеты. К сожалению, они нас побаиваются, и от этого их отучить трудно. В числе убитых был чужой, он был здесь новичком и, осмелюсь заметить, весьма отличался от тех, кто тут давно обитает. У него было приспособление, которое, как он думал, могло помочь ему расправиться с нами, хотя зачем ему это понадобилось, не представляю.
– Безусловно, – сказал тот, что жил высоко в горах, – мы этого допустить никак не могли.
– Да, не могли, – согласился глухоман Декера, – хотя мне очень жаль, что пришлось поступить именно так. Особенно жалко, что пришлось убить и тех двоих, что сопровождали новичка, который задумал нас прикончить. Если бы они не пошли с ним, все не было бы так безнадежно.
– Увы, мы не могли ничего поделать, – подтвердил тот, что жил у океана.
На мгновение они умолкли и стали молча показывать друг другу то, что видели и ощущали: широкую, ровную степь, уходившую вдаль во все стороны до самого горизонта; травы, колыхавшиеся под порывами ветра, словно морские волны; нежные полевые цветы – братья травы; широкую полосу песчаного берега, протянувшуюся на многие мили вдоль океана, вздымавшего зеленые волны, обрамленные белыми кружевами пены; птиц, похожих и непохожих одна на другую, летающих над волнами и гнездящихся на песке, в одиночку и целыми стаями парящих и кружащихся в прекрасном воздушном танце; глубокую, потаенную торжественность густых лесов; землю в лесу – чистую, без подлеска; ровные, темные стволы деревьев, аллеями уходящие в туманно-синее далеко; поросшее деревьями и кустарником глубокое ущелье, по обеим сторонам которого то тут, то там торчали острия скал. Здесь обитали маленькие дружелюбные существа – птицы и зверюшки, которые попискивали, порхали и ползали среди скал и упавших, отживших свое деревьев, и звуки этой жизни сливались с хрустальным звоном ручейка, что пенился на каменистом дне ущелья…
– Нам повезло, – прервал молчание глухоман, живший неподалеку от поющего ручья. – Нам удалось, не прикладывая особых усилий, сохранить нашу планету такой, какой она была создана. Как хранители, мы были призваны только следить за тем, чтобы все оставалось как есть. Нам повезло – сюда ни разу не прилетали захватчики, которым хотелось бы использовать нашу планету в своих целях, испортить ее, изуродовать. Иногда я удивлялся – и как это нам удается справляться со своими обязанностями?
– Мы должны справляться, – сказал глухоман, живший в горах над Ватиканом. – Мы инстинктивно должны чувствовать, как поступать.
– Но мы допустили одну серьезную ошибку, – посетовал глухоман Декера. – Мы позволили пыльникам улететь.
– А что мы могли поделать? – возразил тот, что жил на равнине. – Мы никак не могли предотвратить их исхода. Да и нельзя было этого делать: они разумные существа и вольны поступать, как считают нужным.
– Что и произошло, – резюмировал глухоман, живший у океана.
– Но все же, – возразил глухоман, обитавший в далекой пустыне, – они родились здесь и выросли. Они были частью планеты, а мы позволили им покинуть ее. С их уходом планета чего-то лишилась. Я частенько размышлял о том, что было бы, если бы они остались.
– Уважаемые хранители, – вступил в разговор глухоман, живший в чаще леса, – полагаю, что такие гадания бессмысленны. Они улетели давным-давно. Может быть, когда-нибудь им вздумается вернуться и оказать какое-то воздействие на родную планету, но сие нам неизвестно, и мы никогда не сможем этого узнать. Не исключено, что планета вовсе не пострадала от того, что они ее покинули. Может быть, их влияние, останься они тут, оказалось бы и отрицательным. Я вообще удивлен, что мы затронули эту тему.
– Мы ее затронули, потому что один из них остался, – пояснил глухоман, живший неподалеку от Декера, – и живет рядом с одним из органических существ – из тех, что создали металлический народец. Другие улетели, а он остался. Я много думал – почему? Может быть, его просто забыли тут. А может быть, оставили намеренно. Он ведь детеныш, совсем маленький.
Радужное облачко искристой пыли покачивалось в воздухе над резной спинкой стула, стоявшего около стола с мраморной крышкой.
– Вернулся, стало быть, – проговорил Теннисон мысленно.
– Пожалуйста! – сказал Шептун. – Ну пожалуйста.
– Нет, я не собираюсь уступать тебе, – отозвался Теннисон. – Но поговорить пора.
– Давай, – обрадовался Шептун. – Давай поговорим. Я с превеликой радостью расскажу тебе о себе. Больше никто-никто на свете не знает, что я и кто я.
– Ну, валяй рассказывай.
– Глухоманы называют меня пыльником, а Декер зовет Шептуном, а…
– Меня совершенно не интересует, кто тебя как называет. Ты давай выкладывай, что ты такое.
– Я – неустойчивый конгломерат молекул, все молекулы диссоциированы и составляют единое целое – меня. И каждая молекула, может быть, даже каждый атом меня разумен. Я – уроженец этой планеты, хотя я не помню ее начала и не знаю конца. Не исключено, что я бессмертен, хотя я об этом никогда не задумывался. Хотя, скорее всего, так оно и есть. Меня, например, нельзя убить. Даже когда я весь рассеян, так сильно, что все атомы отстоят друг от друга на целую вечность, каждый из них хранит в себе меня целиком, содержит и чувства мои, и разум.
– Вот это да! – восхитился Теннисон. – Потрясающий ты парень! Бессмертный, разумный, вездесущий, и никто тебя пальцем тронуть не может. Все у тебя есть.
– Нет, не все. К сожалению, не все. У меня есть разум, и, как разумное существо, я стремлюсь к познанию, к знаниям. Но мне недостает инструмента для познания.
– Стало быть, ты ищешь этот инструмент?
– Слишком грубо сказано.
– Надо понимать, ты меня хочешь использовать как инструмент для познания? И что же тебе хочется узнать?
– Мне нужно узнать о Ватикане. О том, что за работу они проводят. Мне нужно попасть в те миры, которые отыскивают Слушатели. Я давно пытаюсь это сделать, но пока узнал мало, очень мало. Проникнуть в мыслительные процессы машин нет никакой возможности. Мне такой тип разума не подходит. Но и самые слабые мои попытки что-либо разузнать уже вызвали подозрения в Ватикане. Они думают, что кто-то шпионит за ними, но не знают кто и зачем. Они хотят отыскать меня, но найти не могут. Даже не догадываются, наверное, что я существую.
– Так ты думаешь, что я мог бы тебе помочь? Ты уверен, что я захочу?
– Ты можешь мне помочь. В этом нет сомнений. Ты ведь имеешь возможность смотреть записи на кристаллах. Если бы ты позволил мне войти в твое сознание, то я мог бы посмотреть их вместе с тобой, и тогда мы оба…
– Но, Шептун, почему именно я? Есть ведь, к примеру, Экайер.
– Я пытался. Но он меня не чувствует. Он не более восприимчив к моему присутствию, чем роботы. Он не понимает, что я рядом, даже не видит моего сияния. Декер видит сияние, и я могу с ним разговаривать. Но он не имеет возможности смотреть кристаллы, и в сознание к нему я войти не могу. Остаешься только ты, ну и кое-кто еще.
– Кто же?
– Та, которую ты зовешь Джилл.
– Ты уже говорил с ней?
– Нет, не говорил. Но наверное, смог бы. Ее сознание тоже не закрыто для меня.
– Слушай, что я тебе скажу, Шептун, – строго сказал Теннисон. – Оставь Джилл в покое. Не смей ее трогать. Понял?
– Понял. Не буду ее трогать.
– Значит, ты хочешь смотреть кристаллы вместе со мной. Это все?
– Не все. Но это самое главное.
– А теперь скажи зачем. Зачем тебе смотреть кристаллы?
– Чтобы отыскать свою родню.
– Кого-кого? – удивился Теннисон. – Какая такая родня?
– Давным-давно, так давно, что границы времени теряются и расплываются, когда начинаешь об этом думать, я был маленькой частичкой, одной из многих частичек большого облака, состоящего из множества других пыльников, или других Шептунов – как тебе больше нравится. Облако это состояло из множества мне подобных, и у него была судьба и была цель. Эта цель – познание Вселенной.
– Ты мне зубы не заговаривай, – посоветовал Теннисон.
– Но это правда, чистая правда! Мне нет резона лгать тебе, ведь ты можешь уличить меня во лжи, и тогда я потеряю всякую надежду на сотрудничество с тобой.
– Да, верно. Врать тебе смысла нет, это точно. Ну и что стряслось с этим твоим облаком?
– Все ушли. Оставили меня одного, – ответил Шептун. – Почему, зачем – я не знаю. Знаю только, что они ушли изучать Вселенную. Долгие горькие часы я провел, гадая, почему они покинули меня. Но, даже оставшись один-одинешенек, я должен исполнять свое предназначение. Я обязан изучать Вселенную.
– Должен – значит должен. Валяй изучай. Я не возражаю.
– Смеешься? Не веришь мне?