Ближе к вечеру Феодосий отыскал глухомана.
Он подошел к нему и остановился, ожидая, когда глухоман его заметит. Но Старик никак не показывал, что замечает его. Тогда Феодосий заговорил:
– Я пришел навестить вас.
Глухоман начал вибрировать, раздался гул, как после удара в громадный барабан. Наконец эти звуки начали складываться в слова:
– Добро пожаловать. Мне кажется, я узнаю тебя. Ты стоял на лестнице, когда я принес Декера домой?
– Да, это был я. Я – Енох, кардинал Феодосий.
– А-а-а… Так ты и есть тот самый кардинал. Слышал о тебе, слышал. Скажи мне, а то органическое существо, что стояло рядом с тобой, это, случайно, не доктор Теннисон?
– Да, это Теннисон. Он был другом Декера.
– Я это понял, – сказал глухоман.
– Вы говорите, что слышали обо мне. Вы знаете многих из нас. Мы вам знакомы?
– Я ни с кем не знаком, – ответил Старик. – Я наблюдаю. Только наблюдаю.
Поначалу глухоман произносил слова с напряжением, но постепенно речь его стала более плавной и непринужденной.
– Пожалуй, мы были для вас не такими уж добрыми соседями, – сказал кардинал, – и я хочу попросить у вас прощения за это. Я должен был явиться к вам с визитом много столетий назад.
– Вы нас боялись, – сказал глухоман. – Вы нас очень боялись, и мы ничего не делали, чтобы унять ваш страх. Однако боялись вы напрасно, ведь мы вам ничего дурного не делали. Но до ваших страхов нам особого дела нет. Нас беспокоит наша планета, а вы – всего-навсего временное явление на ее поверхности. Поэтому вы нас волнуете только своим поведением на планете.
– Смею надеяться, что к планете мы относимся достаточно бережно, – сказал кардинал.
– Да, это правда. И за это мы вам очень благодарны. И пожалуй, вы заслуживаете большего чем просто благодарность. Вы заслуживаете, чтобы вам была оказана помощь. Тебе, кардинал, знаком пыльник?
– Пыльник? – удивленно переспросил кардинал.
– Декер называл его Шептуном. Может быть, он знаком тебе под этим именем?
– Никогда не слышал о таком, – покачал головой кардинал.
– Когда-то их было много на этой планете. А потом они все улетели. Но одного оставили. Совсем маленького, детеныша.
– Этот детеныш и есть Шептун? Пыльник Декера?
– Верно. Он остался тут совсем один, такой маленький. Но он подает большие надежды. Мы гордимся им.
– Хотелось бы познакомиться с ним, – сказал кардинал. – Странно, но я о нем даже не слышал.
– Сейчас ты не сможешь с ним познакомиться. Он ушел. Ушел вместе с Джилл и Теннисоном. Они все вместе отправились на поиски рая.
– Рая?! – выдохнул Феодосий. – Вы сказали «рая»? Я не ослышался?
– Ты слышал об этом рае? Он что-то значит для тебя?
– Не только для меня. Для всех нас. Очень много значит. Не могли бы вы сказать мне, что это такое?
– Я ничего не могу сказать тебе, кроме того, что эти трое отправились туда. В путешествии им помогают другие существа, кубоиды из мира, который отыскали Слушатели очень давно.
– Просто поразительно, как много вам известно о нас и нашей работе!
– Мы храним планету, – объяснил глухоман. – И нам представлялось разумным иметь хотя бы приблизительное представление о том, что здесь делается.
– Значит, рай? – спросил Феодосий не то себя, не то глухомана.
– Правильно, рай, – подтвердил глухоман.
Он умолк, гудение прекратилось. Кардинал понял, что оставаться смысла не имеет. Он резко повернулся и пошел вниз с холма, цепляясь мантией за колючие кусты. На ветках оставались клочки лилового шелка.
У подножия холма он набрел на крошечное озерцо, окруженное большими плоскими камнями. Наверное, они падали сюда с гор много, много лет подряд. Маленькое сверкающее водяное зеркальце в оправе из камней.
Кардинал упал на колени у воды, молитвенно сложил руки, опустил голову на грудь.
– Всемогущий Господь… – взмолился он. – Пусть все будет хорошо. Молю тебя, заклинаю, пусть все будет хорошо!
Казалось, ничего не изменилось в математическом мире. Горохово-зеленый ковер поверхности убегал к далекому горизонту, где встречался с краем купола бледно-сиреневых небес. Кубоиды как будто стояли на обычных местах.
Но все-таки для Теннисона не все было как в прошлый раз. И дело было не в том, что он или кубоиды стояли по-другому, не на тех местах. Дело было в нем самом. Он был одновременно самим собой и кем-то другим или другими.
Первый раз, попав в математический мир вместе с Шептуном, он ощущал его присутствие очень слабо, вернее, бо́льшую часть времени вовсе не ощущал. То ли был слишком напуган, чтобы думать о Шептуне, то ли слишком увлечен тем, что видел вокруг. Теперь он совершенно четко знал, что Шептун здесь: ощущал его нежное, мягкое, какое-то пушистое прикосновение. Или это был не Шептун, а кто-то другой, более родной и близкий?
– Джейсон… – проговорила в его сознании Джилл, ставшая его частью; это было просто потрясающе: они соединились, их тела и сознания слились воедино! – Джейсон, я здесь.
Что-то похожее он испытал прошлой ночью, когда они соединили свои сознания, чтобы впустить Шептуна и излить друг другу свою скорбь, свое горе, и погрузились в печальные воспоминания о Декере. Но тогда их соединение не чувствовалось так остро, так отчетливо, как сейчас. А теперь он и Джилл были едины, ближе друг другу, чем когда-либо, ближе даже, чем тогда, когда их тела соединялись в любви и нежности.
– Я люблю тебя, Джейсон, – сказала Джилл. – Хотя, наверное, можно было бы и не говорить об этом. Ты знаешь, как я люблю тебя.
Она была права. В словах не было нужды. Она были вместе и прекрасно знали, что думает и чувствует другой.
Пять кубоидов стояли к ним ближе остальных. Остальные выстроились полукругом поодаль.
– Они будут нашими проводниками, – объяснил Шептун.
Один из пятерых оказался старым знакомцем Теннисона – темно-лиловым, с ярко-оранжевыми уравнениями и графиками. Кроме него, в компании находился ярко-розовый кубоид с зелеными значками и еще один знакомый – серый в золотистых крапинках с уравнениями и графиками лимонно-желтого цвета.
– А вот и мой приятель, – сказала Джилл, глядя на розово-красный кубоид с лиловыми уравнениями и ядовито-желтыми графиками.
Последний из кубоидов был бледно-зеленый, а уравнения и графики на нем были золотисто-коричневые.
– Они точно знают, куда нам нужно? – спросил Теннисон у Шептуна. – Ты уверен, что они знают, где рай?
– Это место известно им под другим названием. В далеком секторе Галактики существует одно очень знаменитое место. Нам оно неизвестно, но очень-очень знаменитое.
– Это знаменитое место и есть рай?
– Они в этом совершенно уверены, – сказал Шептун. – Там белые башни и шум, который вы зовете музыкой, и широкая золотая лестница, ведущая к башням.
Джилл и Теннисон сделали несколько шагов к кубоидам, те зашевелились и встали по-другому. Когда наши герои подошли к ним совсем близко, двое из кубоидов стояли рядом, а остальные чуть-чуть поодаль.
Розово-красный кубоид повернулся к Джилл и Теннисону, стер с передней поверхности уравнение и стал медленно выписывать новое – очень старательно, так чтобы успел прочесть даже тот, кто совсем не был знаком с таким способом коммуникации.
– Мы приветствуем вас, – сказал кубоид. – Готовы ли вы отправиться в путь?
– Шептун… – пробормотал Теннисон. – Шептун!
Ответа не последовало, да и не нужно было никакого ответа. Совершенно ясно, что уравнение прочитал Шептун, а Шептун находился внутри сознания их обоих, поэтому они оба и поняли смысл!
– Вам нечего бояться и делать ничего не придется, – сказал кубоид, медленно рисуя значки на передней поверхности. – Вам нужно просто стоять, где стоите. И ничего не делать. Это понятно?
– Понятно, – ответил Шептун, и, когда он произнес это слово, ответ его запечатлелся в виде простого и короткого уравнения на опустевшей передней поверхности розово-красного кубоида.
«Наверное, – подумала Джилл, – это для того, чтобы остальные кубоиды могли понять ответ Шептуна».
«Господи, ну и влипли же мы… Как это все нелепо…» – подумал Теннисон и почувствовал, как на него одновременно заворчали и зашикали Джилл и Шептун, упрекая за цинизм и недоверие.
На поверхности розово-красного кубоида начало появляться новое уравнение, но Теннисон успел понять только первые слова перевода Шептуна, как вдруг они оказались… в раю.
…Они стояли на просторной площади, а вокруг возвышались башни. Торжественная, величавая музыка водопадом струилась вниз с вершин башен, обнимала пришельцев, окутывала мягкой пеленой. Весь мир казался наполненным музыкой. Площадь была вымощена золотом, по крайней мере, она была золотого цвета, а башни белые – ослепительно-белые. Казалось, из них льется свет. Во всем было ощущение чистоты и святости, но… что-то было не так.
Теннисон покачал головой. Что-то не так, не то… Они стояли посреди площади, звучала дивная музыка, белые величественные башни высились до небес, но кругом не было ни души. Рядом с ними, выстроившись в рядок, стояли кубоиды, над ними порхал Шептун – маленький сверкающий шарик из легких пылинок, но больше никого не было. Рай, судя по всему, был необитаем.
– Что-то не так, – сказала Джилл, отошла от Теннисона и медленно оглядела площадь. – Правда, что-то не так. Во-первых, тут никого нет.
– Во-вторых, тут нет ни одной двери, – добавил Теннисон. – По крайней мере, таких дверей, к каким мы привыкли, тут нет. Я вижу только дыры. Нечто вроде громадных мышиных нор, только уж больно они высоко. Футов восемь от земли.
– И окон тоже нет, – заметила Джилл.
По площади пробежал легкий ветерок, и Теннисон невольно поежился от его прикосновения.
Он заметил между башнями узкие проходы. Может быть, это улицы? Если это город, похоже, путешественники находились в самом его центре. Теннисон поднял голову, посмотрел на башни и обнаружил, что они еще выше, чем показалось сначала. Вершин, строго говоря, и видно не было – они терялись в заоблачной дали. Поначалу ему показалось, что строений тут много и каждое из более низких зданий служит опорой, фундаментом для отдельной башни, но теперь стало ясно, что здание всего одно и оно гигантским кольцом окружает площадь. Через равные промежутки по периметру возвышались башни. То, что он принял за узкие улочки между башнями, были, скорее всего, туннели в монолите здания. Материал, из которого были построены здание и башни, был безукоризненно белым – ни единого пятнышка, но на камень не похож. Скорее он напоминал лед, изготовленный из самой чистой на свете воды, и в нем не было ни пузырьков воздуха, ни щепочек, ни пылинок. «Не может быть, чтобы это был лед, – думал Теннисон. – Может, это и не камень, но, уж конечно, и не лед».