– А зачем тебе мстить Овчине? – с удивлением спросил старец Моисей. – После падения Елены – назовем это так – конюшему не устоять… Он абсолютно беззащитен… Шуйские его растопчут мгновенно, через день-другой… А твои братья будут выпущены на следующий день после падения Елены… Но надо, чтобы это случилось вовремя, ни раньше, ни позже… Иначе можно все испортить.
– Ты прав… – согласился Бельский. – Главное – устранить Елену… Я только не придумал орудие мести… Какой казнью казнить ее?..
– У тебя не будет угрызений совести, если тебе будет дано орудие для отправления твоей мести? – поинтересовался со скрытой усмешкой иудей.
– Ты мне его дашь?
– Причем здесь я? – рассмеялся Моисей. – У великой княгини есть более изощренные враги, чем старый дряхлый иудей. – Я только подправляю ход мстительной истории, даю возможность править то, о чем мечтают одни и жаждут другие, объединяю их усилия без излишней пылкости и суеты…
– И как тебе удается оставаться в стороне?
– У каждого есть свое предназначение в этой безумной жизни… Вот и у меня оно есть – оставаться в стороне, помогая в праведной или неправедной мести, помогая тем, кто недоволен порядком вещей не в их пользу… Лично мне по нраву такая месть, когда за отравление мстят отравлением…
– Не понимаю, о чем ты говоришь… Какое было отравление сначала, за которое я должен мстить? – сверкнул глазами Бельский. – Я хочу отомстить за себя… Я бы этого не сделал, если бы меня самого убили, тот же калга Ислам… Только вряд ли он стал меня травить, выполняя требование правительницы Елены… Просто перерезал бы горло кинжалом…
– Но ведь в мести отравлением за отравление что-то есть… Ведь многие вельможи литовские хотел посчитаться с Глинскими только за то, что дядя правительницы отравил некогда их короля… Так что латинские мстители жаждут мести отравлением не меньше, чем оскорбленный опальный боярин Бельский… Собственно, они и дадут два яда для правительницы… Один яд будет долговременным на ртутной основе, без вкуса и без запаха, растворимый в воде… Его можно принимать по одной капле в неделю, чтобы человек умер, к примеру, через год… Можно срок растянуть на два года… Но, главное, человек уже обречен через год-другой: ртуть плохо выводится и ведет к постепенному отравлению организма. К тому же для длительных ртутных ядов практически нет противоядий… Для ускорения смерти есть мышьяковистые яды…
– Да, я слышал об этом… Мышьяк действует чрезвычайно быстро, особенно при больших дозах – почти мгновенно…
– Главное здесь то, что латинские яды, особенно медленные на ртути почти не распознаются… Мышьяк можно сочетать со ртутью…
– Как это сочетать? – спросил Бельский и протер покрасневшие от напряжения глаза.
– Можно начать со ртутных медленных ядов… А закончить мгновенными мышьяковистыми…
– А кто из латинских агентов мне их передаст? – прищурил глаз Бедьский и пристально посмотрел на иудея.
– Тебе, князь, не надо забивать голову именами… Есть такие старые знатные мстители Глинским из Литвы и Польши… Впрочем, им тоже до поры, до времени не надо знать, что на острие твоей мести будет приближенная правительницы, твоя родственница их ближнего круга Елены Глинской…
– Да, жена моего брата, Елена Челяднина…
– Только, князь Михаил, она пригодится для долговременного ртутного яда… Мышьяковистым ядом, если в том будет необходимость, тебе придется распорядиться самому…
– Пусть будет так… У меня для этого будет один верный ход, воистину непогрешимый и убийственный…
– Пусть будет по-твоему…
– Ты не хочешь о нем, о моем ходе узнать поподробней, Моисей?
– Если бы ты хотел мне о нем, об этом своем ходе рассказать, то давно бы рассказал… Не рассказываешь – значит, считаешь так нужным…
Бельский молча со злой ухмылкой кивнул головой.
– Наверное, так… Как всегда, ты прав… Мне еще надо что-то додумать с мышьяком… А с долговременным ядом все схвачено… Я уже списался с женой брата… Она ждет гонца… Сама она или через своего повара начнет действовать – это уже ей решать…
Моисей пожевал губами, улыбнулся еле-еле каким-то своим старым мыслям и воспоминаниям.
– Когда-то на твоем месте сидел первый московский купец, боярин Григорий Мамон… Мы с ним тоже говорили, как вот сейчас с тобой, об отравлении супруги Ивана Великого, Марии Тверской… Чудное дело вышло – все пошли на то, и государь Иван, и латинские вельможи, и их духовенство, чтобы сосватать Софью Палеолог за Ивана-государя… Даже, говорят, сама Мария Тверская знала, что ее травят… Но молча пошла на это ради сына…
Хотел сказать боярин Семен Бельский, что история интересна тем, что многое в ней повторяется – насчет согласия в собственном отравлении великих княгинь, но вспомнил старинную русскую поговорку: «Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь». На секунду задумался – применима или нет эта поговорка к его заготовленному варианту скоропалительного отравления мышьяком великой княгини? Решил не говорить «гоп», пока сам не перепрыгнет свое препятствие и хмуро пробормотал новую пословицу, рожденную уже во времена правления Елены Глинской именем сына-государя:
– Жизнь человеческая – копейка…
– Как ты сказал, князь: жизнь – копейка?.. – оживился Моисей и блеснул тигриным желтоватым глазом. – Не слыхал еще такого сравнения. Любопытно. Первый раз от тебя такое слышу.
– Копейка, копейка… Это новая монетка Елены, взамен мечевой, легковесной или фальшивки… Жизнь – копейка, словом…
8. Терпение, любовь и грех
За три с лишним года, после падения Михаила Глинского, сложения полномочий регентского совета и отстранения от престола партии Бельских и Шуйских, когда у власти находилось правительство Ивана Овчины, восстановилась нормальная система управления во главе с Боярской Думой. Близость ее главы-конюшего с правительницей Еленой дало возможность употребить власть не только для проведения решительных мер во внутренней политике, в частности, осуществления денежной реформы, но и в упорядочении церковных земельных вопросов.
Правительство Овчины, сразу после компрометации Бельских, именем государя в 1535 году издало закон, ограничивающий права иосифлян, воспрещавший монастырям покупать и брать в заклад вотчинные земли служилых людей – без ведома и согласия на то правительства. Видный иосифлянин митрополит Даниил, давно державший сторону партии Бельских и старых земельных законов в пользу монастырей, ничего не мог поделать против проведения правительственных мер Овчины и Глинской в нестяжательском духе, направленных на сужение податного и судебного иммунитета православной церкви. Решительные новации правительницы Елены и конюшего Ивана в духе нестяжательской проповеди Нила Сорского, Вассиана Косого против вотчиновладения монастырей снова коснулись новгородских земель. Именно в новгородской епархии, где епископскую кафедру с 1526 года возглавлял Макарий, вроде как иосифлянин и противник нестяжательства власти, тихо, без лишнего шума и церковного возмущения отписали все пожни, принадлежащие местным церквям и монастырям, и заставили арендовать их у государства.
Именно в годы правления правительницы Елены и прочного удерживания власти правительством Телепневым влияние митрополита Даниила при дворе становится подчеркнуто минимальным – его беспринципность и услужливость не отзывается в сердцах правительницы и конюшего благодарностью, а воспринимается как само собой разумеющаяся обязанность высокопоставленного церковного служащего. Красноречивым свидетельством девальвации силы и мнения митрополита, как главы стяжательской партии иосифлян, стали резкие правительственные меры по ограничению вотчинных прав церкви и монастырей, а также по привлечению церковных средств на государственные нужды. Для осуществления правительственных анти-стяжательских мер требовалось идеологическое обоснование. Не случайно в то время, когда правительство Овчины прочно удерживало власть и положение правительницы Елены, управляющей Третьим Римом именем младенца-государя, было незыблемым, возникли послания к митрополиту Даниилу ведущего московского дипломата Федора Ивановича Карпова, получившего думный чин окольничего. Обращение дипломата к митрополиту с ненавязчивыми советами прибегнуть к нестяжательской «умной молитве», пересмотра участи осужденных церковным собором, таких, как Максим Грек, скреплялось сквозной мыслью о неправедном суде и беззаконии.
«За милосердие наместник и князь бывает любим своими подданными, а за приверженность к справедливости его боятся, ибо милость без правды есть малодушие, а правда без милости есть мучительство» – писал дипломат Карпов митрополиту. Однако на призыв к милости дипломата митрополит ответил призывом к «терпению».
Задетый за живое равнодушно-циничным призывом Даниила к «терпению» государственный муж развертывает выстраданную им программу справедливого устройства общества. Задаваясь вопросом – «что является опорой дела народного, царства, владычества – правда или «терпение», Карпов дает ответ: «Дело народное в городах и царствах погибнет из-за долгого и излишнего терпения; долготерпение без правды и закона общественного в людях доброе разрушает и дело народное в ничто обращает, дурные нравы в царствах сеет…»
Государственный муж Карпов тонко иронизирует над призывам митрополита к «терпению», подразумевая под ним практику и последствия субъективного правления, опирающегося не на закон, а на прихоти властителя суда – у дипломата понятие «грозы как устрашения государского» уже не атрибут власти, а атрибут закона. В послании Федора Карпова иосифлянину митрополиту рассуждения насчет того, что существование власти оправдано соблюдением правды в государстве, служением общественному благу, смыкаются, опираются на протест Нила Сорского, Вассиана Косого, Максима Грека против монастырских стяжаний и преследований за убеждения и мысли о пределе и гармонии власти церковной и светской. Развитие русской политической мысли, отраженной в посланиях дипломата Карпова к митрополита Даниилу, должно было так или иначе найти выход в реальной политической практике. Но как, каким образом?.. Со злым человеческим или государственным умыслом, ради зла или без зла вовсе?..