Митрополит поморщился, но не стало перечить матери с ее интонациями наивного пестуна. Продолжил сытым баском:
– Есть законы материального мира и его страдания… Лучше мир с такими законами и страданиями, чем мир, не достойный премудрости Божией, требующий отступления от предначертанных ею же законов… Допустив распятие Сына, имея конечной целью единение людей в Иисусе Христе, Бог должен был допустить и грехопадение, так как наиболее целесообразным средством для спасения людей было дать всем людям погрязнуть в грехе, дабы затем всем же им оказать милосердие в Иисусе Христе… В своей попытке снять с Бога вину в допущении зла в мире можно подчинить признак благости Бога признаку премудрости, как искусство расчетливого и бережливого мастера… А можно также признать, что Бог свободен творить мир или не творить его; но так как Бог делает всегда наилучшее, то воспользоваться такою свободою Он мог бы лишь в том случае, если бы небытие было лучше его бытия…
– Тьма лучше света? Это вряд ли… – ответил в унисон своим мыслям Иван. – Такого быть не может… Не должно…
– Не знаю… – равнодушно сказал митрополит. – Богословские споры часто заходят в тупик, когда пытаются найти оправдание Господа в его прихоти – дать творить зло и добро на земле… Содержа в своих предначертаниях планы всевозможных миров, Бог не имел силы избрать из них к бытию наилучший возможный мир… Итак, уже a priori из понятия творческого акта Бога, следует, что существующий мир есть наилучший возможный из миров. Тем не менее, в нем есть зло и притом в трех видах: зло несовершенства, зло страдания и зло греха…
– Какое же зло самое страшное? – спросил Иван.
– Первое зло неизбежно, как бы мир ни был совершен, он не может быть равен по совершенству Богу… Неизбежность этого зла, если не объясняет всецело факт страдания и греха, то оправдывает необходимость добра. Но есть и другое основание для примирения с фактом страдания и греха. Мы не имеем права признавать цель мира исключительно в благе человеческом, но должны представлять себе ее, как объемлющую все мироустройство… Бог не хочет страдания и греха, но, создав наилучший мир, он допускает в нем всю ту их меру, которая неизбежна для осуществления плана этого божьего мира.
– А как же с осуждением Богом грешников? – тихо спросила Елена. Иван со страхом обнаружил, что побледнела не только матушка, но и красномордый митрополит Даниил.
– Это очень сложный вопрос… Возможно, самый жгучий в определении кары согласно содеянному злу… – неохотно ответил митрополит. – Сейчас соберусь с мыслями немного… Врасплох застал меня вопросец твой, великая княгиня…
Митрополит пытался отшутиться, но по его напряженной спине, бледному лице с выступившим потом на лбу Иван видел, что ему не до шуток. Он долго молчал, зажав виски руками, что-то шепча себе под нос… С опаской, но все же решился…
– Если грех неизбежен по плану мира, то, как согласно с Божеским правосудием налагать кару за грех земному суду? Вот в чем вопрос…
– Мы же до конца не знаем – где и как наказывает Господь, а где человек сам себя наказывает… Или суд земной наказывает… Все судят – судьи, государи, князи… А как же: не судите и не судимы будете? – спросила Елена с полузакрытыми глазами.
Даниил не понял – себя ли она спросила, или его, книжника и умника. Даже ответом не сразу разродился. Поглядел внимательно на Ивана и решил ответить сыну, а не матери.
– Наказание, как последствие греха, также входит в план наилучшего мира, коль скоро по этому плану грех неизбежен… Бог не хочет ни греха, ни погибели грешника; но так как того требует план совершенного мира, то Он по разумным основаниям допускает все, и то и другое. Лучше, чтобы был грешник и получил за грехи даже вечную кару, чем мир, в общем, был бы менее совершен, чем должен быть. Оправдание зла и добра Божьего остается в основе всех мыслей, в основе коих лежит предположение возможности обсуждать пути Божии с точки зрения составленных по человеческому образу понятий о благости, мощи, премудрости и правосудии Творца…
– А можно умалить достоинства Творца? – неожиданно спросил Иван. – Ну, взялся вот Господь рисовать, лепить, одним словом строить, создавать мир… И немного не додумал, не выложился полностью в плане, задумке своей сотворить вселенную, землю, человека?.. Не рассчитал своих светлых сил вопреки противодействию темных, а темные силы бытия стали одолевать светлые – что тогда?..
На этот раз ахнули уж матушка с митрополитом. Наперебой они что-то пытались говорить, что нельзя впадать в такую вопиющую крайность – умаления достоинств Божьих… Нельзя возвеличивать темные силы бытия, мировые силы зла… Хотя наблюдательный Иван заметил, что как-то слабо сопротивлялся митрополит тому, что наличие темных сил мирового зла отступит и сойдет на нет при бурном расцвете православия как высшей идеи благого и всемогущего Бога…
– Никуда не денется зло… Наверное так надо Господу Богу… – печально бормотал митрополит Даниил. – Вот какая штука… Не было бы притягательности зла, грехов, человеческих пороков, с чем бы боролось христианство?.. А бороться будем – и победим зло и человеческие грехи… Не сразу… Долго это… Может, всегда, покуда жив человече греховный…
– Так неужели даже благой и всемогущий Бог бессилен против зла? – шептала Елена. – Надолго, навсегда?..
И одни вроде бы убедительные ответы порождали новую цепочку вопросов… Иван слушал конец разговора усталой матери и разговорившегося поборника борьбы, митрополита Даниила, со злом в пол-уха… В свои семь лет он вдруг осознал, что для развитой государевой мысли в будущем открывается и третий путь – помощи творчеству Богу в строительстве государства, веры… Словно мастер рисует икону, выписал лики святых, а детали дорисовать и подмастерье может. Подмастерье Господу в рисунке, постройке государства – сам государь с его ближними боярами, воеводами, дьяками, народом, одним словом.
Правда, этот третий путь не создает стройную систему оправданий мирового зла и темных сил бытия при благом всемогущем Господе, но зато дает для человеческого духа равноценный результат превосходства добра над злом. Иван был потрясен. Что-то нудно бубнил митрополит, что-то матушка говорила, а он думал о своем – о своем сотворчестве, о своем особом Третьем Пути разрешения вопроса оправдания великого Господа Бога нашего…
На Господа Бога люди могут распространить признаков времени, пространства, мысли. Невозможно их отрицать в Боге, но ведь легко поставить Его над ними, превознести. Умный человек вправе признавать Его надвременным, надпространственным, надмысленным. Так и в отношении человеческих признаков премудрости, благости, правосудия и силы мы можем считать их лишь несовершенными подобиями того, что содержится в существе Божьем и служит в Нем источником их существования в мире. При таком предположении, не заключающем в себе ничего несогласного с началами нашего мышления, мы, отказываясь от непосильной для нас задачи собственною мыслью примирить факт существования зла с убеждением в добром достоинстве мира, можем, однако, сохранять мудрую веру в то, что такое примирение действительно есть. Добро побеждает зло благодаря совместным усилием Его усилиям и твоим собственным – работы мысли, тяжкого труда души…
«Добро победит зло, только надо Господу помочь трудом души» – думал Иван, прощаясь с митрополитом.
«Пусть доброе победит злое в человеке, в государстве, в мире, даже если это невозможно – здесь и сейчас… Верю в добро и любовь Господа к сыну моему, прежде всего, потом уже к его несчастной матери» – думала Елена Глинская, глядя в спину уходящему мирополиту.
Митрополит уходил. В конце разговора с великой княгиней он случайно, наверное, зацепился гладкой своей мыслью о добре и зле за какую-то одну шероховатость, связанную с исповедью верующего христианина своему духовнику, как совершителю таинства покаяния. Духовнику запрещается открывать грехи исповедующегося или укорять его за них, сразу же после исповеди они должны быть им забыты. Есть только два исключения из этого жесткого церковного правила. Во-первых, если кто-то на исповеди объявляет о злом умысле против государя и государственного порядка, не высказав при этом отречения от такого умысла. Во-вторых, если кто-то тайно, но умышленно произвел в народе соблазн – религиозный вымысел, лжеволшебство, ложное чудо – и на исповеди не изъявил согласия публичным объявлением о том уничтожить последствия соблазна. При вразумлении кающегося и при назначении ему епитимии духовник обязан различать грехи простительные и смертные, в случае нераскаяния лишающие христианина благодати…
Духовнику Питириму Елена Бельская-Челяднина призналась, что она уже полгода травит свою тезку, великую княгиню Елену, долговременным ядом. Яд ей был прислан гонцом от брата ее мужа Дмитрия Федоровича Бельского, опального беглеца таврического Семен Федоровича. Да, духовнику запрещено открывать грех исповедующейся Елены, но здесь в ее злонамеренных противозаконных, ужасных действиях был налицо умысел против правительницы страны, матери государя. К тому же налицо был и соблазн, религиозный вымысел отравительницы Елены Бельской: боярыня внушила себе, что производит лже-волшебство, как ведьма, рехнувшаяся от похоти и любострастия ввиду долгого отсутствия мужа в несправедливом заточении. К тому же знала боярыня о грехе венценосных супругов, в первую очередь Василия, страдающего кандуализма, – ведь юная Елена Глинская тоже не без греха, раз позволяла голой притягивать в опочивальне похотливые взгляды Овчины и мужа. Она же в своем всесилии рехнувшейся ведьмы, отравляющей великую княгиню Елену напророчила порчу-пагубу ее фавориту-конюшему Овчине, сразу за исчезновением его покровительницы. Ведь Демон искусил ее – и месть ведьмы правильно была предугадана Семеном Бельским и его покровителями издалека. «А сила ведьм и ведьмаков безумных безмерная, и противиться их злу, словно плеваться против ветра, – сказал встревоженному духовнику Питириму митрополит Даниил. – Потому пусть положимся, брат на волю всемогущего благого Бога, допускающего в своем мировом хозяйстве темных сил и зла, ибо от зла тоже какой-то прок».