стратегических дорог…»
А еще он живо попытался представить подход к чудотворной иконе Николы Можайского паломников или даже врагов-неверных… Деревянная статуя Николы Можайского расположена в глубине церкви, причем она приподнята на тумбочку, возвышаясь над подходящими к ней людьми. При подходе не видно рук Николы, которые скрыты в полумраке церкви завесами темного церковного балдахина.
И только когда подходят вплотную к деревянной статуе Николы, то в ужасе для себя видят занесенный над ними сверкающий разящий чудотворный меч Меченосца. Меч неожиданно напоминает о Небесном Мстителе. Мало ли кому Никола предлагает Небесную Защиту, но он способен и на Мщение своим разящим Небесным мечом. Мстительно врывается в судьбы малых и больших грешников и обрушивает меч кары, не щадя счастливых до этого жизней и судеб. Сложно оценить, что чувствуют подходящие к Николе, многие ведь искренно верят в свою безгрешность… А какие-то отпетые грешники и не особо задумываются на тему о Небесном Мщении, не слишком-то веря в чудодействие русской святыни, для кого то распространяющей Небесную Защиту, а кому-т о грозящей Небесным Мщением…
И вот входят великие или малые грешники, а то в изначальном грехе своем враги Отчизны Русской и православия, в «Дом Николы меченосца», идут к самой чудотворной иконе. Видят пока только ироничный лик святителя и ничего не подозревают. И вдруг – сверху на них вознесенный меч Небесного Мщения! И смертельная пауза, и страх в душе жалкой перед этим разящим мечом судьбы. Никола Можайский сверху всем своим гордым и грозным как бы говорил большим и малым грешникам:
– «На вас аз есмь с мечем!»
Наблюдательный Иван обратил внимание на спокойное бесстрашие матушки, прикладывающейся к деревянному Николе, и нервозный вид суетящегося митрополита Даниилом у ног Николы Можайского – сера сошла с его щек, а вытаращенные глаза на потной красной физиономии выражали страх и недостойное беспокойство, как будто великая княгиня подвела Даниила под меч на заклание…
Литургия, молебен отошли… Засуетились церковные служки и ярыжки из окружения великой княгини и митрополита. Заколебались хоругви, иконы и крест, поднятые на руках – в ожидании новой кульминации, крестного хода…
Иван еще ни разу – осознанно – не участвовал в торжественном церковном шествии с иконами, хоругвями и другими святынями храма, с большим крестом впереди, и сердце его бешено застучало – вот он первый в его жизни крестный ход – здесь и сейчас в «его Можайске»! Он понял, что это не простой, а чрезвычайный крестный ход – в честь их с матушкой!..
Как-то само собой в приготовлениях к крестному ходу в голове Ивана возникли мысли именно здесь в Можайском перекрестье дорог: «О кресте, как весьма древнем орудии казни, употреблявшемся поначалу римлянами лишь по отношению к рабам… Когда пригвожденные к кресту рабы умирали от голода, если смерть не ускорялась кровотечением из прибитых рук и голеней… А после распятия пришедшего на землю Спасителя Крест согласно «христианскому нравственному богословию», преподанному мне матушкой означает уже нечто иное… Крест – это уже символ жизненных лишений, страданий, тяжелых обязанностей, мучительной борьбы нравственного долга с искушениями греха, все, что христианин обязан выносить мужественно и благодушно, не нарушая требований религии и внушений чистой совести…»
Иван почувствовал руку матушки на плече и ее тихий грустный голос:
– Милый мой, я знаю, о чем ты думаешь перед первым твоим осознанным крестным ходом – о смысле креста… Вообще, и в своей жизни… Как нести свой крест, как вынести его? Правильно?
– Правильно, матушка… – прошелестел одними губами Иван…
– Запомни, сынок, слова Иисуса Христа из Евангелия от Матфея: «Кто не возьмет креста своего, тот недостоин Меня»… – и прошептала тихо в ухо сыну мать Елена. – Не бойся ничего, не бойся Креста своего… Здесь у Можайского перекрестья я молилась перед Николой Чудотворцем только о твоем спасении, чтобы он распространил на тебя свою Небесную защиту… Я свой крест вынесла… Тебе его еще нести… Не бойся, креста своего, помни завет Сына Господа, Спасителя нашего…
– Я буду помнить, матушка… Я вынесу свой крест, не испугаюсь ноши тяжкой… – выдохнул Иван.
Он на выдохе почему-то встретился взглядом с митрополитом Даниилом, который поспешно отвел глаза. Сделал вид, что слушает местного настоятеля Никольского собора – как и кому нести в крестном ходу деревянную икону Николы Можайского на специальных носилках.
«Может, настоятель предложил митрополиту нести икону Николы, а тот из-за страха отказался? – подумал Иван, внимательно разглядывая лицо митрополита, со лба которого пот лился градом. – Так оно и есть – волнуется слишком, потеет. Суетится и боится под мечом стоять, грехи тяжкие за собой зная».
Иван снова почувствовал на своем плече руку матушки, подтолкнувшую его чуток к деревянной статуе, которую торжественно на носилках проносили мимо него, и без всяких внутренних колебаний обратился к настоятелю и митрополиту:
– Я тоже понесу икону Николы Можайского…
Подняв удивленные глаза, будто не от мира сего, красномордый потный митрополит Даниил выжидающе посмотрел на настоятеля Никольского собора – мол, как можно такое государям в столь юном возрасте?..
А настоятель, будто и ждал этого мгновения всю жизнь: с нежностью необычайной подвел государя Ивана к иконе Николе и возложил Иванову руку на рукоятку носилок.
– С Богом, государь Иван! – выдохнул торжественно настоятель. И уже тихонько на ушко Ивану-государю в напутствие. – Никола с нами, государь… Бог далеко, а наш Никола близко…
Крестный ход с Николой Можайским тронулся в путь…
17. Отравители
Письмо правительницы Елены калге Исламу с требованием убить изменника Бельского сослужил ей недобрую службу. Этого письма словно ждал в Тавриде опытный иудейский советник хана Саип-Гирея, злокозненный интриган Моисей. Он быстро настропалил крымского хана, что возник удобный случай свалить не только калгу Ислама, получив веские доказательства его измены его хану, но и устроить тонкую интригу против «злодейки» Елены, обрушив против нее все силы зла из ее боярского окружения и извне. Уже тогда возник план совместного похода на Москву объединенными силами крымского и турецкого войска, к которому должны были присоединиться мятежные казанцы, недовольные своим положением московского вассала.
Острием смертельной интриги против правительница Елены и ее сына-государя стал жаждавший мести беглый боярин Семен Бельский, которому было обещано, что с убийством его руками матери и сына престолом овладеет боярская партия Бельских. Еще со времени, когда Семен Бельский был взят в плен почетным пленником ногайским князем и его вытребовал себе крымский хан Саип-Гирей, в Тавриде замыслили страшное зло, натолкнувшись на мстительного тщеславного исполнителя.
Семен Бельский смекнул, что со смертью от долговременного яда правительницы Елены в Москве все кардинально изменится: сразу же будут выпущены на волю его старшие братья, бояре Иван и Дмитрий. А вместе с ними сразу же после смерти Елены будут выпущены дядя юного государя Андрей Старицкий с семейством и Андрей Шуйский – на радость боярской партии Шуйских, главной сопернице партии Бельских.
Давший боярину Семену долговременный ртутный яд советник хана Моисей, для передаче его в руки ближней боярыне правительницы, Елене Бельской-Челядниной, настаивал на «опробовании» яда как на самой правительнице, так и на государе Иване. Уже тогда Семен Бельский оказался косвенно посвящен в план иудеев и латинистов по уничтожению династического древа «последних Рюриковичей» от московской ветви Ивана Калиты и Дмитрия Донского. Только сообразил хитрый боярин Семен, что не выгодна смерть юного государя Ивана ни боярской партии Бельских, ни партии Шуйских, ни задвинутой конюшими Овчиной на задний план партии Захарьиных с их родичами.
Не стал упираться и сразу же проявлять неуживчивый характер «мстителя» Семен Федорович Бельский, принимая ртутный яд от Моисея «для матери и сына», сказал, что попробует через жену брата Дмитрия Федоровича, Елену Бельскую пристроить его по назначению, подмешивая в лекарства и напитки правительницы. Правда сразу заранее предупредил, что с длительным ртутным отравлением государя все обстоит гораздо сложнее. Его, как зеницу ока, бережет от всех невзгод и отравлений мамка государя Аграфена Челяднина. Подкупить или использовать втемную их свояченицу Аграфену вряд ли представляется возможным…
В какой-то момент, когда уже Елена Бельская-Челяднина стала «опробовать» ртутный яд на Елене Глинской от советника Моисея услышал впервые Семен Бельский о возможности использования в заговоре против матери-правительницы и сына-государя самого митрополита Даниила. Тогда-то боярину открылась одна тайна продвижения с помощью иудейской и латинской партий на митрополичий престол молодого красномордого Даниила, сразу же после смерти лидера партии стяжателей, игумена Иосифа Волоцкого и последовательной дискредитации митрополита-нестяжателя Варлаама, еще во времена правления Василия Ивановича. Вытаращил глаза изумленный Семен Бельский.
– Мы-то с братьями всегда считали, что с легкой руки супруга Василия, его фаворит митрополит Даниил, стал по наследству фаворитом правительницы Елены… А тут на тебе, представляется использовать фаворита-митрополита против матери государя…
Моисей зло усмехнулся и надменно поправил:
– Не только против матери, но и против сына…
– Ну, не будет же участвовать православный митрополит, пусть и болтающийся у вас на крючке, за свои старые-престарые грешки и вашу престольную помощь в отравлении государя с матерью…
– Под страхом разоблачения перед иосифлянами он пойдет на что угодно… – жестко отрезал Моисей.
Не стал разубеждать коварного, умного иудея боярин Бельский. Подумал: «Пусть тешит себя надеждами на счет того, что можно задействовать в заговоре против матери и государя фаворита-митрополита только потому, что тот за прошлые грехи у иудеев и латинистов на крючке подвешен… Авось, и партии Бельских митрополит-грешник службу сослужит в борьбе за престол… Только вот травить Ивана-государя для нашей партии нет никакого резону… Братья в темнице и ссылке, сторонники их в загоне… По смерти Ивана-государя бояре Василий и Иван Шуйские вытащат сразу же из заключения супругу умершего Андрея Старицкого Ефросинью с малым сыном Владимиром… Возведут на престол князя Владимира Старицкого и станут его главными опекунами… А партию Бельских – к ногтю… А что если попытаться использовать и митрополита на своей стороне, и иудейскую партию Моисея как против правительницы с государем, так и против Шуйских, когда время придет?..»