Понятно, что не на пустом месте в боярской и дворянской среде возникли слух, об исполнении проклятия Соломонии – злопыхатели тыкали пальцем на глухонемого сына Юрия. Судачили о новом вытравленном плоде великой княгини и конюшего, о медленном отравлении неведомыми таинственными ядами цветущей Елены, всего за год превратившейся из юной красавицы в болезненную старуху. А все эти слухи усиливали вести, что Елена недаром замаливает грехи уничтожения дяди Михаила Глинского, дядей государя Ивана, Юрия Дмитровского, Андрея Старицкого, заточения и опалы князей Бельских, Шуйских, Воротынских, Ляцких и прочих выезжая часто на богомолье в монастыри.
А народ безмолвствовал на стогнах и ничего не понимал в интригах и заговорах вокруг престола, в тучах, сгустившихся над головой матери-правительницы и сына-государя. «Все равно ее отравят или убьют, открыв поприще многолетним боярским смутам, – шептались в народе, – хоть бы сына ее, государя Ивана, пожалели бы, раз на фаворите-любовнике первом боярине – конюшем, знамо дело, вздумали отыграться на всю катушку за свое унижение…»
В отличие от легких на подъем бояр, которых ветер перемен и измен мог сдуть и в Литву, и в Тавриду, и еще куда, великой княгине Елене некуда было бежать. Нигде ее не ждали – ни в Литве, ни в Тавриде… Никто не слал ей доброй весточки и надежды на спасение, сочувствующие ей и сыну-государю духом пали, зароптали. Власть готовилась захватить боярская партия Шуйских во главе с известным своею кипучей энергией жестоким князем Василием Шуйским-Немым, вместе с братом Иваном. Шуйские, воспользовавшись избиением партии Бельских, унижением партии Захарьиных только и ждали удобного случая, чтобы использовать усугубление болезни правительницы для окончательной нейтрализации конюшего Овчины и последних их немногочисленных сторонников.
Часто в болезненной лихорадке во время «матушкиных книжных вечеров» тревожно думала Елена Глинская: «Ой, в пору ли ты, вдова злосчастная лишила себя поддержки со стороны опытнейшего политика, дядюшки Михаила? Ведь без него, каким бы он ни был, пусть даже отравителем супруга, не удержать мне с фаворитом Иваном Овчиной престола для юного сына-государя… И братья мои без дядюшки мне не опора и не совет… Только через дядю Михаила Глинского можно было бы наладить мосты с партией Шуйских… По плечу ли тебе выстоять в противостоянии с Шуйскими?.. Может, зря не перетянула вовремя на свою сторону партию Бельских и Захарьиных?… Все, теперь уже ничего не поправить… Ой, не сносить тебе головы под саблями жестоких Шуйских… Нет никакой зацепочки найти на них управу… Придут и сгонят с трона сына Ивана, перед этим расправившись с правительницей и ее фаворитом… Ой, не одолеть тебе, Елена, Шуйских… И сил уже нет… Как будто все вокруг затихло в ожидании моей смерти в конце зимы – начале весны… И враги тайные и явные, и друзья малочисленные словно ждут – не дождутся моей смерти…. А может, я сама своей смерти жду?.. Но ведь есть дети, Иван – моя главная надежда».
Недомогание давало знать… После нежных «матушкиных вечеров» с сыновьями, целые ночи напролет без сна проводила Елена Глинская… Утром пила различные лекарства из рук ближних боярынь, днем ходила неприкаянная, вся разбитая, с мыслями тяжелыми и туманными. Один у нее был свет в окошке – нежный и смышленый сынок Иван, а все остальные люди с некоторых пор, даже ближние, стали ей казаться, если и не изменниками, то сами себе на уме, хитрыми и коварными лукавцами… Вот и своего возлюбленного Ивана Овчину великая княгиня, ссылаясь на постоянное недомогание, боли и жжение внутри, в груди, мучительную бессонницу, отваживала потихонечку…
Тот ничего не понимал, только горько хмурился и сетовал:
– Что же это с тобой, любимая, деется, если ты самого верного, надежного своего человека, твоего возлюбленного гонишь? Знать, черные силы взяли твою душу и твое тело в полон, что до них мою любовь не допускают – спасти их… Чай, не всесильна любовь, коли черные силы ее одолевают…
– Не знаю, милый, что со мной… Дай мне немного времени прийти в себя… Авось, все уладится…
– А если не уладится?..
– Все может случиться, милый… Только не гневайся на меня, родной – худо мне… Жжет в груди… Бессонница мучит… Сил хватает – только на Ивана маленького… Хочу последние силы, как свое последнее дыхание, в него вдохнуть… Хочу наставить его на добро и любовь…
Елена по напряженной спине и беспокойному взгляду конюшего поняла, что он не уходит только потому, что ему есть сказать что-то важное и нелицеприятное. Овчина сам догадался о подобных мыслях возлюбленной и, махнув рукой, решился поделиться своими соображениями. Начал издалека:
– Не хотел тебя печалить, великая княгиня, да придется… Сам опечалился несказанно… На острие этой печали митрополит… Ты, наверняка, наслышана про историю, как после сведения с престола духовного опального Варлаама, сочувствовавшего нестяжателям, на митрополичий престол был поставлен Даниил. До меня еще раньше доходили слухи, что среди иосифляне давно на него ропщут, поскольку может он спокойно смотреть, как наше новое правительство покушается на материальные права духовенства и на владения монастырей. А уж когда три года назад мы издали закон, воспрещавший монастырям покупать и брать в заклад вотчинные земли служилых людей без ведома и согласия на то правительства, иосифляне потребовали от него объявить нам войну… К нашей радости – он не пошел на поводу иосифлян… Только вот какая закавыка возникла – хотят воспользоваться ситуацией наши тайные и явные враги… Нашлись боярские партии – я говорю о Шуйских и Бельских, которые напомнили митрополиту, как именно он на позор православной церкви сыграл роковую роль в деле разводе твоего супруга, великого князя Василия с Соломонией… А заодно предъявили ему, иосифлянину, претензии иосифлян по земельным владениям монастырей… Одним словом рвут на части митрополита враждующие между собой боярские партии, склоняют на свою сторону… Только сдается мне, что пристал он к партии опальных Бельских, а Шуйские на него махнули рукой и мечтают о его низложении и возведении на митрополичий престол игумена Троицкого монастыря Иоасафа, говорят, строгого охранителя нравственных принципов…
– Ты, Иван, хочешь что-то предпринять?..
– Скорее предупредить и задуматься – стоит ли великой княгине защищать Даниила? Ведь для духовенства он безоговорочно скомпрометирован, а Бельских и Шуйских насильно не заставишь любить себя…
– К чему ты клонишь, Иван – подыграть Шуйским и Бельским? Выпустить Андрея Шуйского, Ивана и Дмитрия Бельских вместе Евфросинией Старицкой с сыном, и прочих сторонников бояр? Так ведь не я их арестовывала… Твоя это было инициатива с ними расправиться, да и моего дядю Михаила сгноить…
– Елена, дорогая, нельзя нам ссориться… Нельзя нам допускать того, чтобы черная кошка промеж нами пробежала… Я это к тому, что тебе нужно определиться с митрополитом… Может, уважить его просьбы, если он станет печалиться о ком-либо… Через него, сторонника Бельских, неплохо бы управу на Шуйских найти… Хотел я к нему с этой идеей подкатиться, так он, словно почуял какую угрозу для себя – на дух к себе не подпускает… Я и так и сяк – да все без толку… Только донесли мне недавно, что хочет он тебя видеть…
– Если очень хочет видеть, пусть увидит…
– Выбирать тебе надо, великая княгиня, между Шуйскими и Бельскими… Митрополит придет за опальных Бельских печалиться, в том числе и за беглого Семена… Твоя воля – твой выбор… Не промахнись…
– Не промахнусь, Иван…
Митрополит заранее известил о приезде к великой княгине… В палату Елены вошел дворецкий и торжественно оповестил, что прибыл митрополит Даниил…
Лицо митрополита, как обычно было обкурено серой. Только на этот раз переборщил Даниил – лицо его было не бледным, а синюшно-серым. И с эти изможденным серым лицом так странно контрастировал звонкий молодой голос владыки. Он вошел в палату великой княгини медленно, чинно, сел на лавку, не дожидаясь приглашения. Поглядел внимательно на бледное лицо Елены и сочувственным голосом произнес:
– Али недужится, великая княгиня?.. Больно лицо твое сегодня бледнее, чем обычно…
– Не бледнее твоего, владыка… – усмехнулась Елена, и смело посмотрела прямо в глаза Даниилу.
Тот посерел и подурнел лицом пуще прежнего, и стыдливо отвел глаза в сторону… После многозначительного молчания с угрожающим сопением Даниил тяжко вздохнул и промолвил:
– Не препираться пришел к тебе, великая княгиня, а поговорить с глазу на глаз, справиться о здравии… Ведь вижу, что недужится тебе, голубушка…
Уловив извинительные и примирительные интонации в сладкозвучном голосе Даниила, Елена выдохнула с мучительным вызовом:
– Еле жива, владыка… Не наслышан разве?..
– Все мы, все мы еле живы… – скорбно промолвил митрополит. – Не вовремя покинул нас твой светлейший супруг Василий, царствие ему небесное… Ой, как не вовремя…
– Рано ушел… – к глазам Елены неожиданно подступили слезы. – Совсем ничего с ним в мире и любви пожили…
– Славу Богу, детишек нажили… – со скрытой лукавинкой в голосе вставил митрополит. – А то без наследника государя мне казалось… – митрополит понизил заговорщицки голос. – …Третий Рим последние свои дни доживает… Братья государевы могли передраться за престол… Боярские партии могли бы перегрызться между собой… Власть – штука лакомая…
Навернувшиеся слезы уже застили глаза великой княгини, но владыка опытным глазом узрел в ее глазах упрямый, недобрый для него огонек. Елена смахнула легко слезинки с ресниц и тихим, но твердым голосом сказала:
– Можно подумать, что после рождения Ивана и смерти моего супруга бояре не грызлись и сейчас не грызутся за власть…
– Возможно… – усмехнулся в бороду Даниил. – Потому и пришел, что предупредить пришел великую княгиню о возникшей опасности государю… Твоим нездоровьем и бездействием конюшего хотят воспользоваться… Как бы это помягче выразиться… Одним словом, некие сторонние силы…
– А я наслышана, что ты принял сторону партии Бельских против Шуйских, грозящих тебя свести с митрополии и сослать в твой любимый Волоколамский монастырь, где ты когда-то стал игуменом после смерти твоего учителя Иосифа Волоцкого…