«Хочет ли он братьям и партии своей пособить или проверить на месте, как сноровистей Москву вместе с ханом и султаном пограбить? Вдруг боярин здесь только для того, чтобы со своими сторонниками свидеться и передать хану и султану, что Москва перед ними бессильна, не имеет никаких войск? Или здесь в Москве кого напугать скорым нашествием из Крыма и Турции» – тревожно думала великая княгиня, интуитивно чуя, что от тайной встречи у митрополита с Семеном Федоровичем Бельским, которого она распорядилась умертвить в письме Калке Исламу, не избежать…
– Иди к себе сынок… – тихо, как можно спокойнее, без слез и внутреннего душевного надрыва сказала Елена. – Видишь, невозможно мне сегодня тебе улыбнуться, соколенок мой… Иди с Богом…
Когда он вышел за дверь, Елена Глинская упала на лавку, стала от бессилия волосы рвать на себе, забилась в припадке, залилась горючими слезами, зарыдала, запричитала. «Могла бы выть, как волчица – завыла бы» – промелькнула у нее мысль отчаянная. Только в последний миг усилием воли приказала своему разорванному сердцу не выть и не вопить страшным дурным голосом… «Прибежит сынок, напугается от воя и крика матушки – править Третьим Римом не захочет, рехнувшись от вида и плача ее… А матушка сделает – впрочем, давно уже сделала! – свой выбор ради сынка своего – спасет его ценой жизни собственной…»
В самом конце марта митрополит вызвал к себе Елену Глинскую для тайного разговора. Как легко ей было отказаться от встречи – и повод и причина были более чем весомые. Сильно нездоровилось, ой, как сильно!.. Не знала толком Великая княгиня, кто еще придет в хоромы митрополичьи, хотя сердце-вещун подсказывало – быть там Семену Бельскому.
Хитрый, осторожный был митрополит Даниил, раз на еще раннее время пригласил к себе в этот холодный мартовский денек на другой совет по церковным делам некоторых епископов, игуменов, священников. Входили они к владыке с лицами румяными от холода. Молча встречал владыка своих гостей, молча благословлял и рассаживал по лавкам в палате просторной. Так же молчаливо рассаживались – по старшинству и по достоинству – гости, тяжело вздыхали, покачивали головами, очи потупив. Вошел владыка Даниил, на иконы перекрестился, подошел к своему месту, но сел не сразу, оглядел собравшихся.
– Не время ли, владыка Даниил наш совет начинать? – спросил старый игумен Боровского монастыря Дионисия, радуясь несказанно тому, что о нем, наконец-то, вспомнили, на встречу с митрополитом пригласили. – Или кого еще ждем?.. Так ведь игуменов суздальских от Шуйских все равно не дождемся… Не ровня мы им… Они сами по себе, советы свои устраивают… Кажись все собрались…
– Еще одного важного гостя поджидаю… – пожевав губы, отозвался владыка с пепельно-серыми от обкуривания серой щеками. – Гость-иосифлянин в нашем деле весьма сведомый… Без него, старого ученика Иосифа Волоцкого, начинать совет, считаю, нельзя…
Когда после томительного ожидания, наконец, вошел в палату игумен Сергиево-Троицкой обители Иоасаф, митрополит Даниил радостно промолвил:
– Добро пожаловать, отец игумен Иоасаф! – Оглядел настороженно лица присутствующих, не осмелится ли кто выговаривать за опоздание игумену или митрополиту, и убедившись в обратном, снисходительно ухмыльнулся в бороду. – Как раз вовремя ты успел к самому началу нашего совета, молодец… Дал слово вовремя прибыть и прибыл в срок…
– Так уж и в срок… – недовольно пробурчал в бороду старец Симон. – Ладно б великую княгиню поджидали, а то припозднившегося Иосафа, ставленника Шуйских… Не ровен час – скоро владыкой игумена будем величать…
Уловив из дальнего угла непозволительное для подобного митрополичьего совета сочетания имен игумена Иоасафа и его покровителей бояр Шуйских, недругов митрополита, владыка сердито зыркнул глазами в сторону смутьяна, старца Дионисия и рек наставительно:
– Знать должен каждый сверчок свой шесток, и не должен перечить и премудрствовать лукаво… Не для того вас собрал, отцы святые, чтобы в споры и раздоры ввергнуть…
– А для чего?.. – подал голос неугомонный старец, недовольный тем, в какой форме его отчитал владыка…
Владыка Даниил поднялся с места, помолился на иконы перед открытием совета и обратился с кратким словом вступления:
– Да вразумит нас Господь, братья, Господь Бог Вседержитель, да наведет нас на путь правый… Собрал я вас, братья, чтобы во время затишья во внутренних и внешних делах еще раз поговорить о земельном вопросе…Правительство конюшего Ивана Овчины уже предприняло жесткие меры по ограничения прав православной церкви… Безосновательно и, как мне кажется, без должного согласования с великой княгиней Еленой, правящей именем юного государя-сына, привлекло православное духовенство к несению неподъемных для церкви государственных повинностей… – Владыка возвысил голос и со всей мощью тугих легких выдохнул. – Наконец, правительство не постеснялось, к стыду своему употреблять церковные средства, полученные от пользования монастырями землей, на свои нужды… Надобно положить этому конец… По вопросу земли ни конюший, ни даже правительница не найдут во мне союзника… Никогда не найдут… Я долго, слишком долго шел на компромиссы со властью… Только всему когда-нибудь приходит предел… Вот и моим компромиссам пришел естественный предел… Хватит… По земле духовенству надо выступить единым фронтом… Я хочу выразить общее мнение духовенства по монастырской земле правительнице, которая вызвана мной… – Он осекся и не стал говорить, что вызвана сегодня и в условленное время. Добавил жестко. – У нее нет выбора, она обязана принять наши условию по праву монастырей на землю… Дальше отступать нельзя, братья-иосифляне… Вы обязаны знать одно – у нее, великой княгини Елены при малолетнем государе-сыне Иване, нет и не будет выбора… Слышите, нет у нее выбора… Только один выход, только одно решения – без всякого выбора… Вот как мы поставим вопрос – когда все уже решено, без выбора!
Митрополит знал, что прения по земле затянутся, и во время этих прений он сможет отлучиться для тайной беседы втроем с Еленой Глинской и Семеном Бельским. Потом, по согласованию с боярином Бельским, он оставит их двоих с великой княгиней один на один, с глазу на глаз в одной из палат Чудова монастыря, а сам возвратится к духовенству подвести итоги совета.
19. Любовь жертвенная
Елену Глинскую, бледную, с горящими лихорадочно очами провели в дальнюю палату владыки Даниила. Как вошла в палату, остановилась, тяжело дыша, огляделась.
– Пошто пригласил к себе, владыка? – Негромко, с усмешкой спросила Елена, завидев приближавшихся Даниила и Семена Бельского.
– Добро пожаловать, великая княгиня Елена Васильевна! – подобострастно промолвил боярин.
– Не к тебе я пришла, боярин Семен…Пришла к владыке Даниилу – пусть он и приветствует подобающе… – осадила Бельского Елена.
– Здравствуй, великая княгиня… – выдавил из себя митрополит с серым изможденным лицом и потухшим взором. – …Добро пожаловать…
Бельский обратил внимание на то, что Елена с внутренним содроганием посмотрела на митрополита и даже не подошла к нему для благословения и приложиться к его руке. И еще заметил, что не высказала никакого удивления правительница, завидев его, беглого боярина в митрополичьих покоях, к тому же держалась она с высочайшим достоинством.
– Хорош митрополит… Или твои клятвы и обещания помогать государю и престол укреплять ветром унесло, митрополит Даниил?.. Не ты ли клялся покойному супругу-государю, да и мне лично в присутствие юного сына-государя не водить дружбы с теми, кто присягу порушил, к врагам нашим переметнулся? – Лицо Елены посуровело, в голосе прибавилось металлу. – Ты, митрополит Даниил, обещал веру блюсти православную и престол государев беречь, костьми, если надо лечь, за престол и государя юного…
Грозно звучал голос Елены-правительницы, перстом грозила не беглому боярину, в покоях митрополичьих чуть ли не под ручку с владыкой перед ней объявившегося, а самому владыке бестрепетному, лицом все более и более серевшему от слов гневных матери государя.
– Напрасно ты так, великая княгиня… – тяжело вздохнув, начал митрополит. – Не отказываюсь от своих слов клятвенных, что обязался престол государя беречь и государя юного охранять на престоле державном… – Даниил возвысил голос. – Прокляну всякого… – Он с еле сдерживаемой ненавистью поглядел выразительно на Семена Бельского, а на Елену Глинскую не посмел взглянуть. – …Кто посягнет на престол и на жизнь государя московского… Всякий враг престола московского и государя Ивана да устрашится моего проклятия… Потому и пригласил тебя, великая княгиня Елена Васильевна к себе, что обеспокоен судьбой престола и твоего юного сына-государя…
Елена на несколько мгновений задумалась, смежив веки, о чем-то мучительно раздумывая, а потом в твердой решимости обратилась с неожиданной просьбой к митрополиту:
– Хорошо, я выслушаю его… – Елена брезгливо показала глазами на боярина. – Раз владыка меня вызвал к себе по такому случаю… Буду говорить с Семеном Бельским… – Правительница с иронией прошелестела одними губами. – Даже приму его разумные требования, если будет выполнено одно мое условие…
– Какое условие?.. – выдохнули вопрос одновременно боярин и митрополит.
– А вот какое… – Елена собралась духом и вымолвила. – Пусть князь Бельский поклянется владыке на кресте, что не причинит ни коим образом вреда моему сыну-государю Ивану… Чтобы волос с его головы не упал от враждебных действий партии Бельских… Пусть слово княжеское даст, что, как зеницу ока, будет охранять государя Ивана Васильевича на престоле… Пусть свою клятву крестоцелованием закрепит…
– Хорошо… – выдохнул, не раздумывая, князь Бельский. – Слово клятвенное князя дам и крест поцелую.
– Этого мало… – сказала с угрозой в голосе Елена Глинская. – Пусть владыка Даниил при мне пригрозит беглому боярину проклятием Божьим, если он нарушит свою клятву и покусится на здоровье и жизнь сына моего, государя Ивана, восседающего на престоле… Тогда будет дальше разговор…