Даниил неторопливо с достоинством высочайшим плавно склонил голову, выражая тем самым согласие со словами великой княгини.
– Не быть прельщению лукавому… Приму слово клятвенное, чтобы порушить ковы смуты в душе и сердце мятежном, чтобы устрашиться проклятия праведного владыки православного…
После душераздирающей процедуры клятвенного княжеского слова боярина и крестоцелования митрополит Даниил оставил Елену Глинскую и Семена Бельского вдвоем, с глазу на глаз…
– Особа венценосцев неприкосновенна для настоящих русских князей… Царь-Государь – помазанник Божий!
Таковы были первые слова князя Семена Федоровича Бельского, когда они остались одни. Елена Глинская не торопилась похвалить мятежного боярина за данное им клятвенное слово княжеское, даже взора на него не бросила. Только пуще прежнего подобралась, сосредоточилась.
Наконец, после продолжительного многозначительного молчания с какой-то горькой мучительной усмешкой бросила:
– Только есть на белом свете неправедное отвержение устава великокняжеской власти… – посмотрела в упор на Бельского прямо и спокойно. – И ты, князь Семен, один из ниспровергателей этого устава…
– Что поделаешь… – так же горько выдохнул боярин. – когда-то подбил меня на участие в заговоре против тебя, великая княгиня, и конюшего Овчины твой коварный дядя Михаил Васильевич Глинский… Честно признаюсь, были у меня превеликие сомнения идти с ним, выступать против его племянницы-правительницы… Обрати внимание, великая княгиня, даже тогда с твоим дядюшкой выступил я не против твоего четырехлетнего сына-государя, меньше чем через год после смерти твоего супруга Василия Ивановича… Объединились мы против твоего фаворита-конюшего… Хотя знал я, что не отступишься от него, да рвался к тебе сказать, что не супротив тебя с сыном иду… Вспомни, что ты мне тогда ответила, велела передать через моих людей, что к тебе с моим предложением мирных переговоров обратились…
– Вспомню, вспомню, князь Семен… Не коротка память у матери юного государя… Велела передать, что встречаю для мирных переговоров гостей званых да прошеных, а незваным да непрошенным гостям от меня чести не будет…
– А еще ты велела передать мне идти договариваться к конюшему Ивану Овчине… Помнишь?.. Рассказал я об этом Михаилу Глинскому… А тот говорит с ухмылкой: «Пойдешь к конюшему, из его рук не выдернешься, не возвратишься от него… Лучше я пойду к нему…». Только хитрый князь Михаил нарочно затянул свой визит к конюшему для переговоров… Мне кажется хитрил он, хотел выставить нас с окольничим Иваном Ляцким как главных заговорщиков… А там, в зависимости от обстоятельств, примкнуть либо к нам, либо… Если бы ты, великая княгиня, приняла меня, все было бы по-другому… Все, все, все… Но в смятении, узнав, что против нас именем государя конюший с правительницей войска собирают, а твой дядя Михаил затаился, решили мы с Иваном Ляцким с советниками ближними и своими сторонниками бежать из Серпухова со службы… Потом уже узнали, что, воспользовавшись нашим побегом, конюший и дядю твоего арестовал, и князя Ивана Михайловича Воротынского с детьми арестовал и сослал на Белое Озеро в темницу…
– Было такое… – не подымая глаз с пола, промолвила Елена Глинская. – …С моего ведома…
– А Воротынских-то за что?.. – возвысил удивленный голос боярин. – Они-то, вообще к нашему заговору против конюшего никакого отношения не имели… Неужто память злая сыграла свою роль черную? Будто род князей Воротынских, породнившись с родом князей Можайских, будет детей, внуков и правнуков Василия Темного сживать со свету?.. С тех времен, как дочка основателя княжеского рода Федора Львовича Воротынского замуж за князя Ивана Андреевича Можайского вышла, и король Казимир обещал посадить на трон московский князя Можайского?.. Так ведь с тех времен сколько времени минуло – князья Воротынские, Бельские, Можайские, Стародубские первыми из Литвы в Москву от королей польско-литовских отъехали, верой и правдой Московским государям служили… Ивану Великому, Василию Ивановичу… Теперь вот, государю Ивану Васильевичу… А вы с конюшим князей Бельских и Воротынских… Ладно, партия Бельских, действительно, вместе с твоим дядей Михаилом состояла в заговоре против конюшего… Не против государя Ивана, а против конюшего!.. А почто вы с конюшим внезапно схватили, как «соумышленника» беглецов князя, славного из славнейших воевод Ивана Воротынского с детьми, и без всякого суда и следствия сослали на Белоозеро, где герой русский умер в заточении?..
– Лес рубят – щепки летят… – тихо, но твердо вымолвила Елена и, побледнев, содрогнулась всем телом. – …Меня-то вы тоже не щадите… Ой, не щадите как… А укоряете отсутствием милосердия к беглым и опальном… Не щадите, мать государя, травите нещадно, отравители…
Елена пошатнулась и стала оседать… Могла бы упасть навзничь на пол, если бы не подхватил ее вовремя боярин Бельский….
Но великая княгиня быстро пришла в себя в спасительных объятьях беглого боярина. Вырвалась из его рук Елена-правительница, гневно оттолкнула боярина Семена, уставившись на него очами яростными и ненавидящими… Села на скамью, кутаясь в черную телогрею атласную, чтобы собраться силами и разразиться вскоре речами страстными и дерзкими…
– Благодарствую, что напомнил мне о литовских княжеских корнях рода Бельских, Воротынских… Род Глинских тоже не из последних… Возможно, и повыше твоего рода… Не в этом дело… Потому что не в Литве королю потомки знатных родов служат, а государю московскому… Потому и смысл служения государю московскому заключается в той фразе, которую я услышала от тебя, боярин Семен, после целования креста с клятвенным словом верности государю Ивану, моему сыну… «Особа венценосцев неприкосновенна» – это сказал человек, многое сделавший для отвержения устава государевой власти, против этой власти выступивший… Ты выступил против меня, матери государя, правящей его именем… Выступил против не холопки, батогами битой, а против государыни… У сына моего, государя московского, а не у меня с конюшим, ты со своими братьями на жалованье были… Тебе ли позорить меня и укорять смертью безвинного славного воеводы, князя Ивана Воротынского да надо мною властвовать?!.. Как взгляну на тебя, изменника и отравителя матери государя, так душа моя от гнева разрывается, кровь в жилах холодеет, сердце от ярости и горя пепелится… Меня вы уже почти добили, в ходячий труп превратили – это юную летами и цветущую здравием государыню… Страшен и отвратителен мне твой лик ненавистный отравителя… Но говорю с тобой только потому, что верю в силу своей материнской любви жертвенной к сыну-государю… В моей жертвенной любви – отречение от собственных выгод и утех… Знай же боярин, что я готова лишить себя жизни добровольно ради пользы сына-властителя… Даже если стану жертвой злонамеренности, то ты, князь, произнесший свое клятвенное слово с целованием креста, обязан принести свою собственную жертву долгу, Отечеству, признательности государю Ивану… Не знаю как, но ты это сделаешь, иначе с митрополитом тебя я прокляну из своей могилы…
Елена Глинская без сил откинулась на скамье, а потрясенный силой материнской жертвенной любви Семен Бельский пробормотал себе под нос, в роскошную черную бороду:
– …Не кляни отравителя постылого, приберет Бог милого… Горе клянущему, а вдвое на грех идущему…
– Что ты бормочешь себе под нос, так что ничего не слышно?.. Или слаб в коленках и духом слаб, чтобы довести свое черное дело до конца?.. – сказала спокойно Елена, повернувшись к Бельскому в полуоборот и зябко кутаясь в свою черную атласную телогрею.
– Да, ничего, великая княгиня… – вымолвил Бельский, изумляясь снова жертвенной любви материнской и качая головой. – …Что поделать… Клятьбой да ротьбой к правде в доверие не вотрешься… – И уже мрачнее и жестче. – Где клятва, там и преступленье… Ведь ты же приказала убить меня калге Исламу… Так что к мести, отравлению приготовилась заранее… Ты и меня должна понять правильно, великая княгиня… Враги твои и государя-сына послали меня отравить вас обоих… Не давал я им никакой клятвы, а тебе вот и Господу-Богу дал… Сына твоего не трону… Обещаю, все сделаю, чтобы он жив-здоров остался на гнев врагам-супостатам… Ради престола под ним постараюсь, поверь мне на слово… Разумеется, небескорыстно, в пользу партии Бельских поверну все дело… А там – как Господь на душу положит: как дунет, так и будет…
Елена Глинская, бледная и неприкаянная, еле-еле прошелестела губами:
– Клятва умному страшна, а глупому смешна… Не боюсь я твоего яда смертельного, боюсь боярской злобы, на все готовой ради того, чтобы власти, а не Христа ради во временщиках свои интересы блюсти… Яд-то мне свой мгновенный сам дашь, или упрашивать заставишь?..
Снова изумился Семен Бельский твердости и мужеству матери, идущей на смерть ради сына-государя. «Легче мне было с крымчаками и турками в словесных баталиях препираться, с иудеями и латинистами планы заговорщицкие строить против престола московского… А вот эта умная, сильная, гордая женщина ценой своей жизни на сторону этого престола мятежного и смелого, ничего и никого не боящегося князя из древнего рода Бельских на свою сторону, на сторону престола своего сына повернула… Ай, да Елена Глинская, ай, да жертвенная любовь материнская… А ведь, действительно, вряд ли кто из врагов ярых Москвы – Третьего Рима, что из латинистов, что из иудеев, не говоря уже о крымчаках и турках, на такое самопожертвование пойдет ради своих сыновей, ради Отечества, веры, царя на православном престоле… Пускай его, царя-государя Третьего Рима, пусть себе сидит на престоле, раз его родила такая самоотверженная женщина, использовавшая ради его спасения всю силу жертвенной материнской любви…»
– Вот он, смертельный мгновенный яд, на мышьяке… – угрюмо промолвил Семен Бельский, передавая великой княгине заветный тайный пузырек.
– Яд весь здесь? – тихо спросила Елена.
Семен Бельский не хотел лукавить с ней и честно признался:
– Здесь половина яда… Другая часть находится… – Он хотел сказать, что вторая половина яда находится в руках его свояченицы Елены Бельской-Челядниной и повара великой княгини, ждущих только от