– Не прогонят, когда тот спасителем Москвы от крымчаков и турок окажется… Сам кого угодно прогонит, владыка, наш Иван… На него моя главная надежда…
– Вот и надейся, Семен, только не торопи события…
– А как же мне их не тропить, когда в Крыму все готово… Все ханство с турками и их лучшими пушками на Москву двинется… Не правитель Немой должен стоять во главе московского войска, а мой брат Иван…
– А что я могу сделать, посуди сам… Дело владыки – Бога молить, а не боярские дрязги вмешиваться…
– Но ведь в устранение правительницы вмешался… Помог мне, владыка, век не забуду… Никто из Бельских не забудет…
– То, Семен, другое дело было… Тогда жизнь будущего царя решалась… Я на защиту царской жизни встал… Грех на душу принял, что в сговор с тобой вступил, чтобы низвести конюшего, отстранить правительницу Елену…
– …Устранить Елену… – с недоброй усмешкой поправил митрополита боярин. – Устранить, а не отстранить…
Даниил напустил на себя неприступный вид, да такой, как будто о него слова обвинения боярина, как семечки отлетали. Сказал суровым голосом с явной неприязнью к беглому боярину:
– Еще раз повторяю, мое дело – Бога молить, а не в лихие дела государей и бояр вмешиваться… Будя, вмешивался уже… Пошто мне душу снова лукавому закладывать?.. Будя… Не заступник я тебе и не помощник из злыдней… – С холодной строгостью выговорил Даниил. – Абы нужда у тебя, Семен, была большая, абы, обижен был бы ты по недоразумению, тогда помог бы тебе… Но травить, как ты выражаешься, устранять Василия Васильевича Шуйского – здесь я тебе не помощник… Не советчик тебе даже в этом лихом деле… – Даниил огладил бороду и загадочно усмехнулся. – …Правда, слыхивал от людей своих, что вроде как занедужил, заболел жених знатный… На его дворе, а он переехал на двор Старицких, поговаривают злые языки, что переусердствовал он…
– …С молодой женой… – подхватил шутку Бельский. – …Уж больно хотелось настругать старику детишек… Это дело нехитрое, но для стариков дюже зловредное… Последние силы отымает, вгоняет в болезни… Благодарствую, владыка, на хорошей новости, может, и не нужно будет ускорять его последние мучения быстрым латинским ядом…
Даниил даже ухом не повел, напустив на себя снова неприступный вид, когда лихие слова и помыслы, словно семечки от стены отскакивают. Владыка свысока взглянул на потное, возбужденное лицо боярина и обратился к нему с нравоучением высокого порядка.
– Ты не крушись и не держи зла на меня, Семен… Пойми, что не только тебя жизнь в дальние земли загнала, когда ты против конюшего Овчины выступил на стороне Глинского… Меня жизнь тоже в угол загоняла не раз, сейчас вот тоже загоняет… Говорю я тебе горькие слова не в осуждение, а в назидание… Ведь кроме Господней воли есть суетная человеческая доля… Вот и ты, и я, все мы суетимся, а надобно бы гнать мысли и помыслы суетные… Доля суетная, которой мы удостаиваемся в жизни, проникнута ощущением связанности, гнета… Соответственно чему народная фантазия создала образы преимущественно отрицательные: Беды, Горя – литовской Журбы, русской Кручина – Обиды, Нужи… А там уже недалеко и до сути суетной судьбины-судины, то есть жалкой непотребной и злой судьбины, недоли-злыдни… Чуешь, суета опять на тропку злыдней ведет… А ведь под влиянием христианства в народные представления о доброй Господней доле проникает идея о промысле, о высшем устроении не одного, а всех к общему благу. С другой стороны, будоражит душу и идея о заслуженности: доля Господня и недоля-злыдня… Причем они не только даются свыше, но и заслуживаются; как говорится, своя волюшка доводит до горькой долюшки… А с горькой долюшкой недалеко уже и до лиха внутри человека и вокруг его, вследствие его неправедных деяний… В конце концов, все это упирается в горе-злосчастье личной жизни, жизней близких…
– Горе-злосчастье… – повторил недоверчиво Семен Бельский… – Вон, как ты повернул, владыка… Да какое горе-злосчастье будет на Руси, в Москве – Третьем Риме, если Шуйского-Немого, да и вообще всех Шуйских заменят Бельские?.. Ведь уговор-то промеж всех боярских партий, с твоей легкой руки, владыка, действует – юного государя не трогать… Чтоб с его головы ни один волос не упал по злой или какой воле боярских партий… Не будь такого уговора боярского и княжеского, Рюриковичей-Шуйских и Гедиминовичей-Бельских, да разве я ввязался бы в латинскую, иудейскую авантюру возглавить поход крымчаков с турками на Москву… А я решился, потому что это в конечном итоге окажется на руку Москве и надолго отвратит турок от мысли воевать русские земли… Пусть латиняне свои планы вынашивают столкнуть лбами Русь православную и османскую империю или устроить новый крестовый поход против неверных турок, усыпав дорогу к победе трупами православных… Пусть… Какое же это горе-злосчастье для Руси, в полном смысле этого слова?.. Просто я хочу подыграть своей партии Бельских-Гедиминовичей, чтобы устроить небольшое горе-злосчастье партии Шуйских-Рюриковичей… Ведь все это делается на счастье царя нового Третьего Рима… Государь Иван приблизит к себе Бельских, поставит правителем брата Ивана – победителя турок и крымчаков… И это будет по заслугам… Меня простят, и я вернусь в Москву, буду помогать новому правителю Ивану Бельскому вместе со старшим братом Дмитрием… Или я чего-то не понимаю, владыка… Ты, же, владыка, был всегда с Бельскими… Будет правителем Иван Бельский, да кто же посмеет тебя сгонять с митрополии при нем?..
Даниил тяжко вздохнул и сказал бесстрастным голосом:
– Чует мое сердце, придется мне оставить престол митрополичий… Низведут меня Шуйские за то, что слишком рьяно взял вашу сторону Бельских… – Даниил покачал головой и попытался улыбнуться. – Силы, которые стоят у тебя, Семен, за спиной, меня ведь тоже заставляют служить твоей партии… Только боюсь, что горем-злосчастьем обернутся и мои слабые попытки удержаться на престоле, в случае смерти Василия Немого, естественной или насильственной…
– Ну, хоть здесь мы едины во мнении… – ухмыльнулся боярин. – Смерти Немого, естественной или насильственной быть… И на том спасибо от партии Бельских… Если естественная смерть Немого задержится, я ее ускорю своими средствами…
Даниил даже не поморщился. Слова боярина как бы не услышал и снова оседлал своего любимого конька, видя воочию, как его тайным собеседником лихо правит «дух зла и ожесточает его и без того жестокое сердце.
– А знаешь, Семен, что горе-злосчастье представляет собой причудливый фантастический образ, в котором народные представления о прирожденной или навязанной недоле смешались с образом библейского демона-искусителя, нападающего на человека, когда, преступив заповедь, он сам отдается власти греха…
Бельский недоуменно вытаращил на митрополита глаза и, заикаясь от напряжения, вымолвил:
– Ты-ы, вла-ла-ды-дыко, имеешь в виду, что иудеи и латиняне искушают… Мол, главный демон искуситель обличье умного старика-иудея Моисея, тайного ханского советника, принял… Ты же ему, как и я, многим, если не всем, обязан…
– Никому и ничем я не обязан… – отрезал Даниил. – Воспользовались темные силы моей бесхребетностью, суетным тщеславием, вот и пожинаю плоды своей слабости… Долю мою и твою наши с тобой тайные покровители вдохнули особым демоническим существом… Злыдней или суетой, не разберешь, пока не помрешь и не предстанешь перед Господом на Страшном суде… И осудит Господь нас за все искаженные главные идеи нашей доли: за идею прирожденности, идею предопределения и, прежде всего, за идею суетного случая…
– Какая разница… – бросил зло Бельский, подумав неприязненно: «Вот и владыку муки совести заели за свои мелкие грешки и крупные грех, что при старом государе, что при нынешнем… Ему можно философствовать на мелком месте, да бездействовать при этом… А мне нечего ждать естественной смерти Немого, надо яд опробовать на нем, если болезнь старика не возьмет раньше времени… Все равно спешить надо… Нет у меня времени… Даже на философские беседы с греховным владыкой времени нет… Так чего же я с ним вожусь… Не он, так Троицкий игумен Иоасаф на престоле духовном… Какая разница… Все они повязаны правилом игры – беречь живым государя на троне, не щадя прочих боярских жизней и судеб… Хоть так-то…»
Даниил с удивлением глядел на Семена ясным, глубоким и спокойным взглядом, почему-то тихой лаской веяло от его величественного, румяного лица, не тронутого серной маской. На прощанье митрополит развел руками и сказал странные, полные тумана слова:
– Никто ничего не знает о нашем конце, кроме Господа… А жалкий человече верит во влияние звезд на свою судьбу человека, лопочет о собственной счастливой или несчастной «планиде»… Чего это меня потянуло с тобой на образ злыдней? Не знаю… Может вспомнил, что злыдни прямо или косвенно связаны с так называемыми злыми днями византийских гадальных книг… Видишь, Семен, какую глупость сморозил первосвятитель: «Злыдни – это злые дни». У меня они, мои злыдни скоро начнутся, и не скоро кончатся… Все же митрополит Даниил не простачок какой, чтобы безропотно сдаваться злыдням… А у тебя тоже ведь на горизонте появятся свои злыдни… После твоего успешного похода на Москву… Успешного для твоей партии, царя будущего, позорного для хана, турок, латинян… Неужто в выигрыше останутся одни иудеи – без своих злыдней…
Семен Бельский уже плохо слушал владыку, решительные злые мысли вихрем теснились в его шалой голове: «Не слукавил ведь Даниил, говоря о скорой возможной смерти Немого, от сугубо естественных причин… Или лучше опереться на испытанный, старый, как мир, насильственный способ прерывания жизни Рюриковича, потомка Кирдяпина, быстрым ядом… Ведь безболезненно почти… И мучений гораздо больше при жалком естественном угасании, чем при скором конце от латинского яда… Вот она воля Божья, а судьба и судьбина-злыдня уже не в одних Господних руках, но и в моих… Умрет естественным образом от болезни какой, и яда не потребуется… Задержится, пойдет на поправку, тут я злыдней нагряну, его злые дни придвину к концу, укорочу их счет… Только прав владыка