– Знаю, почему мой предшественник Даниил отказывал челобитчикам Ефросиньи. Да и Шуйский-Немой гнал их взашей – тоже знаю. Смуты престольной боялись шибко. Тем самым прежнюю линию держали правительницы и конюшего, пославших Ефросинью с Владимиром в ссылку… Я так понимаю, что должен бы защитить опальных и гонимых, да с оговоркой одной. Да, хочу чтобы ласку государя и правительства Ефросинья с малолетним Владимиром Старицким увидели. Но я и хочу, чтобы православный государь соблюл свое достоинство царское не только своей милостью к опальным. Но и чтобы покой и порядок в земле Русской соблюл… Иван Великий и Василий Иванович, прежние государи московские только начали дело по закладке Третьего Рима, а их внуку и сыну Ивану надо дальше блюсти достоинство царское будущего царя Третьего Рима и землю Русскую блюсти… Так меня епископ Новгородский Макарий наставлял перед восшествием на духовный престол… И я ему благодарен за это… Пора при новом царе Иване под единым православным отцом-самодержцем собраться, в старых границах расцвести и новыми землями разжиться, тем более эти земли древнерусские… Единого крепкого властителя государству Русскому надо над собой чуять и почитать, чтобы под его рукой державной усиливалась и укреплялась Русь православная… Нельзя, чтобы разброд пошел в нашей земле, нельзя, чтобы на престоле был разброд… А тут надо определяться нам с тобой, князь Иван – печалиться или не печалиться нам за Ефросинью с сыном… Вот незадача: знамо дело, надо освобождать старика-узника Дмитрия Углицкого… Только куда ему идти-то в мир, отмаявшись в темнице полвека… Ему темница домом родным или кельей монашеской стала… А Ефросинья с Владимиром в миру приживутся… Токмо их повязать надо не слово клятвенным, а любовью милостивого государя… Всепрощающего… Только поймут ли до конца милость его – вот в чем вопрос?..
Иван Бельский усмехнулся в усы и бороду, выслушав сомнения владыки по поводу освобождения Ефросиньи с сыном и желание оставить решение за юным государем. Сказал мрачно:
– Не слишком ли взрослое испытание для не умудренного опытом десятилетнего Ивана?.. Вроде как мы идем печалиться с тобой, владыка, за всех опальных, а решение по освобожденью Ефросиньи с Владимиром надо принимать отроку?..
– Это и есть воспитание царя Третьего Рима… Как меня наставлял Макарий Новгородский… Он же в Новгороде на своей епископской кафедре преуспел дюже славно. Ужели при нем и теперь Великий Новгород станет строптивым сыном своему будущему царю, а пока отроку-государю Ивану? Большая беда тогда случится для государя и веры православной… А за веру православную все лучшие люди русские готовы от мала до велика свой живот положить с врагами веры… А ведь сколько врагов внешних – крымчаки, казанцы, Литва, а тут еще турки на нашу шею могут объявиться… А внутренние дрязги от удельных претензий и кормлений наместников…
– А тут еще челобитчики внутренние болячки ковыряют с просьбами насчет Ефросиньи и Андрея Старицкого… – вставил лыко в строку боярин.
– Так пойдем или нет – к государю за всех печалиться, за Дмитрия Андреевича, Ефросинью, Владимира? – строго и серьезно спросил Бельского владыка.
– Ты, владыка, забыл про моего брата Семена… – так же строго и серьезно, в тон Иоасафу напомнил Иван Бельский.
– Да помню я, помню… Только чего-то я недопонимаю… Как-то душа не лежит – ходатайствовать и недопонимать…
– Ты мне веришь, владыка?
– Верю, князь Иван…
– Так поверь в то, что прощение Семена, заступничество за него государя нужно больше всего государю, будущему царю Третьего Рима…
– Эка ты, князь, как завернул… Ну, что ж, пойдем к царю-государю, пофилософствуем о свободе выбора и воле Господней… Попечалимся за опальных…
Перед юным государем и владыкой Иоасафом, в присутствие ближних думских бояр Иван Бельский подробно рассказывал о начавшейся реформе местного управления. До этого были сомнения у главы Думы – «стоит ли нагружать отрока такими сложными государственными делами и вопросами» – но по мере того, как с живыми умными глазами реагировал отрок на его слова, понял, что смышленому государю давно надоела роль наряженной куклы во взрослых играх Шуйских, в основном, перед иноземными послами. Вот и рвался скорее в дело юный государь, то сосредоточенно, то с мальчишеской непосредственностью, слушая и артистически жестикулируя при том или ином повороте речей правителя и боярских реплик. Только митрополит сидел неподвижно и важно, предвкушая время своих ходатайств государю, когда можно будет слезно вместе Иваном Бельским печалиться за опальных князей…
Иван Бельский высказывал свои весомые аргументы, почему наместники и волостели лишались права суда по важнейшим текущим уголовным преступлениям и почему это право необходимо передавать губным старостам из числа выборных дворян. В помощь губным старостам дополнительно избирались другие старосты, сотские и «лучшие люди» из крестьян и посадских граждан. Глава Думы разъяснял, что для надзора за окружными судьями в государстве учреждался Разбойный приказ, поскольку главной обязанностью губных старост было преследовать разбойников – «лихих людей».
– …Разумеется, назначаемые из Москвы кормленщики – наместники и волостели, лишились части своих полномочий, переданных выбранным людям на местах… – закончил Бельский и улыбнулся государю. – Может, так и лучше… Без казнокрадов и корыстных кормленщиков вздохнет спокойно земля Русская…
– Пусть вздохнет… – улыбнулся в ответ Иван-государь.
– И вздохнет, наконец-то, полной грудью… – кивнул головой согласный с реформами Думы митрополит. – …Самое время, государь, печалиться… Опальные взывают… Опалы далеко несправедливые и давние нельзя сносить достойным людям…
Иоасаф перевел взгляд на Ивана Бельского, тот перехватил его, и выразительно подмигнул своим ближним боярам, мол, братцы, выручайте, оставьте нас вдвоем наедине с государем для серьезного разговора с глазу на глаз, не для многих ушей. Бояре смекнули в чем дело, и откланялись государю…
– Неплохо бы освободить из темницы твоего двоюродного братца Владимира Старицкого с матерью Ефросиньей, дозволить бы жить им на дворе отца его Андрея Ивановича… Милость твоя, государь, к подданным и близким твоим даст плоды и отвратит от неправосудия… – владыка тяжко вздохнул и продолжил постным голоском. – Надо вспомнить и о тяжкой участи старого несчастного Дмитрия, сына опального Андрея Васильевича Углицкого, брата деда твоего, Ивана Великого… Полвека узник Дмитрий в темнице провел… Неужели не заслужил милость прощения? Только куда ему идти в мир прощенным – вот в чем вопрос?.. О своем опальном брате Семене пусть сам боярин Иван Бельский скажет… – Владыка пожевал губами и добавил. – Я бы поддержал его просьбу о помиловании брата…
Иван-государь хлопал глазами. Когда-то он пошел навстречу просьбам Ивана Бельского – «И что из этого вышло? Новые опалы…». Молчание затянулось, но тут слово взял боярин:
– Государь, конечно же, вряд ли будет что иметь против освобождения несчастного Дмитрия… Просто о нем все забыли… Участь Дмитрия давно уже никого не занимала… Свобода выбора у него, даже после помилования, правда, весьма странная, владыка здесь прав, как всегда… Но я перед тем, как просить за брата Семена, я бы хотел замолвить словечко в защиту сына и матери Старицких… Тебе может поначалу показаться опасным освобождение твоего брата Владимира и особенно его матери Ефросиньи, нашей с тобой родственницы… Многие могут нашептать государю, что Ефросинья Хованская питает злой удельный дух, который не даст покою на престоле, а то и доведет до гибели все ее семейство… Не знаю, не знаю… Но уверен в одном твердо, у князя Старицкого и его мятежной матушки множество доброхотов, и я один из них…
– Ты, князь, доброхот Старицких? – удивленно спросил Иван. – Шуйские меня Христом Богом заклинали даже перестать думать об их освобождении…
– И мы не подталкиваем к такому решению, – сказал тихо Иоасаф, – сам решай, государь, чай, не маленький… Свобода государевой воли превыше всего… Наше дело печалиться, а тебе отвечать и решать, что делать…
– То же самое я хочу сказать о своем брате Семене… Спасибо владыке, что взялся быть ходатаем, моим союзником… Извинить отступника Семена не решились до конца ни твоя матушка, ни другие правители – и все это по молодости леи его… Впрочем самовластие конюшего Овчины тоже было главной причиной его непрощения… А он просит прощения и готов послужить земле Русской, благо для нее сделать, какое до него никто не делал и не додумался, даже будучи опальным беглецом-боярином…
– Странно, какое благо может сотворить беглец… – задумчиво произнес Иван и перевел взгляд с боярина на владыку.
Но лицо Иоасафа было серьезно и непроницаемо, он словно решил, мол, пусть сам государь определится миловать или не миловать и Семена, и мать с сыном Старицких. Иван на секунду закрыл глаза, подумав: «Вот оно какое бремя власти… Вот оно счастье и проклятие свободы выбора…». Отрок знал, что скажет, открыв глаза: «Миловать надо, пока душа не ожесточилась!»
27. О свободе воли и причудах милосердия
– А знаешь, государь, что причина и олицетворение свободы воли, свободы выбора, наконец, просто свободы – это сама живая жизнь?.. – сказал удовлетворенный Иван Бельский решимостью отрока-государя всех опальных, о которых печалился митрополит с главой Думы, помиловать. – В древней римской мифологии Свобода первоначально в аллегорической форме олицетворяло жизнь, приятную и не зависимую от всяких дел забот, подобно Юпитеру Либеру и Liber Pater. Впоследствии Libertas было названием божества полноправных римских граждан. Божеству свободы был воздвигнут храм на Авентине властителем Гракхом. Другой властитель Клодий соорудил святилище свободы на том месте, где находился дом изгнанного философа-златоуста Цицерона. После падения Сеяна была воздвигнута статуя свободы на форуме.
– И какого же было изображение свободы? – спросил Иван.
– В Литве среди княжеского рода Гидеминовичей считалось, что изображение свободы известно главным образом по старым монетам времен империи Первого Рима. Она представлялась или в виде женщины, держащей в левой руке копье или рог изобилия. А в правой шапку, олицетворявшую отпущение на волю, или в виде бюста, с характерной прической на голове…