– При чем здесь свобода княжьей воли, свободы выбора? – буркнул под нос юный государь.
– Как при чем? – отозвался Иоасаф. – Свобода воли и выбора заключена в степени и способе зависимости частичного бытия от всецелого…
– Не мудрено? – спросил владыку Бельский.
– Если мудрено, то поясню… Античные философы слишком были заняты внутренним «качеством» мотивов. Подчинение низшим, чувственным побуждениям они считали рабством, недостойным человека, а его сознательное подчинение тому, что внушал разум, было для них настоящей свободой… Хотя из этого подчинения достойные и добрые действия вытекали с такой же необходимостью, с какой из подчинения бессмысленным страстям вытекали дурные и безумные поступки. Переход от низшей необходимости к высшей, т. е. к разумной свободе, обуславливается истинным знанием. Все с одинаковой необходимостью ищут себе добра, но не все одинаково знают, в чем оно…
– Действительно знающий об истинном добре по необходимости его хочет и исполняет, а не знающий, принимая мнимые блага за настоящее, устремляется к ним и, по необходимости ошибаясь, производит дурные дела… сказал Бельский. – А по своей воле или охотно никто не бывает дурным. Зло сводилось к неразумию…
– Свобода воли возникает прежде или после рождения человека?.. Свободно можно выбрать и правду, и неправду… Выходит, свобода воли не всесильна? – спросил Иван и поверг в длительное молчание задумавшихся боярина и митрополита.
– Из области свободных действий исключается не только то, что делается по принуждению, но и то, что делается по неведению… – туманно ответил владыка. Ни то, что по разуму невозможно, ни то, что по разуму необходимо, не составляет суть свободы воли. Если бы человек был только существом разумным или чистым умом, он неизбежно хотел бы во всем только величайшего блага, и все его действия были бы предопределены знанием наилучшего. Но, имея, кроме ума, страстную душу, человек может для удовлетворения страсти предпочесть меньшее или низшее благо большему или высшему, в чем и состоит его свобода и ответственность. Таким образом, свобода воли, как обусловленная низшей стороной нашего существа, есть не преимущество человека, а лишь несовершенство его природы…
– Выходит, приняв свободное решение о помиловании опальных граждан, я был несовершенен? – Спросил Иван.
– Все мы не совершенны… – снова напустил туману владыка. – Но ты, православный государь, милуя, оказался прав…
– По мне ближе свобода воли человека, что государя, что простолюдина, понимаемая, как независимость духа от страстей и от внешних случайностей… – негромко, но ясно произнес Бельский. – …Страсти тщеславия и случайности в судьбе того же брата Семена отсеются, как шелуха, и проявится суть главная – помощь православному Отечеству и его государю… Спасибо, государь за проявленное милосердие к брату Семену… Когда-нибудь ты оценишь, что он сделал для тебя и Отечества…
Иоасаф ласково поглядел на отрока-государя и произнес голосом, не терпящем возражения:
– Новая почва для вопроса о свободе воли открылась в христианской идее Богочеловека, где человек находит свое полное и окончательное определение в своем личном единстве с Божеством… Исходя из христианской истины, что в судьбе человека участвует он сам своей волей, и подчиняется или не подчиняется воле Божества, – в этом признак свободы и рабства с грехом пополам… Добро возможно для человека лишь действием божественного начала, проявляющегося в человеке и через него, но не от него. Такое действие называется Благодатью. Уже для того, чтобы человек стал хотеть помощи благодати, нужно, чтобы сама благодать действовала в нем; собственными силами он не может не только делать и исполнять добро, но и желать или искать его…. К сожалению, в основном, человеческая воля всегда сопротивляется благодати и должна быть ею преодолеваема… Потому спасение человека зависит всецело и исключительно от благодати Божией, которая сообщается и действует не по собственным заслугам человека, а даром, по свободному избранию и предопределению со стороны Божества…
– Но где же в таком случае место для той настоящей свободы самоопределения греховного человека к добру и злу, которая одинаково требуется и нашим внутренним сознанием, и нравственной сущностью христианства? – спросил Бельский и по глазам отрока-государя понял, что тот тоже готов был задать аналогичный вопрос.
– Когда защищаешь свободу воли, то иногда даже святым отцам церкви кажется, что отрицаешь благодать Божию, а когда утверждаешь благодать, то кажется, что упраздняешь свободу… – сказал, тяжело вздохнув владыка. – Человек, имея волю, волен в себе, т. е. свободен; имея разум, он сам себе судья; свобода выбора делает нас «волящими». Милость Божия делает нас благоволящими. Отними у человека свободу воли, и не будет спасаемого… Отними у человека Божью благодать, и не будет спасающего…. Значит, окончательная цель всех человеческих хотений и действий одна и та же – благо; но и она, как всякая цель, может достигаться неопределенным множеством разных способов и средств, и только в выборе между ними свободой человеческой воли… Вот так-то, государь православный…
Бельский поглядев на задумчиво размышляющего над словами владыки Ивана-государя, мягко ему улыбнулся и тихим, но твердым голосом произнес:
– А я слышал от литовских латинян, что их противник Лютер сказал, что свобода воли есть вымысел и Бог ничего не предузнает случайным образом, но все неизменной, вечной и безошибочной волей предусматривает, предустановляет и исполняет. Этой молнией повергается и совершенно стирается свобода воли. Отсюда непреложно следует: все, что мы делаем, все, что происходит, хотя и кажется нам случайным и отменимым, воистину, однако, совершается необходимо и неизменно, если смотреть на волю Божью…
– Можно бы и не тратить сил на опровержение богослова, недруга латинян, да и православных тоже… – Сказал владыка. – …Только остроумным замечанием Лютера не упраздняется воля, потому что необходимость не есть то же, что внешнее принуждение. Мы сами, непринужденно, хотим и действуем, но по определению высшей необходимости. Мы бежим сами, но лишь туда, куда правит наш всадник – или Бог, или Дьявол…
– Не может быть всадником души человеческой Дьявол!.. – пылко произнес Иван и с надеждой посмотрел на владыку.
– Конечно, не может для людей, верящих в Господа, ниспосланную им Божью благодать для верующих, и обладающих свободной, не рабской волей… – глухо произнес владыка. Поскольку свобода воли и всемогущество Божьей благодати имеют самостоятельные основания. Настолько твердые, что если бы даже нам и не удалось понять возможность их соединения, то это не давало бы нам права жертвовать одной из них: мы должны крепко держать оба конца связывающей их цепи, хотя бы середина ее ускользала из наших рук или от нашего взгляда…
– Не ускользнет и середина этой цепи из наших рук или от нашего взгляда… – твердо промолвил Иван. – Будет милость всем опальным, о которых печалились владыка и первый боярин.
В итоге государь Иван простил Семена Бельского и тому было дозволено беспрепятственно и с честью явиться в Москву… В Тавриду был послан гонец к послу московскому Александру Кашину с соответствующим уведомлением от имени юного государя – благочестивым чрезвычайно к беглецу-боярину… Были помилованы мать Ефросинья Хованская и сын Владимир Старицкий и, конечно же, Дмитрий Андреевич Углицкий…
Только, как и предполагал мудрый митрополит Иоасаф, уже невозможно было возвратить проявленным милосердием Дмитрия из могилы его темницы-кельи чуждому и ненужному ему миру. У него была своя свободная воля прощенного, собственная свобода выбора. Не вышел в мир из своей каменной могилы Дмитрий Углицкий. Потому как Иван Бельский только распорядился именем государя освободить опального князя от тяжелых железных цепей, да впустить к нему в темницу больше света и воздуха.
Говорят, свободный в выборе своей судьбы, идти в мир или остаться в темнице-могиле Дмитрий Углицкий смягчился душой, тихо прослезился, благодарствуя юного государя Ивана. Так и дожидался в свободном выборе судьбы своего естественного конца в вологодской темнице…
Со счастливой блаженной улыбкой дождался своего печального конца. Узнав, что другой брат его, князь Иван Андреевич, умер тихим иноком в вологодском монастыре незадолго до его «освобождения» милосердным государем, Дмитрий Андреевич завещал похоронить себя вместе с братом. Оба несчастных князя, реализовав по своему свою свободу выбора, лежат с тех пор вместе под одной плитой в вологодской церкви Спаса на Прилуке.
Именем государя Иван Бельский выпустил из другой темницы двоюродного его брата Андрея Старицкого, мать его Ефросинью и многих других пострадавших от Глинской с Овчиной, братьев Шуйских. Тем самым правительство Бельского заслужило хвалу народную за милосердие к опальным. Старицкие по указу Думы переехали в свой дом и жили некоторое время тихой и уединенной жизнью. Им тем же указом Думы были возвращены богатые поместья дяди государя Андрея Ивановича, дозволили иметь богатый двор, бояр и слуг княжеских.
В день Рождества Христова 1541 года по настоянию Ивана Бельского мать и сын Старицкие были представлены государю Ивану.
Ефросинье не было и тридцати, но была она дородна и невысока станом, лицом бела да румяна, черные очи смотрели ясно и пристально. Видно было, что хрупкий невзрачный и болезненный сынок Владимир во всем слушал матушку и ни в чем ей не перечил.
Когда к ним вышли государь с Бельским, Ефросинья прослезилась и, низко кланяясь, им сказала:
– Благодарствую за милосердие… Не пеняйте на меня, государь и первый боярин, вдову старую, что я вам беспокойство когда-то учинила… Вот мой Володимир – он-то в чем виноват?.. Со мной он пропасть не может, без меня пропадет… Но, пусть источили морщины лицо мое, даже седина пробилась на голове моей, от слез напрасных прослезились мои очи… Да нет моих укоров и претензий… Муки старые окончены… Будем думать, муки новые впереди не будут такими страшными… Потому и я, и сын мой будем за государя, нас простившего… С государем своим будем всегда…