Несколько раз со времени разговора с дьяком видел первого боярина Иван-государь, да язык не поворачивался спросить того про казанцев. Говорили ни о чем – ничего конкретного, первый боярин откровенно не высказывался на тему царского венчания, только туманно намекал на согласованность своих действий с митрополитом Иоасафом, мол, все идет своим чередом…
«А ведь Иван Бельский со своим братом Дмитрием сейчас главные временщики… – размышлял юный Иван – Конечно, с ними мне гораздо лучше, спокойней, чем с жестокими и жадными опекунами-братьями Шуйскими. Бельские-то хоть казну не разворовывают, на золоте великокняжеском имена своих предков не перебивают. Ведут, как рачительные хозяева страны, пекущиеся о благе своего народа и «своего» государя. Ни слова о выхлопотанном позорном «государевом прощении» канувшего в безвестность опального беглеца – путеводителя татар и турок на Оку – Семена Бельского… Как будто его и не было, и след простыл. Но какой-то разлад между старшими братьями Семена наметился, словно черная кошка на Оке им дорогу к общей власти перебежала. Смотрят друг на друга отстраненно и холодно, как-то не по-братски… Только как-то быстро после окского победного похода замкнулся в своих хлопотах старший брат Дмитрий Федорович, все дальше отдаляясь от Ивана Федоровича… Словно и победа уже не радует – не до нее вовсе в текущей суете повседневных внутренних дел…»
Только откуда было знать государю юному, что слухи о желании возвести его на царский престол усилиями митрополита и правителя, торжественно короновать престолонаследника и использовать победу на окских бродах для многолетнего первенства партии Бельских раньше осуществления Иванова желания – расспрашивать – дошли до жестокого и ревнивого к чужим успехам и возвышениям Ивана Шуйского…
Слишком тщеславен, излишне честолюбив был потомок Кирдяпин – старый князь Иван Васильевич, чтобы простить возвышение партии Бельских, украсивших свою фамилию памятью об окской победе, а его, старого воеводу, мечтающего о лаврах Александра Невского, хитроумно задвинули во Владимир – «в ожидании казанцев». Сразу же после триумфа Бельских на Оке, после скоропалительного бегства в Дикую степь хана, побросавшего даже хваленые турецкие пушки, почувствовал потом Кирдяпы и Невского себя обманутым, ловко проведенным невесть какими лукавцами, с той и с этой стороны – и захотелось посчитаться с этими лукавцами. Разумеется, не было никакого желания у Шуйского выяснять отношения с ханом, гнаться за ним, аж до Тавриды, чтобы разбираться – был или не был сговор с ним Бельских…
Только выбила из колеи лукавая победа Бельских над неверными, да еще и в обход его, главы партии Шуйских… Не задумывался последний из опекунов юного государя Иван Шуйский, потихоньку, не коря себя за лихоимство, «законно, на правах старшинства» разворовывающий казну великих московских князей, что есть не менее опасная для рода человеческого пагуба – жажда власти, излишние тщеславие и честолюбие. Страдал Кирдяпин потомок от своей второстепенности в Московском государстве, задвинутый на владимирское воеводство удачливым соперником Иваном Бельским. А тому еще победа на окских бродах обломилась. А когда Бельские возведут на царский трон Ивана в неполных 12 лет – то прощайте все надежды Шуйских на первенство среди боярских партий.
Именно излишнее тщеславие и честолюбие заставляло его печалиться о том, что не Шуйским, а Бельским досталось неслыханное признание народное за то, Москву отстояли, татар погнали, пушки турецкие захватили. А ведь после такой победы род бояр-победителей утверждается чуть ли навечно рядом с престолом и в памяти народной, такой род и в Думе главенствует, и свои законы творит, и к великокняжеским богатствам припадает – по заслугам…
Иван Шуйский кожей чуял, что слукавили братья Бельские, одержав такую блестящую победу, тем более, бескровную над полчищами татар и турок; о возможном сговоре и явленном лукавстве говорило наличие Бельских на разных сторонах противостояния. Татар вел «путеводитель» Семен, до этого милостиво прощеный государем с подачи брата, главы Думы Ивана, а от Семена оборонялось окское войско под началом главного воеводы Дмитрия – вот Бельским с какими-то тайными иноземными покровителями и удалась лукавая победа… Но ведь как войско русское организовали глава Думы и главный воевода… Иван Шуйский ставил себя на место Бельских и недоверчиво качал головой – не смог бы организовать, вооружить и вдохнуть такую уверенность в свои силы русскому войску… А Бельским удалось, с лукавством тайным, но удалось – растаяло нашествие татарское…
И во всех своих муках уязвленного тщеславия и честолюбия пекущийся о славе своего древнего княжеского рода Шуйских-Рюриковичей князь Иван винил не только Ивана Бельского, которого он не смог раньше изничтожить в темнице на Белом Озере, но и владыку Иоасафа, которого он своими собственными руками возвел на митрополичье. А тот возьми переметнись к старым врагам Шуйских – Бельским, оказавшись к тому же скрытым нестяжателем, сторонником «жидовствующего» Максима Грека… Ой, как хотелось посчитаться Ивану Шуйскому со строптивым владыкой, вошедшего в союз с Бельскими, да вынашивающего планы венчать на царство малолетнего Ивана, похерив «опекунство и старых опекунов», воспользовавшись стечением обстоятельств – задвижкой его во Владимир, да бескровной победой над неверными.
«Ведь если удастся Иоасафу с Иваном Бельским короновать малолетнего Ивана, то, почитай со всеми Шуйскими, со всеми многочисленными сторонниками его боярской партии покончено будет… Выдавят нас со всех значимых мест, отодвинут, задвинут к черту на куличики и будут править по своим правилам и законам нестяжателей, а нас в пыль потихонечку сотрут – и крякнуть не успеешь… Пора управу найти на Бельских, в первую очередь, уничтожить князя Ивана, брата Дмитрия изолировать от него, и еще – разделаться с митрополитом двуличным, сладкоголосым на обещания быть с Шуйскими, да переметчиком, на самом деле…» – думал уязвленный князь Иван Васильевич и терзался, терзался.
Хотелось ему, ой, как хотелось сбить спесь с Ивана Бельского, его главного обидчика, и с «карманного» митрополита, вздумавших короновать малолетнего Ивана, которого не им, а Шуйским в первую очередь сына покойный государь Василий поручил. Царя с престола уже не сведешь, тем более такого, который опирается не на твою боярскую партию и не на твоего митрополита…
Казалось не было никакого благовидного предлога, чтобы устраивать Ивану Шуйскому заговор против главы Думы Ивана Бельского и владыки Иоасафа. Нельзя было им поставить в укор возникшую дружбу, всегда ведь сподвижники Шуйского могли задаться вопросами: «Ну, и что? Иван Шуйский поставил Иоасафа на митрополичье – не век же Иоасафу Шуйскому за это кланяться? Владыка и так благое дело для государства сделал вместе с Бельскими. Помог дух русского войска поднять, молясь с государем Иваном перед иконой Владимирской Богоматери и содействуя посылке «государевой грамоты» задиристым воеводам, чтобы под началом братьев Бельских, главного воеводы и правителя, пошли с Богом на татар и турков – за государя и Отечество православное… Неужто можно идти войной на митрополита и главу Думы, опалу на них возводить только за их дружбу и усердную любовь к Отечеству?..»
А Иван Шуйский тщился доказать сподвижникам по заговору, что глава Думы и митрополит и раньше были повязаны одной веревочкой нестяжательской идеи. А через лукавую победу Бельских на окских бродах над татарами митрополит готов показать свое истинное лицо – венчать на царство шапкой Мономаха юнца Ивана и утвердить первенство правителя и его партии, а всех других знаменитых бояр и князей, даже участвующих в победе на Оке потихоньку задвинуть. С глаз долой, из сердца вон и Бельского и царя-государя, обязанного всем только правителю и митрополиту. Раздувал такими подозрениями и обвинениями недовольство многих знаменитых русских бояр и князей, склоняя на свою сторону «обиженного опекуна», единственного из оставшихся в живых, поставленных на это дело еще государем Василием Ивановичем.
Поздней осенью того же 1541 года Иван Шуйский стал собирать у себя во Владимире главных заговорщиков, чтобы определиться, наконец, в последовательности действий и сроках выступления против Ивана Бельского и владыки. Много приезжало в ту пору к Шуйскому, любуясь владимирскими полями со щетиной сжатой ржи, лугами с сильно поднявшейся отавой в обрамлении лесов с темными пятнами хвои остатками вялой желто-красной листвы, непобитой еще дождями.
Вряд ли заговорщики могли сказать о радушии и теплом приеме во владимирском воеводском доме хозяина, главного заговорщика. Скуповат, прижимист был жилистый, крепко сбитый, широкоплечий старик Иван Шуйский. Медами стоялыми и прочим горячительным не поил, шутил: «Развести может, а еще хуже языки развязать перед посторонними». Когда кто-то из заговорщиков намекал, что закусить бы не прочь получше, мол, пустому желудку с дороги кое-что съестное требуется, князь Иван удивленно пожимал плечами и говорил: «А чего сильно закусывать, коли не выпили как следует… Вот правителя загоним «за кудыкины горки», откуда не возвращаются, тогда и выпьем и закусим во дворце по человечески…»
Чаще всего к Шуйскому приезжали, вошедшие в ядро заговора знатные бояре и князья Михаил и Иван Кубенские, Дмитрий Палецкий, казначей Третьяков. Именно они склонили к участию в заговоре многих дворян и детей боярских во многих русских землях, от Москвы до Новгорода. Беседуя подолгу с заговорщиками, снова и снова удивлялся человеческой природе Иван Шуйский. Его тщеславие и честолюбие было тщеславием и честолюбием воеводы, воина, которого лишили заслуженной победы в схватке с врагами. А у своих сподвижников по заговору Шуйский с внутренним презрением наблюдал только мелкие тщеславные и честолюбивые чувства, заставляющие ради «теплого места под солнцем» выделиться из среды подобных – внешним отличием, чином, положением, который способен дать успех заговора.
Когда Иван Шуйский стал туманно рассуждать о высших интересах Отечества, которые несовместимы с политикой Бельских, надумавших с митрополитом венчать на царство юнца несмышленого, чтобы править его именем и довести страну до ручки, князь Палецкий брякнул ему прямо в глаза: