От ужаса и противоестественности происходящего у Ивана в горле все пересохло и сжалось, губы предательски дрожали, рот его не исторгал ни стона, ни крика – сама гнусность преступления, попрания святости владыки сковывала юного государя, пронзала смертельным холодом, связывала ему руки и ноги. Иван в одной ночной рубашке стоял, как соляной столб с дрожащими губами в нелепом оцепенении, уничтоженный, потрясенный надругательством над старостью, святостью, неприкосновенностью пастыря… Иван от ужаса увиденного противоестественного преступления христиан, от омерзительного унижения владыки мог каждую секунду потерять сознание или забиться в падучий, выпуская изо рта шипящий кровавый фонтан бешеной пены… Все могло быть – и подохнуть, околеть от мерзости противоестественно природе человеческой мог юный государь…
Но глаз Ивана, как он не стремился к этому, стараясь чаще моргать, никак не закрывались и продолжали в слезной пелене лицезреть омерзительную профанацию осквернения святости митрополичьего чина – которого не дано защитить даже государю…
В конце концов, боярские дети и новгородцы, натешившись, схватили за руки и за шиворот побитого сломленного владыку, и стали вытаскивать его из спальни государя в дверь, чтобы в темном коридоре добить его или отвести Иоасафа в темницу… В действиях бунтовщиков не было никаких позывов соблюсти пристойность ни в отношении низложенного, сверженного, опущенного старого митрополита, ни к превратившемуся в соляной столб, истукану безмолвному государю.
«Убьют, убьют митрополита звери и гады в человеческом образе… не доведут до темницы – кончат владыку…» – от этой мучительной острой мысли что-то внутри Ивана стряслось, в душе перевернулось и он завопил изо всех сил звонким мальчишеским голосом:
– Прочь отсель нелюди!.. Изыдите, демоны!.. Прочь от отца святого!..
Этот вопль государя, как ни странно подействовал… Шуйские приказали новгородцам и детям боярским отвязаться от владыки, оставить его в покое… Мятежники талой грязной водой схлынул в дверь… Растерзанный владыка вслед за ними, даже не оглядываясь на Ивана, – ноги в руки и бежать, куда глаза глядят… «Наверняка побежит от Шуйских в свою лавру Троицкую, где когда-то был настоятелем, игумен… – равнодушно подумал Иван. – …Может, спасется… Какой из него теперь владыка?»
У Ивана раскалывалась голова и щемило сердце – ведь его разбудили и напугали на всю оставшуюся жизнь «не по времени» – за несколько часов до свете, за три или больше… Иван знал, что в эту ночь ему не уснуть… Откуда было ему знать, что сильное душевное потрясение в ночь на третье января не позволит ему уснуть еще несколько ночей подряд и будет являться приступами бессонницы в течение всей жизни… Но и унижения, избиения митрополита Иоасафа буйным мятежникам показалось мало: велели придворным священникам за три часа до рассвета петь заутреню, победно кричали, что они освободили православную церковь от лукавца и предателя веры христианской, очистили престол от скверны… Кричали мятежники возбужденные, что завоеванный духовный престол будет отдан более чистому, более достойном пастырю…В жуткую ночь 3 января 1542 года никто в Москве вместе со своим юным потрясенным государем Иваном не сомкнул глаз… Иван потерянно сидел полуголый на кровати, покачиваясь, как сомнамбула… К нему никто не подходил, он, государь, был никому не нужен…
Уже на рассвете прискакал в мятежную столицу из Владимира сам Иван Шуйский и объявил себя снова правителем государства.
– …Не нужен нам на митрополичьем престоле прислужник Бельских… – под радостные крики победивших мятежников заключил свою речь Шуйский.
Узнав, что митрополита Иоасафа уже на Троицком подворье сумели у толпы отбить игумен лавры и смиловавшийся над владыкой один из главарей-заговорщиков Дмитрий Палецкий – да и то именем святителя Сергия, московского покровителя – Шуйский распорядился: «Низложить, но жизнь сохранить!»
Униженного митрополита Иоасафа низложили и сослали сначала на Белоозеро в Кириллов монастырь; а позже перевели в ту же Троицко-Сергиеву лавру, где он когда-то был архимандритом. Там он вскоре и скончался…
Щенятева заточили в ярославскую темницу, Хабарова – в тверскую. Многих, более мелких приспешников Ивана Бельского рассовали по московским тюрьмам, чтобы не тратиться на дорогу. Самого бывшего правителя Ивана Бельского недолго держали в темнице на Белоозере. Иван Шуйский по согласию с боярами, в тайне от государя и владыки Макария решился умертвить князя Ивана Бельского. По приказу нового правителя три злодея, посланных на Белоозеро удавили мужественного «победителя татар на окских бродах».
36. Новый митрополит
Около двух с половиной месяцем после низвержения Иоасафа духовный престол русской православной церкви пустовал. Не то, что Иван Шуйский со своей партией настойчиво искал достойную кандидатуру – сам-то он дано определился, сразу после решающей беседы с Макарием в Новгороде. Дал возможность своим единомышленникам проявить инициативу, выявить их пристрастия и оценки духовной русской жизни. Немного помедлив и потянув время, Иван Шуйский – якобы с общего согласия – все же решил возвести Макария Новгородского.
Макарий был посвящен в митрополиты московские 19 марта 1542 года. На его посвящении присутствовали епископы: Ферафонт Суздальский, Гурий Смоленский, Иона Рязанский, Акакий Тверской, Вассиан Коломенский, Досифей Сарский, Алексий Вологодский…
Вряд ли Иван Шуйский выламывал руки епископам, настаивая на кандидатуре Макария. Цвет русской церкви не нуждался в наставлениях временщика. Нужен был временщику Шуйскому митрополит-иосифлянин, только смекнул князь Иван, что владыка Макарий, пусть и племянник Иосифа Волоцкого, пусть трижды нестяжатель, при царе-государе Иване использует в своей духовной практике все лучшее от стяжателей и нестяжателей…
А пока торжествовали иосифляне-нестяжатели, взявшие сокрушительный реванш у партии Бельских… Боярская Дума при новом правителе осталась не тронутой, брат старого правителя Дмитрий Федорович Бельский, хоть и оплакивал несчастного брата, но по-прежнему сидел на одном из главных думских мест, не оспаривая и не противясь реваншу партии Шуйских. Если правление Ивана Бельского – с его приверженностью идеям нестяжательства – характеризовалось заметной сдержанностью в предоставлении податных привилегий монастырям, то новое правление Ивана Шуйского все тут же перевернуло вверх дном. На радость стяжательской иосифлянской партии Шуйские превратили монастырские дворы в необрочные, резко контрастирующие с посадским оброчным тяглом…
Сразу же обрисовалась новая политика клана Шуйских, направленная на тесное сближение с влиятельными монастырями и их игуменами путем предоставления им широких податных привилегий… Великие времена наступили для иосифлян-стяжателей: при новом правителе Иване Шуйском начинается полное освобождение монастырей от податей…
Как и полагалось ранее, за победу – уже не мятежников, а защитников новой государственности – надо было платить… Правитель пошел на это с чистой совестью: при нем дворянам было роздано невиданное доселе количество лакомых поместий… Поддержавшие Ивана Шуйские тверские дворяне-помещики за год-другой при новом правителе получили больше земли в свое владение, чем за предыдущие полвека… Не остались в накладе и поддержавшие Шуйского новгородские дворяне…
Только бояре и воеводы еще сильней обложили налогами и мздой народ бесправный… Слезы и рыдания стояли по всей Русской земле… А тут еще повсеместные разбои участились, татьба великая пошла – и со всем этим во многих местах недоимки крестьянские, голод…
Приходить стали к новому митрополиту Макарию крестьяне – на жизнь свою пропащую печалиться. Чтобы самому во всем убедиться лично, поехал митрополит в один из ближних приходов, откуда несколько дней приходили крестьяне, прося о помощи. Заехал в деревню из двадцати дворов. И что же видит митрополит? На двадцать дворов здесь всего-то семь лошадей и четыре коровы; овец – всего-то ничего, с гулькин нос. Все дома крестьянские настолько стары и плохи, что еле-еле стоят на куриных ножках – вот-вот рухнут в одночасье… И все это при жирующих монастырях вокруг и помещиках-дворянах…
Все как один бедны крестьяне: жалуются на правителя, помещиков, умоляют помочь митрополита. Бабы запричитали, заголосили о своих голодных детках:
– Нам помирать от голода не впервой… От татар, от своих натерпелись… А каково голод знать детишкам малым?.. Хоть бы мало-мальски сытые ребятишки засыпали… А то просят ситного – на ночь глядя – в слезах души ангельские… А дать-то нечего… Так и засыпают, не обедаючи и не ужинаючи… Встают – да и утором без завтрака… Разве это жизнь, владыка?..
Посуровел взглядом митрополит, а душа слезами обливается, видя разор крестьянский. Властители дерутся, сыр-бор из-за земли монастыри и помещики ведут, а эта земля свою главную опору – русского мужика-крестьянина – не кормит. Подошел вот такой мужик-крестьянин в драном кафтане к митрополиту – и снова печалиться:
– Хоть бы двоих-троих своих детишек с хлеба спихнуть, владыка… Все лучше бы жизнь для других стала бы…
– А всего-то сколько у тебя детишек?.. – спросил Макарий.
– Шестеро, владыка… Свез вот недавно шубенку в город, привез пару пудиков хлебца… Только надолго ли его хватит – на восьмерых?.. Не до жиру – быть бы жиру…
Раздавал, что мог, митрополит беднякам и думал про себя: «А ведь это не нищие, это крестьяне – соль земли Русской… Не милостыня им нужна, а то, чем земля русская на труд их с утра до ночи отвечает… Голод и нищета – верные признаки отвращения к сельской работе, когда знают, что и так все отымут… А это уже признаки упавшего русского духа… Подавляет же дух народа полное стеснение его свободы и унижение его личности… Причины того ужасного положения, в котором находятся крестьяне, когда разбой и татьба вокруг, одна: потеряли бодрость духа крестьяне, уверенность в своих силах, надежду на улучшение своего положения – пали духом… А как сделать, чтобы устранить все, что дух подавляет? Как сделать, чтобы поднять, укрепить дух народный? Полное стеснение свободы народной, безжалостное ограничение, а еще страшнее, абсолютное уничтожение свободы воли, свободы выбора, оказывается убийственно для духа русского… Падают духом русские при том!.. Вот и юный государь все со мной пытается говорить о свободе… Свободе выбора, свободе воли…»