Голос ее смолк. Брызги фонтана разлетались в ломком музыкальном ритме, словно какой-то таинственный оркестр вечно настраивал инструменты. Две очень привлекательные женщины, думал Бишоп, и обе рады, что Брейн умер. А сколько их еще испытывают такие же чувства? У Брейна ведь были и другие женщины. И сколько мужчин, пылающих любовью к Мелоди, мужчин, подобных Струве? Сколько вообще людей радовалось этой смерти?
Некоторых можно найти здесь, в «Беггарс-Руст».
«Он был слишком молод, чтобы умирать. Мы все его очень жалеем. Я имею в виду нашу компанию — членов клуба. Я люблю их. Они любили его».
Но два члена клуба явно радовались гибели Брейна. Струве был третьим. Кто еще? Бишопу стало жаль погибшего. Друзей у него было немало, но многие из них, видно, тайно желали ему смерти. Возможно, Бишоп вообще единственный в мире человек, который чувствует сожаление по этому поводу. Он понимал, что знай он Брейна так же хорошо, как остальные, чувство жалости, вероятно, пропало бы; или даже просто не возникло.
Внезапно ему захотелось побольше узнать о Дэвиде Артуре Брейне, «который сам высек молнию для себя, гнева Господня ему было мало». Душа его была загублена слишком рано: Брейну было всего тридцать пять лет. Может, он не нашел себя потому, что двигался чересчур быстро?
Бишоп не сразу проникся сочувствием к человеку, который напился пьяным и помчался сломя голову на машине. Ведь серый «роллс-ройс» тоже чуть не разбился. Софи права: еще ярд, и показатель смертности на Нолл-Хилл в ту ночь удвоился бы. Брейн мог сбить еще кого-нибудь, кто шел по дороге, — скажем, полисмена или проститутку. Бешеная гонка на «вентуре» была смертоносной; и в том, что никто больше не пострадал, была своя справедливость.
Но существовала еще точка зрения Брейна. Он выпил свой последний стакан виски, сел в машину и отправился в последний путь… Когда началась его смерть? Когда колеса заскользили по мокрой дороге: несколько дней назад или на год раньше, когда он познакомился с Мелоди?
Теперь Брейн мертв. И хоть кто-то печалится?
— Должно быть, это звучит жестоко, — произнес нежный голос Софи.
— Говорить, что для вас это облегчение?
Она кивнула.
Бишоп допил аперитив.
— Зато сказано честно. А вы верили, что он будет с вами на «Золотой стреле» на следующий день?
— Вас, наверное, не удивило, если бы я ответила, что не верила, — сказала Софи. — Но это не так. Я верила. Я… была здесь в ту ночь. Я не знала, где Дэвид, пока не позвонила Мелоди. Я как раз говорила с Поллинджером, когда он отвечал на телефонный звонок. Он передал мне, что Дэвид и Мелоди едут сюда от нее. До того момента я верила обещаниям Дэвида. Но когда Том положил телефонную трубку, я словно увидела, как поезд отправляется без нас…
— Брейн давал обещания больше не встречаться с ней?
— Как вы догадались?
— Вы упомянули о его обещаниях. Это мне показалось наиболее вероятным.
Несколько минут Софи сидела молча. Бишоп нажал кнопку на стене. Пришел официант, принял у них заказ, и только после этого они возобновили разговор.
— Не так давно вы спросили меня, уверен ли я, что это был несчастный случай. Почему?
Софи на минуту задумалась и вдруг зябко повела плечами.
— Не знаю. Давайте не будем больше говорить об этом.
Бишоп легко согласился:
— Давайте.
Он предложил Софи сигарету, но она покачала головой:
— Спасибо, не курю. А вы можете курить.
— Я курю трубку. А сигареты ношу для друзей. — Когда официант принес им напитки, Бишоп спросил: — Вы сегодня собираетесь вернуться в город?
— Не знаю точно. Я в несколько расстроенных чувствах. А вы уезжаете?
— Да, я не принадлежу к числу членов клуба.
— Хотите, я вас представлю?
— Пожалуй, да, спасибо. Мне понравился Поллинджер. Перед самым вашим приходом он провел меня, показал заведение.
— Все, что здесь есть?
— Я понял, что да.
Софи отпила из бокала.
— Но вы поужинаете тут, прежде чем ехать?
— Да.
— Тогда приглашаю за свой столик.
— Правда?
— Я не люблю ужинать в одиночестве. У меня есть здесь друзья, но сегодня они будут меня сторониться: расспросы о погибших возлюбленных вызывают слезы. Не подумайте, что я стараюсь очернить их. Просто, если они увидят меня одну, то не захотят тревожить.
Впервые она улыбнулась.
— К тому же мне нравится разговаривать с вами. У меня такое ощущение, что вы не истолкуете превратно то, что я скажу. Все поймете правильно. И это приятное ощущение.
— Будто разговариваешь сам с собой.
— Нет, скорее с другом. Я ни с кем не говорила о Дэвиде после того, как это случилось. Не знаю, что меня заставило говорить о нем сегодня. Но поговорив о нем, я почувствовала себя лучше. — Она обхватила бокал обеими руками и продолжила, не глядя на Бишопа: — Часто вам плачутся в жилетку люди, которых вы даже не знаете?
— Иногда бывает.
— И вы не возражаете?
— Мне нравится это.
— Вы что же, так любопытны?
— Мне это интересно.
— Что вы делаете? Чем занимаетесь?
— Чтобы жить?
— Да.
— Ем. Я нахожу это крайне необходимым.
— Простите. Давайте пойдем в зал.
— Я не пытался уйти от ответа. Просто потребовалось бы много времени, чтобы объяснить, чем я занимаюсь.
Софи встала.
— Здесь хорошо кормят, — сказала она.
— И вы не потеряли аппетита?
Софи посмотрела ему прямо в глаза и проговорила с едва заметной улыбкой:
— Позвольте мне снова быть честной — нет.
Во время ужина оба ни слова не сказали больше ни об аварии, ни о расследовании, ни о Брейне. Софи уже не предпринимала теперь никаких попыток в этом направлении. И Бишоп остался в недоумении, не понимая, что же все-таки она хотела узнать от него. Только один вопрос Софи заставил его задуматься. Она интересовалась, считает ли он, что это действительно несчастный случай.
И в его голове сидел тот же самый вопрос: считает ли она, что произошел несчастный случай?
Ход седьмой
Когда Бишоп добрался до Чейни-Мьюз, мисс Горриндж не было. Стрелка часов перевалила за десять тридцать, и он знал, что Мелоди уже приехала. Серый «диланж» стоял на улице.
Гостья сидела за письменным столом в кабинете. На коленях у нее расположилась Принцесса Чу Ю-Хсин. Он подумал, что вместе они составляют прекрасную картинку. Последние лучи заходящего солнца окрашивали окно за спиной Мелоди серовато-оранжевым светом. Лампа в комнате не горела. И обе они — женщина и кошка — сидели совершенно неподвижно.
Бишоп затворил дверь.
— Привет, — сказала Мелоди.
— Виноват, прошу прощения за опоздание. Вы давно ждете?
— Несколько минут. Ваша секретарша, она же тетя, предложила мне чувствовать себя как дома.
Иногда тетя, иногда секретарша. Горри менялась, быстро входя в ту роль, которая казалась ей наиболее подходящей. Это должно было неминуемо привести к путанице, но приводило редко. В последний раз такое произошло, когда она открыла гостю дверь с охапкой пустых бутылок. И тут же зашепелявила на простонародный манер, сообщив, что она приходящая прислуга. В тот же самый вечер утренний посетитель увидел ее в шикарном ресторане «Каса Мариа», где она ужинала с Бишопом.
— Я рад, — сказал Бишоп Мелоди. — Выпьете чего-нибудь?
— Не сейчас. — Ее длинная загорелая рука ласкала кошачью шерсть. Стоя посреди комнаты, Бишоп слышал громкое мурлыканье.
— Никогда такого раньше не видел, — проговорил он.
— Какого такого?
Бишоп присел на край стола.
— Она никому не позволяет никаких вольностей раньше, чем месяца через три после знакомства.
— У нас с ней одна длина волны. Я тоже чувствую электричество.
Мелоди подняла на него глаза с кошачьим спокойствием и кошачьей мягкостью. Бишоп не ответил на этот призывный животный взгляд, не позволил себе ответить. Он не хотел этой женщины. Но понимал, как легко, должно быть, в мужчине просыпается желание, стоит ему заглянуть в эту яркую манящую синеву. Мелоди была совершенно беззащитна в своей откровенности.
Даже в пыльном зале суда, где все они собрались, чтобы определить, как умер человек, Бишоп видел, что случилось со строгим стойким уэльсцем. Все вопросы, которые он задавал, звучали разумно и оправданно, но за ними так ясно ощущались влечение и враждебность, что даже коронер понял.
— О чем вы думаете? — спросила Мелоди бархатным голосом.
— О вас.
— Да? Ваше лицо об этом не говорит.
Кошка вспрыгнула на письменный стол и села неподвижно, словно сфинкс на фоне догорающего заката.
— Мысли не всегда появляются на лице.
— А что вы думали обо мне?
— Что вы очень опасны.
Она положила обнаженные руки на подлокотники кресла, на ее коже заиграл золотистый отсвет. На Мелоди не было ни браслета, ни сережек, ни броши. Ничто не нарушало ясной простоты ее наряда — черного вечернего свитера, падающих темной волной волос.
— Я опасна?
— Да, для мужчин.
— И для вас?
— Нет. Для других мужчин.
— Вы полагаете?
— Да, это факт.
— Весьма личный, надо сказать.
— Но вам ведь не нужны извинения?
— Нет. — Она улыбнулась. — Но они никогда так со мной не говорили…
— Они?
— Мужчины. Те, которых вы имели в виду.
— А Струве?
Улыбка исчезла с ее лица.
— И он в том числе.
— Он вам не друг. Иначе я бы не стал говорить этого.
— Я вижу, вы не уходите от прямого разговора.
— А вы бы хотели, чтобы я уходил?
— Нет, боже упаси. Это что-то новое. Продолжайте в том же духе.
— Я уже все сказал.
Облокотившись, Бишоп дотронулся до угла шахматной доски и наклонил голову, заглядывая Мелоди в лицо.
— Жаль, — сказала она. — Но это тоже необычно. Другие бы продолжали до бесконечности.
— Вы сказали, они совсем иначе разговаривают с вами. А как именно?
— О, они говорят о том, как я великолепна. Что никогда еще они не встречали такой женщины, как я. Что я перевернула их жизнь.