Похоже, ее удивление было искренним:
— Зачем? Зачем мне защищать его?
— Кроме тебя этого никто не знает, Софи.
— Но это не так. Я просто знаю, что убийца не Струве.
— Тогда твои показания будут ценными для защиты, — ровным голосом проговорил Бишоп. — Ты готова выступить с ними?
Она покачала головой:
— Нет.
— Ну, тогда я забуду то, что ты мне сказала, и оставлю все на твоей совести. Надеюсь, в ночь перед его казнью ты не потеряешь здоровый сон.
Софи открыла дверцу своей машины и села.
— Спокойной ночи, Хьюго.
Он поднял руку, когда они отъезжали. Мисс Горриндж слышала, о чем говорила девушка; он может предоставить ей возможность довести тему разговора до конца. Бишоп вернулся к «роллс-ройсу» и сел за руль.
Мелоди курила. Он включил двигатель.
— Я устала, — сказала она.
— Да, сегодня была трудная ночь.
— Я устала от смертей.
Бишоп набрал скорость и, оставив проселочную дорогу, въехал в пригород Лондона.
— Скоро будет еще одна.
— Чья? — спросила Мелоди.
— Этого пока никто не знает. Но заседание жюри состоится.
— Не будет никакого суда, милый. Никаких доказательств нет.
Она произнесла это сонно, выпустила дым и, глядя в ветровое стекло, продолжила:
— Против меня нет никаких улик, у меня не было оснований хотеть его смерти. Я любила его, разве нет?
— Я помогаю Скотленд-Ярду, — сказал Бишоп. — Ты знаешь об этом. Если бы ты убила Брейна, ты бы мне все равно не сказала.
— Это было бы только твоими словами. Твои слова против моих. Нельзя обвинить человека на этом основании.
Через некоторое время он спросил:
— Поэтому ты и уверена, что это сделал не Струве?
— Да.
Вдали в темноте появились уличные фонари, их отсвет мелькнул в глазах Мелоди. Она их закрыла.
— Если Струве суд приговорит к смерти, что ты будешь делать?
— Ничего, — ответила Мелоди.
— Потому что хочешь погубить его или потому, что хочешь спасти себя?
— Отчасти и то, и другое. К тому же есть надежда, что я попала в него, когда стреляла в тебя в лесу. Пуля или веревка, какая разница? Это лишь вопрос времени.
Ход двадцатый
Фрисни повернулся на крутящемся стуле и посмотрел на крышу дома напротив. Ласточки свили там гнездо несколько месяцев назад, а теперь у них уже вырос малыш и выучился летать. Это напомнило ему о течении времени. Он склонялся к мысли, что философы правы, когда утверждают, что оно циклично.
— Недолго ему гулять на свободе, — сказал он Бишопу.
— Может, твои ребята не возьмут его живым.
Фрисни пожал плечами.
— Это зависит от него. Есть распоряжение брать его только живым… для суда.
— Вы сразу передадите его государственному обвинителю, как только поймаете?
Фрисни обернулся.
— Надеемся на это.
— То есть?
— Надеемся получить от него признание.
— Ты не считаешь, что имеется уже достаточно достоверных свидетельств, чтобы осудить его?
— Достаточно… — ответил Фрисни. — Но иногда это хуже, чем если бы их вообще не было. Суды отнимают много времени и денег. И стоит оправдать человека под тем предлогом, что есть сомнения, и вы его навсегда потеряете.
Бишоп следил за тем, как из пенковой трубки поднималась к потолку струйка дыма.
— Много ли ты имеешь против него, Фредди, без этого возможного признания?
— Он разбился в Штатах, потому что капот машины открылся и на высокой скорости закрыл ему обзор. Это был несчастный случай. Но мы нашли отпечатки его пальцев на запоре капота брейновской «вентуры». У нас есть утверждение первоклассных механиков, что мотылек мог влететь внутрь и разбиться в лепешку только при открытом капоте. У нас есть свидетельство авторитетного энтомолога о том, что мотылек должен был развить скорость не менее пяти-десяти миль в час, чтобы так повредиться. Поэтому мы можем утверждать, что капот «вентуры» был открыт и что открылся он перед тем, как машина разбилась. Ты, Хьюго, этого не видел, потому что свет фар ослепил тебя.
Он согнул пальцы, поглядел на свои ногти.
— Струве приехал в Лондон из-за Брейна. Он выследил его, видел, как тот поднялся в квартиру Мелоди Карр, видел «вентуру», оставленную у подъезда. Вспомнил аварию в Америке, когда чуть не погиб. И воспользовался случаем — случаем, который не причинит ему никакого вреда, но сможет принести огромную пользу, если удастся. Если, выйдя от Мелоди, Брейн помчится куда-нибудь на машине сломя голову, капот может распахнуть ветром как раз в тот момент, когда хорошая видимость будет жизненно необходима — на повороте, на обгоне. Брейн разобьется или получит увечья. Если ничего не выйдет — то Струве все равно приехал в Лондон с готовым планом в уме; с планом, который связал бы его прочными узами с погибшим, потому что все убийцы навеки прикрепляются к своей жертве, это я говорю со знанием дела. Не удалось бы убить Брейна, не вызвав ни малейшего подозрения, — Струве пустил бы в ход свой первоначальный план. Но сначала он открыл запор капота и ушел.
В наступившей тишине Бишоп наблюдал за своим приятелем. Фредди был явно встревожен. Если совершено убийство, то уличить в нем Струве будет нелегко. Но это необходимо сделать.
Фрисни глубоко вздохнул и закончил:
— Струве подфартило. Обстоятельства, о которых он и не подозревал, сыграли ему на руку. Когда Брейн вышел к своей машине, винные пары туманили ему мозги, и если даже по дороге на Нолл-Хилл капот слегка дребезжал, он этого не заметил. Кроме того, Брейн ехал очень быстро и, вероятно, наибольшую скорость набрал на длинном прямом спуске перед холмом. Именно этот спуск делает холм таким опасным местом, потому что провоцирует к превышению скорости. Вес капота «вентуры» при такой езде, конечно, свело к нулю и потоком воздуха его подняло. Брейн мчался вслепую.
Фрисни наклонился вперед, положив сплетенные руки на письменный стол.
— Если Брейн разбился именно из-за этого, тогда можно говорить об убийстве. И орудием убийства стал незапертый капот. На нем найдены отпечатки пальцев Струве. Но даже если Брейн не был умышленно убит таким образом, преступление замышлялось. Какова общая картина событий? Струве, над которым покойный имел опасную власть, поскольку знал о его прошлом, действовал, подогреваемый желанием обладать женщиной, с которой погибший очень тесно общался. Струве прилетает в страну, имея двойную причину для убийства. В ту же ночь человек, смерть которого замышлялась, погибает. Повторяю: отпечатки пальцев Струве найдены на машине Брейна, а это первый знак его появления в нашей стране после того, как он покинул аэропорт, потому что по некоторым причинам… он скрывался.
Пожав плечами, Фрисни откинулся назад.
— Хьюго, это, бесспорно, убийство — но только для нас с тобой, сидящих тут в моем кабинете. Все улики косвенные, а суды этого не любят.
Помолчав, Бишоп спросил:
— И ты собираешься выдвигать обвинение в убийстве, которое очень трудно доказать?
— Да. Но это лучше, чем ждать, когда наберется больше улик. Да и какие же еще доказательства удастся собрать? Мы уже опросили несколько сотен людей, каждый из которых, предположительно, мог видеть Струве возле «вентуры», когда она стояла у дома Мелоди Карр вечером накануне крушения… но безуспешно.
Бишоп так старательно вытряхивал пепел из трубки, что, казалось, потерял всякий интерес к разговору. Наконец, он проговорил:
— А как насчет де Витта?
— Тут улик против Струве еще меньше. Хотя на это дело я весьма надеялся, оно поначалу казалось не таким сложным. Но наши баллистики сличили пулю, найденную в теле де Витта, и пистолет, который я вчера забрал в лесу. Они не совпадают.
— Он выбросил оружие вместе с телом в море.
— Или еще куда-то. Только дурак не догадался бы сделать это. У нас имеется твое свидетельство, что Струве стрелял в тебя в отеле и что его рука висела на шейной повязке; иначе говоря, он готов был палить в кого попало, в любого, кто ему не понравится, и у него были причины притворяться, что его рука временно выведена из строя. У нас есть свидетельство Мелоди, что он фактически признался ей нынче ночью в убийстве де Витта. Все это очень подозрительно, как и в случае с Брейном; выглядит очень расплывчато. Петля в конце концов затянется, я не сомневаюсь, но на меня сверху давят. Хотят, чтобы Струве сел на скамью подсудимых как можно скорее. Достаточно минимального количества улик. А как я говорил… минимальное есть. Таков мой ответ — да, мы передадим его в руки прокурора, как только схватим.
Из кармана пиджака, висевшего на спинке стула позади него, Фрисни вытащил сигарету.
— А почему ты меня спросил об этом? — поинтересовался он, щелкая зажигалкой.
— Потому что, Фредди, сегодня утром я уже получил признание в убийстве. Мне признался в нем тот, кто считает, что именно он убил Брейна.
Фрисни пристально вглядывался в Бишопа, словно просвечивал его рентгеновскими лучами, и ждал.
— Сегодня вечером, — медленно продолжал Бишоп, — я собираюсь встретиться с этим человеком еще раз. И попробую получить четкие показания. Не думаю, что их можно будет подкрепить какими-то фактическими уликами. Но именно поэтому мне и делают это признание. Ведь потом всегда можно отказаться от своих слов.
Фрисни что-то проворчал и отвел взгляд в сторону.
— Если ты сочтешь, что сообщение будет ценным, я думаю, ты дашь мне знать.
— Конечно. — Бишоп в задумчивости провел рукой по лицу, кончики его пальцев бессознательно исследовали небольшой, только начавший подживать шрам, идущий от левого глаза к подбородку. Когда Мелоди летела с ним в Монте-Карло, она хотела видеть в нем Брейна. Когда она боролась с ним в чаще леса, то принимала его за Струве. Пора ей принять его за самого себя, и сегодня вечером он заставит ее это сделать.
Бишоп поднялся.
— А ты, Фредди, сообщи мне, как только возьмешь Струве.
— Естественно. В тот же миг.
Свет полуденного солнца проникал в комнату. Он четко высвечивал контуры резьбы на массивном стуле, блики играли на выпуклостях письменного стола, сделанного из дуба и липы, причудливые тени падали от стоящих на нем предметов: телефона цвета слоновой кости, китайских нефритовых фигурок, кактуса, папье-маше, табакерки, подставки для сигар, книг, спичечных коробков — лавка древностей, в которой царит образцовый порядок и которую мисс Горриндж ежедневно обслуживала с какой-то злобной любовью.