Вот есть, например, ожесточённое и кровопролитное столкновение либералов с демократами. Как я уже говорил, жирондисты — либералы, продолжатели Монтескье и Локка; они за права и свободы человека, но при этом они — да, за федерализм, но в рамках государства, за свободу провинций. Можно было бы о них сказать: «симпатичные полуанархисты, за права человека, за федерацию», но при этом они же — за власть денежных мешков, они же — за развязывание Францией империалистической «революционной» войны против других стран, чтобы буржуазия могла захватить новые территории. То есть у них (в худшую сторону отличая их от левеллеров Английской Революции) революционный либерализм и федерализм (близкий к протоанархизму и вполне симпатичный мне) сочетается с буржуазным империализмом, с обоснованием социального неравенства.
А с другой стороны, допустим, — против либералов сражаются и убивают их ярые патриоты и демократы, ученики Руссо, — якобинцы. У них есть какие-то элементы социального уравнительства, они вводят ограничения («максимумы») цен на хлеб, какая-то патерналистская политика в отношении собственности, идеи равенства и эгалитарности в духе Руссо, — но при этом они сторонники жёсткой государственной централизации, унификации, диктатуры. И жаждут залить кровью всех несогласных, уничтожить восстание провинций, проповедуют антифедерализм, заявляют, что «террор есть эманация добродетели», и всех несогласных надо перебить! То есть у них как бы присутствует идея равенства (как у либералов-жирондистов как бы намечена идея свободы).
Но в Великой Французской революции мы с вами рельефно видим то, о чём я много говорил на самой первой лекции, посвящённой «Введению в анархизм»: с одной стороны, свобода без равенства, свобода половинчатая, привилегированная и не для всех — у жирондистов (революционных либералов), а, с другой стороны, — равенство без всякой свободы и тоже весьма неполное и частичное — у якобинцев. Это один из самых трагических и поучительных уроков Французской революции, который взывает к анархическому синтезу: соединению последовательной и всеобщей свободы и полного равенства людей — по ту сторону собственности и государства, демократизма, либерализма и патриотизма!
То есть в Революции сталкивается очень много социальных факторов, сил, партий, опробываются разные идеи и программы. В конце концов, вообще приходит Наполеон, диктатура, Империя, несколько десятилетий жутких войн, горы трупов. И всё это, — почти вся Французская революция от начала до конца, с 1789 по 1799 год, — пронизано духом крайнего авторитаризма и централизма. И даже левые группы, которые вроде бы за социальную справедливость, они все жаждут чужой крови и жаждут собственной власти. Если демократизм, то — якобинский, абсолютистский; если социализм, то — казарменный и авторитарный; если либерализм, то — буржуазный, империалистический и захватнический! Такова, увы, характерная черта Великой Французской революции (бывшая наследием векового монархического абсолютизма и преодолённая отчасти лишь полвека спустя Прудоном и Коммуной 1871 года, вставшими на либертарно-федералистский путь социализма).
Если среди вас есть любители и знатоки Французской революции, то вам о чём-то скажут эти имена и названия: «Бешеные», Эбер, Шометт, Марат, Жак Ру и другие радикальные левые движения и вожди. Все они мыслили революцию через диктатуру государства, через государственный патернализм и измеряли степень революционности «тысячами голов» казнённых (как любил говорить Марат). Впрочем, все они справедливо поплатились жизнями за свою изуверскую кровожадность. Но все они, конечно, совершенно не анархисты. Да, надо вспомнить про социальную справедливость, но для этого, казалось им, надо перерезать миллионы людей, при этом нужно захватить власть, установить террор, насадить на смену христианству, новую тотальную религию. То есть это — совершенно не анархические идеи, хотя вроде бы «левые». (Хотя, признаюсь вам, я не люблю использовать слова «левые-правые»: они с самого начала больше запутывали, чем проясняли дело, сводя сложную социальную реальность к примитивной одномерной плоскости, а в наше время и вовсе утратили всякий смысл!) Но их самих очень быстро убивают. Например, помните, пресловутый Жан-Поль Марат? Он тоже считался таким крайним радикалом. Так вот он с самого начала говорит: «Я требую 10 000 голов, потом 1 000 000 голов, больше голов, голов, голов…». И, если уж выбирать, у меня куда больше симпатии вызывает отважная жирондистка Шарлотта Корде, которая его поразила кинжалом и пошла на эшафот за этот подвиг[9], чем сам Жан-Поль Марат, революционность которого в основном состояла в требовании «голов» и обвинении всех вокруг в предательстве революции.
То есть революционность в ходе Великой Французской Революции чаще всего, к несчастью, выступает в такой кровожадной централистской, государственнической форме. Наиболее ярко это воплощается в якобинской диктатуре, царстве террора[10]. А с другой стороны, поборники свободы, как жирондисты и федералисты, очень часто связаны с крупной буржуазией и с наглым и корыстным империализмом.
Со всем этом у анархизма очень мало общего. И для анархизма (и протоанархизма) в Великой Французской революции мало места остаётся. Мы ещё об этом поговорим. Как ни странно, хотя Французская революция — куда более эпохальное, масштабное, грандиозное событие, чем Английская, но поводов поговорить о каких-то анархистских течениях и идеях здесь намного меньше.
Поэтому я бы что сделал, учитывая специфику нашего курса? Во-первых, я бы сказал о стихийном народном анархизме, — о том, о чём говорил Кропоткин. Почти не было теоретиков анархизма или кого-то типа того же Уинстенли. Сторонники социальной справедливости и равенства во Французской Революции были при этом сторонниками террора, централизации, унификации, опеки, единомыслия, диктатуры и государственного абсолютизма. А сторонники каких-то свобод, прав человека и умеренного федерализма были при этом сторонниками социального неравенства, плутократии и империализма. Но на уровне народной самоорганизации анархический потенциал этой революции довольно велик. Это очень интересно, то, о чём Кропоткин написал свою знаменитую книгу. Были революционные клубы и секции в Париже. Были восстания в деревнях. Вот мой курс называется: «История анархических учений и движений». Анархистских учений во время Великой французской революции почти нет, оформленных движений, группировок, партий тоже почти нет. А вот с точки зрения народной самоорганизации много чего анархического есть. Но тут я вас отсылаю к Кропоткину. Опыт секций Парижа, опыт Парижской Коммуны — не той Коммуны, которая образуется в 1871 году, она у нас будет отдельной лекцией, а Парижской Коммуны времён Великой французской революции. Это именно опыт народной самоорганизации, опыт того, как люди совместно решали вопросы в деревне, в городе, как они организовывались — это всё очень интересно. Люди собирались по районам, создавали клубы, революционные батальоны, женские группы… Но я повторюсь, что это принципиальная рамка моего курса, как не социолога, не антрополога, не социального историка, а всё-таки просто историка и философа, я все эти аспекты максимально выношу за скобки.
Французская революция (сразу скажу, забегая вперёд, мы ещё об этом поговорим) имела парадоксальные последствия. С одной стороны — порыв к свободе, равенству, братству. С другой стороны — разочарование. И вот анархизм родится не из самой Революции, а из реакции на неё. С одной стороны — колоссальные обещания и упования, с другой — разбитое корыто. То есть вместо свободы, равенства и братства — террор, гильотина, империя, а потом: парламент с его партийными интригами и манипуляцией, буржуазное общество, частная собственность… Ни свободы, ни равенства, ни братства! То есть разочарование в итогах революции, реакция на её опыт. Она во многом породит анархизм. Но не только анархизм. Она даст толчок и авторитарному социализму — я вам уже упоминал про Гракха Бабёфа, с его «Заговором во имя равенства».
Но всё-таки, спрошу я сам себя: можно ли во Французской революции найти каких-нибудь теоретиков, мыслителей, деятелей, сопоставимых с Уинстенли, либертарных, анархических? Пожалуй, если мы будем старательно выискивать и пытаться найти отдельные мысли отдельных авторов, по отдельности мы можем что-то найти. Ну, например, знаменитую фразу «Собственность — это кража», которую несправедливо приписывают Прудону, первым сказал всё-таки не Прудон (хотя он сделал её всемирно известной), а Бриссо, видный жирондист. Она у него не встраивается, как у Прудона, в целую стройную либертарную концепцию осуждения собственности. Но, повторяю, можно так коллекционировать отдельные высказывания разных людей, — но я не буду этим заниматься.
Интересно отметить, что в ходе Великой французской революции слово «анархизм», «анархисты» весьма активно использовалось как обвинение и ругательство для дискредитации оппонентов. Все видели «анархистов» в своих противниках, и никто сам не желал оказаться «анархистом». Так, уже упомянутый видный жирондист (то есть «федералист», а через полвека «федерализм» станет одним из псевдонимов и синонимов анархизма) Бриссо в 1793 году призывая к необходимости «дать определение анархии» так её характеризует: «Законы, которые не работают; власти без сил и уважения; преступления, остающиеся безнаказанными; атакуемая собственность; угроза личной безопасности; разложение людской морали; ни Конституции, ни правительства, ни правосудия, — вот следствия анархии.» Поистине, жуткое слово и жуткая опасность для всех умеренных и благонамеренных буржуа! Но, если вы полагаете, что Бриссо (с присущим ему талантом лаконичного красноречия) достиг предела по расплывчатости и ужасности, характеризуя «анархию», то вы ошибаетесь. Проходит несколько лет, и члены Директории далеко опережают Бриссо как в ненависти к «анархистам» (несуществующим), так и в неопределённости их характеристики: «Под «анархистами» Директория понимает людей, покрытых преступлениями, измазанных в крови, разжиревших на грабежах, врагов всех законов, установленных не ими и всех правительств, в которых они не участвуют, которые проповедуют свободу и практикуют деспотизм, рассуждают о братстве и убивают своих братьев…; тиранов, рабов, учтивых льстецов, хитрых вождей, которые ими манипулируют, подверженных всем возможным излишествам, всем порокам и всем преступлениям». Восхитительно, не правда ли?! Что ещё могла добавить пропаганда властей и богачей к образу анархистов в последующие два века к этой характеристике анархистов… за полвека до их появления (на ум приходит, ра