– Унесите!.. Унесите его!..
Акушерка засмеялась:
– Все молодые мамаши так: боятся, что маленькому сделают больно.
Она проворно выхватила его из рук бабушки и унесла.
У ребёнка был большой рот, и Ниночке показалось, что губы у него синие, а ноздри вывернуты наружу. Лицо маленькое, сморщенное, но губы и ноздри мелькнули отчётливо, точно нарисованные.
Когда она пришла в себя и начала вспоминать лицо ребенка, она не могла дать себе отчёта: показалось ей сходство или было на самом деле. Успокаивала себя: конечно, показалось… Я так этого боялась, вот и почудилось… Разве у ребенка могут быть такие губы…
Бабушка стояла растерянная, испуганная. Ниночка заметила это и, не глядя на неё, сказала:
– Мне показалось… Теперь прошло… Я больше не буду так…
– Может быть, кормилицу лучше?
– Нет, я сама.
– Подумай, Ниночка.
– Сама.
Акушерка вернулась, услыхала, о чём говорят, и вмешалась:
– Лучше всего самой кормить. Я не понимаю, что за охота возиться с кормилицей? И расход, и неудобства. Ребёнок слабенький, мало ли что может случиться: а потом обвиняют медицину…
Бабушка только вздохнула. Настаивать не стала.
Первый раз принесли его кормить вечером. Ниночка прежде, чем положить на постель, внимательно на него посмотрела…
…Ну, конечно, показалось!.. Рот, правда, большой, но губы тоненькие и розовые, как у всех детей… Нос широкий и ноздри какие-то странные… но у детей всегда носы бывают некрасивые…
Бабушка положила его около груди. Когда он зацарапал ручками и прикоснулся к её телу тёплым ртом, она сжалась вся и невольно подалась назад, точно холодная волна прошла по ней. Ребёнок заплакал. Она сделала над собой усилие и придвинулась снова.
Ниночка лежала так близко, что чувствовала всё его маленькое тельце. Одной рукой он упирался ей в грудь и глотал жадно, нетерпеливо задыхаясь.
Закрыла глаза, чтобы ничего перед собой не видеть, ни о чём не думать.
Грудь согрелась. Теплота медленно разливалась по всему телу. Как будто бы тело оттаивало.
Голова кружилась и хотелось тихонько заплакать…
…Губы у него совсем тоненькие и розовые… Ручки худенькие… А на пальчиках уже ногти есть… Такой тёпленький, такой маленький, беспомощный…
Он лежит так близко, что слышно, как сердце у него бьётся. Иногда даже кажется, что в груди у неё два сердца. Теперь и не узнаешь, где он. Точно прирос к ней. Он ли такой горячий, или грудь её стала такой горячей?.. Ну и хорошо. Пусть так и будет: и он, и она совсем вместе.
Ей захотелось взглянуть на него. Но боялась пошевелиться и потревожить. Полуоткрыла глаза и посмотрела вниз, не наклоняя головы.
Виден был кругленький затылок, сморщенный лоб и краешек пухленькой щеки.
…Какой же он маленький… Какой маленький!.. И какой смешной…
– Бабушка, бабушка!.. посмотри, какой он смешной…
Анна Григорьевна не знала, что сказать.
– Чем смешной?
– Разве не видишь?.. Такой маленький и такой смешной… Затылок кругленький и ручки какие!..
Ниночка тихо смеялась и на ресницах её дрожали слезы.
Бабушка с испугом смотрела на неё.
– Какой маленький, какой маленький! – сквозь тихий смех повторяла Ниночка. – И, главное, чмокает как… Ты слышишь, бабушка, слышишь?..
И вдруг она нагнулась к нему, взяла обеими руками, подняла, прижала к мокрому от слёз лицу и стала целовать, целовать, точно боясь, что у неё отнимут его.
Бабушка окончательно растерялась и не знала, что ей делать.
Пришла акушерка и сделала строгий выговор:
– Так нельзя обращаться с новорожденными. Молодые матери не слушаются, а потом винят докторов и акушерок.
Она взяла ребенка цепкими жилистыми руками и унесла его в другую комнату.
Ниночка не спорила: ей было так хорошо, совсем хорошо…
Поздно вечером бабушка пришла к Ниночке:
– Ты спишь?
– Засыпаю, бабушка.
– Вот что, завтра надо бы крестить его.
– Хорошо.
– Как назовём?
– Всё равно, бабушка, как хочешь.
– Завтра Николай – хочешь Николаем назовем?
– Хорошо. Пусть будет Коля… Это хорошо…
На следующий день младенца окрестили и назвали Николаем.
IV
Коле исполнилось два года. Ниночка первый раз повела его на гулянье на «липовый» бульвар. Там была большая круглая площадка, посыпанная крупным красным песком. В тёплые, солнечные дни на неё приходили дети со всего города.
Всю дорогу Ниночка несла его на руках. Коля умел ходить и даже бегал, смешно переваливаясь с одной ножки на другую, но очень скоро уставал и часто падал.
Дни стояли чудесные. Ясные, золотые дни поздней осени. Ниночка чувствовала себя такой молодой. Она отвыкла и от шума, и от простора. Точно в первый раз шла по улице: таким всё ей казалось новым.
Коля боялся. Он крепко обвил рукой её шею, не плакал, но пугливо прижимался к ней.
До бульвара было не далеко. Прошли узенький переулок, площадь, мост через реку. Восемь лет каждый день по этой дороге ходила она в гимназию. А на бульваре каждая скамейка ей знакома… на них просиживала все «пустые» уроки с подругами… Сколько пережито было под старыми липами во время экзаменов.
И воспоминания тоже кажутся Ниночки какими-то особенными. Ей жалко прошлого: такое оно светлое, милое, далёкое. И чужое оно ей, как будто бы всё это было с кем-то совсем другим.
Но задумываться не хочется. Мысли несутся быстро-быстро, как светлые облака по небу. И так хорошо на сердце. Столько солнца кругом. Небо синее-синее, радостно смотреть на него.
А вот и бульвар.
Здесь еще прекраснее. Дорожки устланы золотыми листьями, а чёрные стволы лип на солнце кажутся вылитыми из бронзы.
Коля перестал бояться, заглянул Ниночке в лицо и улыбнулся.
Он говорить не умеет, всего несколько слов, и те переиначивает по-своему, так что понимает их одна Ниночка. И за недостатком слов он объясняется руками: когда ему хорошо, он хватает ее за лицо, за глаза и губы. Но теперь и руки у него заняты и потому он болтает ножками и смеётся.
Вышли на площадку. Она, точно разноцветными астрами, усыпана ребятишками. Все скамейки заняты. Весь песок. Солнце яркое играет на голубых и красных платьицах. Шумно, но не как на улицах: нежней и тише.
Коля перестал смеяться, снова прижался к матери.
Обошли площадку и на самом конце нашли свободное место. Ниночка села и спустила Колю на песок. Он не отходил, осматривался кругом.
Толстая няня погладила его по голове.
– Ваш сыночек?
– Мой, – ответила Ниночка.
– Как звать?
– Колей.
– Говорит?
– Нет ещё.
Толстая няня подозвала маленькую девочку в голубом платье и сказала ей:
– Поиграй с мальчиком. Поиграй, милая.
Девочка бойко подошла к Коле и взяла его за руку. Коля посмотрел на Ниночку, на няню, на девочку и, смешно переваливаясь, пошел за ней.
Ниночка никогда не видала Колю среди чужих детей. А тут сколько их! – и беленькие, и чёрненькие, и в платьицах, и в курточках, и в пёстрых, и в красных шапочках. Все они чужие ей. И только вот этот один, смешной, с голубыми лентами на шляпе, её маленький Коля… Но среди чужих он тоже кажется чужим. Или может быть, он с ней другой делается, не так смеётся, не так ходит, не так махает ручками? И какой у него большой рот – раньше она не замечала этого… И руки стали длиннее. И, когда слушает, смотрит исподлобья…
Ниночка не может справиться с собой, заставить себя смотреть на него по-прежнему, как всегда. Тревожное, враждебное чувство подымается в ней – не к Коле, а к кому-то другому: не то к детям, которые его окружают, не то к самой себе, что она не может сладить с собой.
Ниночка отворачивается от играющих детей и старается вслушаться в то, что говорит ей толстая нянька:
– …Жалованье десять рублей, рубль на чай. К празднику подарки – уж это, как везде.
– Одна девочка? – машинально опрашивает Ниночка.
– Одна, одна только и есть. Сама-то хворает всё. Весной в Крым ездила. Девочка со мной оставалась. Привыкла. Без меня спать не ляжет, за стол не сядет…
– А отец? – снова спросила Ниночка.
– В управлении служит. Инженер.
Помолчали.
– Ваш тоже на службе? – спросила нянька.
Ниночка сразу не поняла вопроса.
– Мой?.. Кто?..
– Муж-то ваш, говорю, служит же?
– Нет, он умер.
И почему-то встала. Ей вдруг захотелось сейчас же найти Колю. Она посмотрела на прежнее место. Его там не было.
– Убежали, верно, – сказала няня. И тоже стала искать глазами.
В это время, с другой стороны круга, прямо на них бежала «тройка». Коля бежал с какими-то двумя мальчиками, оба они были старше его и тянули его за руки.
Ниночка быстро пошла к нему навстречу. Коля засмеялся ей и хотел бежать дальше.
– Коля! Коля! – крикнула Ниночка.
Коля остановился, но не подходил к ней.
– Будет. Домой пойдём.
Коля перестал улыбаться и мотает головой.
– Пора, пора, – говорит Ниночка и берёт его за руку.
Коля еще сильнее мотает головой и снова хочет бежать.
– Нельзя, Коленька, – уговаривает его Ниночка, – обедать ждут. Завтра опять придем.
Но Коля слушать не хочет и вырывается из рук. Она наклоняется, чтобы взять его, но он упирается и отмахивается руками.
Ниночка смотрит на него поражённая, она никогда не видала его таким.
Коля стоит неподвижно, сжав кулачки, и смотрит на неё исподлобья тяжёлым, недетским, злым и упрямым взглядом.
– Коленька, ты что? – невольно упавшим голосом говорит она.
Ниночка слышит, как на соседней скамейке говорит кто-то:
– Какой некрасивый мальчик.
Ниночка знает, что он некрасивый. Но сейчас эта фраза почему-то особенной болью отдаётся в ней. И она смотрит на Колю почти с ужасом.
…Да, некрасивый. Страшно некрасивый… Урод… только глаза хорошие, добрые и тихие… Но сейчас и глаза страшные… И потом опять это сходство… Как тогда, в первый день…
– Коля, перестань, – твёрдо говорит Ниночка, снова нагибается и берёт его на руки.