Коленька улыбается ей широкой улыбкой, которая на худом лице кажется ещё некрасивей, и говорит:
– Сегодня всё утро солнышко. Я давно не сплю. Мне в сад хочется, мамочка, – скоро можно будет?
– Скоро-скоро, потерпи немножко, – рассеянно успокаивает его Ниночка и продолжает думать:
«Неужели это я вчера за него так испугалась? Не ужели он дорог мне? Неужели я всё-таки его люблю? Почему же так пусто в душе?.. И никакого чувства там нет… совсем пусто…»
Ниночка отходит к окну. Рассеянно смотрит в сад: на дорожки, посыпанные жёлтым песком, на распускающуюся сирень, на пронизанные солнечными лучами, почти прозрачные молодые листья…
…Скоро с постели встанет. Начнет ходить. Разговаривать… Всё будет по-прежнему… Будем жить рядом, вместе… Противный такой!.. Да, да, противный. Это самое настоящее слово. Что есть, то и есть. Надо терпеть… Ну, а потом? Когда же конец будет? Когда вырастет?.. Нет, и тогда не конец… Всё теперешнее останется. Во мне останется… Разве в самом деле уехать. Убежать на край света?.. Нет, не убежишь, верно…
Солнце подымается всё выше и жжёт до боли сквозь стекла. Но Ниночке холодно: у неё зябнут руки и ноги.
Пришла бабушка. Лицо её так и сияет. И на мелких морщинках играет улыбка.
– Выспалась? – ласково говорит она. – Вот и в гимназии, бывало, так тебя не добудишься.
– Да, выспалась, – равнодушно говорит Ниночка. – Коле лекарство давали?
– Давали… – Бабушка с удивлением смотрит на неё и невольно у неё вырывается: – Ты что, Ниночка?
– Ничего.
Ниночка смотрит ей прямо в глаза спокойно и холодно.
– А я думала, нездоровится, – в замешательстве, точно оправдываясь, говорит бабушка: – ты бледная такая… и глаза нехорошие… Коленьке гораздо лучше сегодня, ты говорила с ним?
– Да. Говорила… Он, вероятно, скоро встанет. Напрасно я совсем тревогу сегодня ночью подняла. Только тебя зря напугала… Когда придёт доктор сегодня, ты мне скажи… я уйду: мне не хочется его сегодня видеть.
– Хорошо, скажу.
У бабушки лицо делается печальное, старенькое…
Ниночка смотрит на неё и всё больше и больше отдаётся знакомому, холодному оцепенению.
…Все, значит, по-прежнему. Ну, и пусть, и пусть!.. Пока сил хватит – буду терпеть… А если не хватит, тогда что?.. Тогда, должно быть, конец…
VII
Через две недели Коля совершенно поправился. Трудно поверить было, что он недавно перенёс такую серьёзную болезнь: целые дни проводил в саду и на улице. Весеннее солнце обожгло его. Он загорел, огрубел и даже, казалось, вырос.
Ниночка избегала его. Она не могла слышать его голос без раздражения. У него появился необыкновенный аппетит, и она не могла спокойно смотреть за обедом на его здоровое, довольное лицо.
Коля стал отвыкать от неё. В присутствии её делался молчаливым. И всё чаще и чаще смотрел на нее исподлобья. Этот угрюмый взгляд особенно раздражал Ниночку, и она спешила уйти куда-нибудь…
Бабушка несколько раз осторожно заводила с ней речь об отъезде. С Коленькой теперь легко справляться, и Ниночка вполне могла бы отдохнуть. Надо пожить где-нибудь в другом месте, успокоиться, и тогда всё пройдёт.
Ниночка соглашалась, но уехать не могла: точно ждала чего-то. Это должно было чем-нибудь разрешиться. Это не могло так кончиться. Она знала наверное, что не могло, но боялась об этом думать и говорила бабушке:
– Да, надо будет собраться…
Когда приходил Коля, она с особенной силой чувствовала желание убежать, пожить одной. Но и ясней сознавала, что уехать сейчас не в состоянии. И ей хотелось сказать Коленьке что-нибудь обидное, жестокое, чтобы он перестал улыбаться, чтобы не смотрел на неё угрюмым взглядом, чтобы не было его, чтобы самую мысль о нём вырвать совсем прочь…
И однажды Ниночка не выдержала.
Коля прибежал из сада в шумном и возбуждённом настроении: в первый раз он играл «с большими мальчиками» «по-настоящему».
Лицо его разгоралось. И он, не замечая и не конфузясь Ниночки, громко рассказывал бабушке о новой игре.
Сели обедать. Коленька проголодался и ел с жадностью, отламывал большие куски чёрного хлеба, не переставая говорить и смеяться.
Ниночка смотрела на его большой рот, который он набивал хлебом, на растрёпанные рыжеватые волосы и вдруг почувствовала, что губы у неё дергаются.
«Надо уйти», – подумала Ниночка.
Но сил не хватило заставить себя встать. И она покатилась под гору…
– Я тебе советую играть в акулы, – тихо, но раздельно, сказала она.
Коля засмеялся, не переставая есть и посматривая то на бабушку, то на Ниночку.
– Как в акулы? – спросил он.
– Рот у тебя до ушей – вот и будешь играть в акулы.
Коленька потупился и стал есть медленней.
– Кушай, кушай, пошутила она, – сказала бабушка.
– Не пошутила, – упорно продолжала Ниночка, – разве ты не видишь, что у него рот, как у акулы? И глотает целыми кусками – совсем, как акула… Ты ведь не жуёшь, да?
Коленька молчал и вовсе перестал есть.
– Что же ты молчишь? Я тебя спрашиваю. Жуёшь ты или нет?
– Жую, – тихо сказал Коля.
– Неправда. Я сама видела, что не жуёшь… Акула, – засмеялась вдруг Ниночка, – я теперь так и буду тебя звать… Скоро мы тебя сырым мясом кормить будем… Ты не мальчик: у мальчиков таких зубов не бывает.
И она смеялась резким, горловым смехом.
– Оставь его, Ниночка, – вступилась бабушка.
Ниночка точно ждала этого.
– Что я ему делаю? Я слова не могу сказать ему. Посмотри, как он смотрит. Не смей на меня так смотреть. Слышишь, не смей… Не смей…
– Ниночка, Христос с тобой…
– Смотри, как следует. Подыми голову. Я тебя отучу. Я тебя отучу… А в зубах кусок всё-таки держит. Бабушка, посмотри. – И она со смехом показала на него пальцем: – Совсем акула…
– Ниночка, иди к себе, я прошу тебя.
– Иду, иду…
И Ниночка, смеясь, как в истерике, вышла из-за стола.
Бабушка решила поговорить с Ниночкой окончательно. Дальше жить так невозможно. И, когда Коленька, успокоившись, снова убежал на улицу, бабушка пошла к Ниночке в комнату.
Ниночка ждала ее; и когда бабушка взошла, она сказала:
– Я решила ехать.
– А я об этом пришла поговорить с тобой, Ниночка: так дальше нельзя.
– Я знаю…
– Ты его измучаешь – и себя измучаешь.
– Я знаю.
– Откладывать нечего. Собирайся и поезжай с Богом.
– Через неделю уеду.
– Наверное?
– Наверное.
– Не передумаешь опять?
– Нет, теперь не передумаю…
– Вернёшься, и всё пройдёт.
Ниночка молчала.
– Он вырастет, хороший будет. Ты его полюбишь.
– Бабушка, об этом не надо… Теперь оставь меня.
– Не буду, не буду… Значит, через неделю? Вот и хорошо.
Бабушка ушла к себе.
Ниночка на этот раз решила ехать твёрдо и окончательно. Но решение это почему-то не успокаивало её. Она с недоумением прислушивалась к себе, и внутренний голос по-прежнему говорил ей, что с отъездом ничего не изменится, что это неизбежно должно чем-нибудь разрешиться, что это так кончиться не может.
…Но всё это не скоро. А теперь хоть немного успокоиться. Хоть немного в себя придти. Отдохнуть… Одной остаться… И ехать, ехать, куда глаза глядят…
VIII
Коля с мальчиками затеял игру в «разбойники». С шумом и свистом бегали они по саду, ломали кусты, устраивали засады, вооружались палками.
Игра эта почему-то страшно не нравилась Ниночке. Она несколько раз говорила Коле, чтобы он бросил игру в разбойники. Играл бы как-нибудь иначе. Он не слушался. И Ниночка по целым часам слушала дикие голоса разбойников в саду.
Иногда ей даже жутко делалось от этих голосов. Но она боялась настаивать. Она чувствовала, что Коля не послушается и что она не сдержит себя. Теперь всё равно: через два дня она уедет – потерпеть не долго…
Коленька боялся, что ему запретят играть, и старался всегда уйти из дома, как можно раньше.
В этот день он ушёл особенно рано. Но голосов в саду почему-то долго не было слышно: должно быть, играли на улице. Когда перешли в сад, после тишины крики их казались особенно резкими.
Колю выбрали атаманом. Это случилось первый раз: он был меньше всех остальных ростом и его атаманом никогда не выбирали.
Ему надели на голову шапку с гусиными перьями, а в руки дали обломок чугуна с шишкой на конце, «кистень», как они его называли. Вся «шайка» должна была подчиняться «атаману» беспрекословно. «Разбойники» грабили «купцов», «проезжавших по дорожке», а потом прятались в сиреневых кустах от преследования полиции.
«Купцом» был краснощёкий мальчик Сеня, сын лавочника, а лошадь, которая везла его товар, – брат Кати Алёша.
Купец ехал по дорожке и вёз «товары». Нападать можно было только около первого большого сиреневого куста, потому что здесь начиналась «большая дорога»
Коля с товарищами спрятался в засаду. Сеня и Алёша осторожно шли по дорожке. Коля не спускал с них глаз и рукою сжимал «кистень». Сеня поравнялся с ним. Он ещё «не доехал» до куста, но был уже так близко, так легко было схватить его, что Коля не выдержал и дал сигнал к нападению.
Разбойники окружили и хотели «грабить».
Но Сеня возмущённо заявил, что это не по правилу, что он «до большой дороги не доехал», и что он больше так играть не будет.
– Нет, будешь, – тяжело дыша, сказал Коля.
– Нет, не буду, – упрямился Сеня.
– Нет, будешь!
– А я тебе говорю, не буду!
– Ну, тогда ты трус.
– Я трус?
– Да, ты.
– Я трус? – наступал на него Сеня.
– Да, да, трус.
– А ты кто?
– Что я?
– А ты подкидыш, – злобно отчеканил Сеня.
Мальчики засмеялись и закричали:
– Атаман-подкидыш!..
– Тебя мать в канаве нашла, – злобно продолжал Сеня.
Коля побледнел и затрясся.
– Ты незаконный, вся улица знает, – кричал Сеня, – а ещё туда же лезет!..
И прежде, чем мальчики успели опомниться, Коля взмахнул кистенём и со всей силы бросил его в Сеню. Кистень задел щёку. Брызнула кровь. Но Коля уже не владел собой. Он бросился на Сеню, сшиб его с ног и начал кусать, царапать, бить его кулаками