Сердце стукнуло один раз, потом второй.
И тут я увидела, как далекая фигура поднесла сложенные рупором руки ко рту. До меня долетело эхо, такое тихое, что я едва смогла расслышать:
– Я тебя люблю.
Дом.
Мы были заняты так долго, что мысль о доме даже не приходила в голову. Но вскоре мы с Максом остались во дворце одни. А после того, как учредили сенат, организовали прибытие Сесри на родину, разобрали развалины и подписали мирный договор с фейри, – это слово снова начало слетать с языка.
Дом.
Там пахло Максом – пеплом и сиренью. От каменного домика осталась лишь груда золы и обломков, в которой едва можно было опознать бывшее жилище. Но я давно поняла, что не камень делает какое-то место домом. Если оно становилось родным, то таким и оставалось, даже если здание исчезало.
Сад прекрасно себя чувствовал даже в отсутствие Макса. Цветы отвоевали каждый дюйм земли, покрывая дорожки и даже взбираясь по сгоревшим балкам и упавшим камням. Я предполагала, что Макс будет возмущен, но мне такое буйство казалось красивым.
– Нет, – заявил Макс, стоило поделиться этой мыслью. – Я тоже считаю, что это красиво.
Держась за руки, мы прогулялись вокруг, вспоминая. Там было крыльцо, на котором я сидела и отказывалась уходить в ту первую ночь. А вот поляна, где он научил меня использовать стратаграммы. Тропинка к реке, где мы вместе купались в теплые дни.
Макс остановился у места, где когда-то находился вход в дом.
– Все не так уж плохо, – сказал он после долгой паузы.
Однако все было действительно плохо.
– Я сейчас не вижу обломков. Я вижу… – Я развела руками. – Возможности.
Макс обнял меня за талию, и мои протянутые руки упали ему на плечи. Его глаза, несмотря на более темный оттенок, озаряли все вокруг.
– Мне нравятся твои новые глаза, – сказала я. – Я тебе уже говорила?
– Вообще-то, это мои старые глаза.
– Они мне все равно нравятся.
Он улыбнулся. Его улыбка навсегда останется самым великолепным зрелищем, которое мне доводилось видеть.
– Я по-прежнему собираюсь обращаться к тебе как к таинственному человеку-змее.
Он фыркнул:
– Это прозвище больше не подходит.
– Оно всегда подходит.
– Как скажешь, моя суровая богиня разложения.
Слова растворились в поцелуе – медленном, основательном, нежном. Мы построим новый дом, решила я. Чуть больше, хотя и не намного. Разобьем огромный сад. Соберем внушительную библиотеку. Разожжем жаркий огонь в камине.
В перерыве между поцелуями я рассказала об этом Максу, и он пробормотал что-то одобрительное.
Затем он отстранился, ровно настолько, чтобы с внезапной задумчивостью заглянуть мне в глаза. Я поглаживала морщинки на его лице.
«Я люблю тебя» не могло сказать всего.
«Я люблю тебя» не говорило «Спасибо за то, что ты мой дом».
«Я люблю тебя» не говорило «Спасибо за то, что ты мое будущее».
Но внезапно я почувствовала все это с такой силой, что почти лишилась дара речи. Единственное, что я смогла из себя выдавить, оказались эти слова: «Я люблю тебя», хотя они так много оставляли несказанным.
Макс долго смотрел на меня, нахмурив брови и задумчиво обводя большим пальцем изгиб моей губы.
– Странное чувство, – наконец сказал он. – Ожидать многого от жизни.
Да. Странное для умов, столь неопытных в подобных вещах. Но теперь оно окружало нас, такое яркое, что на него не получилось бы не обращать внимания, и, может, мы исцелились достаточно, чтобы впустить его в свое сердце.
Трудно было не поверить в это чувство, когда Макс подхватил меня на руки, поцеловал и улыбнулся, не отрываясь от моих губ, когда он уложил меня на траву в саду, где однажды встретились две сломанные души и нашли друг в друге свой дом.
Это чувство называлось надежда.
Эпилог
Все заканчивается двумя душами, которые вместе создают будущее.
Годы уходят легко. Мы с Тисааной возводим красивый небольшой дом – на сей раз побольше моего каменного – посреди сада, и в нем мы строим свою жизнь.
Поначалу каждый день долгий и трудный. Мы так заняты, что даже не знаем, что с собой делать. Передача власти сенату и Сесри – долгий и пугающий процесс. Создание школы занимает больше времени, чем я мог предполагать, – пройдет несколько лет, прежде чем мы сможем принять первую группу учеников. Одновременно Тисаана с головой погружается в организацию Гильдии. Она стремится воплотить в жизнь все, что хотела в свое время получить от Орденов, и у нее блестяще получается. Наша работа прекрасно дополняет друг друга.
Стоит моргнуть, и проходит пять лет. Три класса учеников заполняют комнаты моего бывшего дома. В западном крыле расположилась школа. Восточное крыло становится аранской штаб-квартирой Гильдии. Я посещаю школу каждый день, поскольку в ней преподаю. Проходит еще пара лет, и я больше не вижу пятен крови, когда иду по коридору.
Союз Семи Знамен процветает, и, хотя путь к становлению государства долог и сложен, народ полон решимости добиться успеха – даже если, как часто в шутку заявляет Тисаана, эта решимость продиктована исключительно ненавистью к треллианским лордам. В первые несколько лет мы проводим много времени в бывшем Трелле, чтобы Тисаана могла помочь Союзу справиться с трудностями. Для нее также важно закрепить там позиции Гильдии. Как часто подчеркивает моя жена, Гильдия не аранская организация, а всемирная.
Мне нравится наблюдать за работой Тисааны. Я знаю, что большую часть своей жизни она провела, считая, что носит в себе одновременно слишком много всего сразу и недостаточно по отдельности. Но мне нравится, что каждый раз, когда я смотрю на нее, я нахожу что-то новое, как свет, преломляющийся через стекло мириадами различных оттенков.
Мы снова моргаем, и проходит еще год. Рождается наша дочь. Сын появляется на свет два года спустя.
Я сражался с чудовищами, смотрел смерти в лицо и пережил заключение, и все же самым страшным моментом в моей жизни был тот день, когда я впервые взял на руки дочь. Я никогда не любил так глубоко и не боялся так сильно. У нее янтарно-зеленые глаза, напоминающие о солнце, пробивающемся сквозь листву. Время от времени дочь смотрит на меня, и я вспоминаю давний кошмарный сон – приходится считать вдохи, пока он не уйдет из памяти.
Понимаете, это то, чего обычно не рассказывают в счастливом конце.
Нет, не сомневайтесь, конец нашей истории очень счастливый. Но прошлое оставило на нас с Тисааной след. Сначала, несколько лет назад, мое тело даже не знало, как реагировать на покой. Я ходил с постоянно напряженными мышцами, как будто в любой момент что-то могло выскочить из теней и украсть у меня заново обретенную жизнь. Конечно, я утешал себя тем, что это чувство рано или поздно пройдет.
Но минул год, за ним второй, пятый, седьмой, а давний страх по-прежнему со мной. Когда-то я опасался мечей, магии и грозовой пыли – теперь я опасаюсь высоких деревьев, острых камней и оставленных без присмотра столовых ножей. Я всегда начеку, выискиваю все способы, которыми мир может отнять что-то ценное.
Однажды на меня снизошло озарение. Мы с Тисааной лежали в постели, придавленные раскинутыми руками и ногами спящих детей. Позади осталась долгая неделя, особенно богатая на тревоги. Тисаана только что задремала, ее ресницы слегка трепетали. Сын уютно устроился в ее объятиях, а дочь прилегла в моих, похрапывая, как упитанный фермер средних лет, и все же оставаясь совершенно очаровательной. До абсурда идеальный момент – та жизнь, о которой я никогда не смел мечтать.
И тогда, в этот идеальный момент, на меня снизошло осознание.
Вот что значит, когда есть что терять.
Вот что значит, когда есть что любить.
И сейчас мне есть что любить – так много всего.
Тем не менее иногда я лежу без сна по ночам, и на темном потолке возникают образы, от которых не получается избавиться. Иногда меня так пугают всевозможные «Что, если…» и «А вдруг…», выплывающие из теней прошлого, что я не могу дышать. В такие минуты Тисаана придвигается ближе, ее ладонь прижимается к моей груди, прямо над сердцем, и жена шепчет мне на ухо:
– Утром мы все по-прежнему будем здесь.
И по какой-то причине, как и всегда, как и в тот день, когда она появилась в моем саду и сказала, что мир мог бы стать лучше, я верю ей.
И закрываю глаза.
Однажды, много лет назад, я сказала Максу, что построю лучший мир.
И я построила.
Годы так добры к нам. Вместе мы с Максом оставляем свой след в мире: восстановленная страна, открытая школа, Гильдия и, наконец, наши дети.
Дочь очень похожа на Макса, хотя у нее мои глаза и мамин нос. Сын, даже в три года, уже отличается задумчивостью и темпераментом. Он появился на свет с криком, как будто уже недовольный несправедливостью жизни.
«Я знаю, – хотелось мне сказать в первый раз, когда я обняла его. – Знаю, что здесь ярко, холодно и вообще слишком много всего, но мы защитим тебя».
И мы держим это обещание. Мы с Максом строим для них дом, надежный, безопасный, наполненный любовью. Мои дети никогда не узнают, каково это – убегать из дома посреди ночи. Им никогда не придется бороться за жизнь.
Но однажды вечером – дочери уже исполнилось пять лет – что-то меняется. Недавно она научилась заплетать косы, поэтому я позволяю ей садиться сзади и играть с моими волосами, пока я готовлюсь ко сну. И в такой привычный момент она задает вопрос, от которого у меня замирает сердце.
– Мама, – спрашивает она, – откуда у тебя на спине такие бугристые линии?
В комнату входит Макс, только что уложивший сына спать, и тоже резко останавливается. Мы смотрим друг на друга в явной панике, как будто оба внезапно осознаем, что в итоге придется сделать.
Мне, конечно, не нужно отвечать на вопрос сегодня. Дочка еще такая маленькая, ее очень легко отвлечь. Поэтому я целую ее в щеку и говорю: