рть вокруг казалась старым костюмом, за годы ставшим второй кожей.
Но то, что происходило здесь? Холодное, механическое лишение жизни? Это казалось неправильным.
Кадуан придвинулся ко мне ближе:
– Я не…
– На востоке! – прервал его крик одного из солдат-фейри.
Мы обернулись: солдат указывал вверх. При виде золотой вспышки в небе у меня перехватило дыхание. Даже на таком расстоянии я сразу узнала Ишку: ведь мы хорошо запоминаем детали своих кошмаров. Меджка натянул лук.
– Какого… он здесь забыл? – пробормотал кто-то из солдат.
– Пристрелите его! – скомандовал Кадуан.
Не успел король договорить, как Меджка выпустил стрелу. Грациозность полета Ишки нарушилась. Меджка промахнулся, но совсем немного, и стрела задела левое крыло. Тем не менее Ишка рискнул опуститься и приблизиться к нам.
Губы Кадуана дернулись.
– Я удивлен, что у него хватило смелости искать встречи с нами. – Затем он взглянул на меня. – С тобой все в порядке?
Я прекрасно поняла, что кроется в его вопросе.
– Да.
– Ты можешь уйти.
– Я хочу его увидеть.
За пятьсот лет я так и не взглянула в лицо своим страхам. Я знала, как выглядит Ишка, или, по крайней мере, считала, что знаю. В моих снах он представал неподвижным, как мраморная статуя, золотые глаза пугающе блестели, а рот застыл в вечной гримасе равнодушия. Это было лицо того, кто предал меня не задумываясь.
Фейри передо мной выглядел именно так, как мне запомнилось, но в то же время совершенно иначе. Его лицо оказалось не таким неподвижным, глаза не такими яркими. Когда его взгляд упал на Кадуана, в нем отразилась не бесстрастная отстраненность – плеснула настоящая боль.
Ишка держался вдалеке, вне досягаемости: предостережение Меджки сработало.
– Ты доволен собой? – разнесся над развалинами голос Ишки. – Неужели, глядя на смерть вокруг, ты испытываешь удовлетворение от хорошо выполненной работы?
– Глупо с твоей стороны было являться сюда, – откликнулся Кадуан.
Меджка же ответил еще одной выпущенной стрелой, от которой Ишка легко увернулся. Меджка говорил, что на поле боя пользы от него никакой, и стрелком он оказался действительно ужасным.
Ишка поджал губы:
– Где Аяка? Я знаю, что она командует здесь, но я ее не видел.
– Ты потерял право спрашивать о своей семье.
– Кадуан, не смеши меня. Ты, похоже, забыл, что мы были друзьями четыреста лет.
Взгляд Ишки упал на Меджку, который не отрываясь смотрел на отца.
– Я никогда не перестану спрашивать о своей семье. Тебе это известно не хуже, чем мне. И я надеюсь, что моя семья тоже это знает.
Меджка стиснул зубы и выпустил еще одну стрелу – на сей раз она беспомощно зарылась в землю в нескольких футах слева от Ишки.
Нет, это неправильно. Мне совсем не нравилось происходящее.
Ишка притворялся добряком, смотрел на сына с такой неприкрытой любовью и упрекал Кадуана – Кадуана! – в безнравственности вспыхнувшей битвы.
Я не любила, когда меня обманывают. И этот образ Ишки был сплошной ложью. Я это точно знала, потому что подлинный Ишка уничтожил меня не задумываясь. Мне хотелось сдирать с его прекрасного лица кожу, пока под ней не обнажится гниющая тьма.
Сама того не желая, я сделала несколько шагов вперед и вдруг обнаружила, что стою перед линией солдат Кадуана.
Ишка увидел меня, и его глаза широко распахнулись.
Я не ожидала, что этот взгляд окажет такое ошеломляющее впечатление: Ишка даже не коснулся меня, но я вернулась в ужасный день пятьсот лет назад.
Губы Ишки приоткрылись, но из них не донеслось ни звука.
– Что это? – после паузы выдохнул он, разворачиваясь к Кадуану. – Что ты сделал?
Кадуан выступил вперед и встал передо мной.
– Как тебе это удалось? – Пошатнувшись, Ишка шагнул ближе.
Я сжалась. Моего движения оказалось достаточно, чтобы разорвать нить сдержанности Кадуана.
– Уходи, пока мы тебя не убили, – спокойно произнес он. – Сейчас же.
Меджка выстрелил в тот момент, когда Ишка взмыл в воздух. Последняя стрела попала в цель, но Ишка лишь дернулся во время грациозного набора высоты. Он летел быстро и за считаные секунды исчез за облаками. Но мое сердце колотилось, а руки тряслись еще долго после того, как он скрылся из вида.
Казни продолжались до поздней ночи: требовалось убить много людей. Кадуан рассказал, что битва шла очень долго, повстанцы упорно сопротивлялись, и он просто не имел времени отправить сообщение в Эла-Дар. Лишь за несколько часов до нашего прибытия ситуация изменилась и треллианцы переломили ход битвы в свою пользу. Даже сам Кадуан недооценил численность повстанцев.
Мы складывали тела штабелями. Костры горели высоко и жарко, пламя грозило стать неуправляемым, то и дело мимо бегали треллианцы с полными ведрами воды, а маги-фейри шептали заклинания, усмиряя огонь. Моя одежда и волосы, казалось, навсегда пропитались запахом горящего человеческого мяса.
В объятых пламенем грудах лежали лишь повстанцы и те, кто был убит на их территории. Своих мертвецов треллианцы сжигали на аккуратных кострах на берегу под руководством жриц. Мертвых рабов-воинов тоже сжигали обособленно от повстанцев: треллианцы считали, что верные рабы лучше мятежников-предателей.
Что касается фейри, то по приказу Кадуана к погибшим относились с предельной заботой и уважением. Мы собирали тела своих, кропотливо прочесывая завалы, чтобы никого не пропустить, даже тех, кто был в таком ужасном состоянии, что опознанию не поддавался. Затем трупы заворачивали в шелковые саваны цвета слоновой кости и укладывали в ряд, подальше от общих погребальных костров. Теперь обугленные руины города местами прерывались полосами первозданной белизны.
Кадуан почти не разговаривал со мной – ни с кем из нас – все это время. Так прошли три дня – еда, сон, поиски погибших.
Но вот однажды Кадуан устало опустился на землю рядом со мной. Стояла глухая ночь. За все время, проведенное здесь, я еще ни разу не видела, чтобы он отдыхал.
– Зачем ты пришла сюда?
Я помолчала, изо всех сил пытаясь подобрать слова для ответа.
– Тебя не было слишком долго.
– И это имело значение?
Имело. Только сейчас я осознала, насколько уже отличаюсь от той личности, которой была, когда вернулась в это тело: слово, которое я никак не могла подобрать, звучало так – «беспокойство».
Осознавать, что я о ком-то беспокоюсь, было почему-то страшно.
Видимо, Кадуан догадался о ходе моих мыслей:
– Я не хотел, чтобы ты это видела.
– За все свои жизни я видела множество смертей.
– Я хотел уберечь тебя не от насилия. Я хотел…
Он уставился остекленевшим взглядом на разрушения вокруг, на аккуратные ряды закутанных в белую ткань тел:
– В тот день, когда люди пришли в Дом Тростника, они убивали, разрушали, жгли и резали, как будто просто выполняли свою работу. Многие фейри пытались договориться с захватчиками, но люди посчитали, что мы угрожаем их выживанию. И тогда мы превратились для них в животных. Во вредителей, от которых нужно избавиться.
Воспоминание было похоронено очень глубоко, скрыто под столетиями моей жизни под именем Решайе. Но в последнее время мысли о случившемся столетия назад все ближе подбирались к поверхности. Образ окровавленного тела Кадуана, лежащего в болотах, легко поднялся из глубин памяти.
– Знаешь, о чем я думал в тот день, когда полз от своего дома? Я думал: какая бессмысленная утрата. Тысячелетняя история и знания уничтожены одним глупым и эгоистичным решением людей. Целые жизни разрушены так, как будто они ничего не стоят. Расточительно.
Он выплюнул это слово, и его губы искривились от отвращения. Отвращение не исчезло, когда он повернул голову, чтобы посмотреть на обугленные останки некогда великого города.
– Людям все равно. Они готовы фанатично уничтожать и выбрасывать все без остатка. А здесь я помог им это сделать. Ради этого я пожертвовал жизнями фейри. А эти люди так сражались. Как они кричали… – Кадуан, казалось, вспомнил, что говорит вслух, подобрался и отвел глаза. – Я не питаю иллюзий насчет моей задачи. Но этот штурм… Он слишком сильно напомнил мне о вещах, которые я предпочел бы забыть.
И сделал Кадуана похожим на чудовищ, которых тот поклялся уничтожить.
Он жаждал услышать от меня, что сделал правильный выбор? Я не хотела его ободрять. Возможно, кто-то из советников короля сумел бы подобрать выверенные утешающие фразы, наподобие: «Идеального решения просто не существовало», или «У вас не осталось выбора», или «Вы поступили так, как будет лучше для Эла-Дара». Возможно даже, что все эти оправдания правдивы, но правда не обязательно должна быть приятной.
Я разозлилась не меньше Кадуана. Я не меньше его ненавидела этих людей и то, что они заставили его совершить.
– Я прекрасно знаю, каково это, – тихо произнесла я, – стать тем, кого ты ненавидишь больше всего.
– Я не допущу, чтобы мы превратились в них.
– Нет. Мы будем лучше.
Взгляд Кадуана метнулся ко мне, словно король не ожидал услышать такой ответ. Мне показалось, что впервые с тех пор, как я сюда попала, он видит меня по-настоящему.
От его взгляда по телу пробежала волна удовольствия.
Кадуан протянул руку – помочь мне подняться. Я взяла его ладонь, но лишь для того, чтобы провести пальцами по мягкой коже на внутренней стороне запястья, где бился пульс. И не отпускала даже после того, как встала на ноги.
– Мы будем лучше, – согласился он.
Это прозвучало как обещание.
В Эла-Дар мы вернулись, падая с ног от усталости. Я путешествовала с Меджкой, а Кадуан вместе с остатками войска должен был вскоре последовать за нами. Когда мы прибыли во дворец, я сразу же отправилась в свои покои и без сил рухнула на кровать. Теперь я понимала, почему смертным так нравятся всевозможные ложа. Когда тебе кажется, что из-под кожи вытекли все мышцы, мягкость перестает пугать.