Еды было много, и новые тарелки подносили, не дожидаясь, пока опустеют прежние. Стол превратился в настоящую палитру: темно-бронзовое жареное мясо, ярко-красные ягоды, пурпурные корнеплоды, белый крем на тортах, сливочное содержимое огромных соусниц и супниц.
Меджка и Луия быстро нашли себе собеседников. Я сидела между ними, достаточно близко, чтобы получать тычки локтями при оживленной жестикуляции, но чувствовала себя очень одиноко.
Я бросила взгляд на Кадуана во главе стола, глубоко увлеченного тем, о чем ему рассказывал Вифиан. Король встретил мой взгляд, слабо улыбнулся и отвернулся.
Собравшихся быстро охватывала эйфория. Музыка становилась все громче, все неистовее, а гости – все пьянее и дружелюбнее. Тарелки с едой оставили ради площадки для танцев, где фейри наслаждались движением тел друг друга. Безупречные наряды превратились в неряшливые цветные полосы. Участники пиршества танцевали по парам, а иногда и в большем количестве, с удовольствием избавляясь от своей и чужой одежды.
Я наблюдала за ними с восхищением. Этот вид удовольствия оставался мне странно чуждым, словно математическое уравнение, которое еще предстояло разобрать.
Внезапно рядом возник Меджка и погладил меня по голым плечам. Даже если он все еще переживал по поводу своего промаха на церемонии, он ничем этого не показывал, влившись в праздник, казалось, с беззаботной радостью.
– Потанцуй со мной, Эф, – промурлыкал он мне на ухо, растягивая слова. – Мы оба выглядим слишком хорошо, чтобы лишать других такого зрелища.
– Я не умею танцевать.
– Ничего страшного. Я тебя научу.
Его пальцы скользнули по моей руке, оставляя за собой мурашки.
– Или можно сразу пропустить танцевальную часть.
Сбитая с толку, я нахмурилась. Что он имеет в виду?
– Ты хочешь побыть одна? – тихо спросил он, сев рядом со мной. – Или получить немного взаимного удовольствия?
Он улыбнулся, но на этот раз выражение его лица показалось мне грустным.
– Может, нам, сломленным, следует держаться вместе.
Меня осенило: секс. Он говорит о сексе.
Я задумалась. Меджка был красивым мужчиной. Вполне возможно, что он прав. Мы оба сломлены. Вполне вероятно, именно Меджка лучше всего поймет мои острые углы.
Но в то же время предложение казалось… неправильным.
– Нет, Меджка. – Я покачала головой.
Он дернул плечом:
– Я должен был спросить.
Он встал, поцеловал меня в щеку – так неожиданно, что я подпрыгнула, – и вернулся танцевать с радостной улыбкой на лице, словно ничего не произошло.
Еще некоторое время я сидела одна. Луия уже давно покинула свое место, чтобы потанцевать, оставив на этой стороне стола только меня, и я оперлась локтями на единственный свободный участок среди тарелок с объедками и полупустых бокалов.
Присутствие Кадуана я ощутила еще до того, как он заговорил, причем словно бы всеми чувствами сразу.
– Тебе понравилась церемония? – спросил он, подойдя сзади.
Я повернулась и поняла, что с недавних пор действительно стала воспринимать мир иначе. Теперь я осознавала, что такое по-настоящему восхищаться красотой. И, глядя сейчас на Кадуана, я думала, как он прекрасен.
В ожидании моего ответа король сел на оставленный Луией стул.
– Церемония была… – я замешкалась, а затем произнесла единственное слово, которое смог подсказать разум, – прекрасна. Странно, что никто не выглядит грустным. – Я оглядела празднующих.
– Почему они должны грустить?
– Нам пришлось проводить так много погибших.
– Смерть – не повод для грусти.
Я подумала о словах, сказанных Кадуаном вызволенному из рук аранской королевы фейри, когда тот умирал на столе. Казалось, с тех пор прошла целая жизнь.
«Смерть – это дверь. Смерть – еще не конец».
– Ты действительно в это веришь? – спросила я.
– Конечно.
«Ты не можешь мне лгать», – подумала я. А сейчас я услышала явную ложь. Я была уверена в этом: ведь забрать у смерти меня он был готов любой ценой. Возможно, смерть – это действительно дверь, вот только Кадуан выбил ее, чтобы привести меня обратно.
От этого осознания мне стало неуютно: не нравилось подозревать Кадуана в лицемерии.
– Но я также считаю, что жизнь предлагает нам много приятных вещей и надо по возможности держаться за них. – Кадуан посмотрел на мою тарелку, затем на площадку для танцев. – Ты не ешь и не танцуешь. Почему?
– Просто… я, видимо, по-другому воспринимаю этот праздник.
Он мягко улыбнулся:
– Ты выглядела немного одинокой.
«Сейчас это ощущение почти ушло», – подумала я.
– Честно говоря, я тоже часто ощущаю себя лишним, – признался Кадуан. – Я смотрел на тебя и думал, что ты выглядишь так, как я себя чувствую.
– Но ты казался таким…
– Увлеченным? – Он коротко рассмеялся. – Ты помнишь, каким я был раньше? Раньше я думал, что нет смысла притворяться ради любезности. Но когда я построил Эла-Дар, то понял, что иногда остальным нужно видеть определенную сторону тебя. Иногда того, что это важно для них, – он кивнул на танцующую толпу, – достаточно, чтобы сделать это важным и для меня. Поэтому я притворяюсь.
– Ты лжешь.
– Это не ложь. Я уважаю свой народ и то, что для него важно. И, кроме того… – Он обвел взглядом собравшихся. – Со временем этот праздник тоже стал много для меня значить. Важно помнить о радости жизни.
Радость жизни. Это то, что я чувствую, когда ощущаю сердцебиение Кадуана?
Кадуан рассматривал меня, как головоломку, которую пытается собрать.
– Поешь чего-нибудь. Угощение очень вкусное. Лучший пир за год.
Переполненные тарелки приводили меня в растерянность. Я не знала, с чего начать. И еще… «вкусное». Что вообще означает это слово?
Должно быть, я выглядела потерянной – Кадуан протянул мне кусок торта с кремом:
– Держи. Попробуй.
Кусок между его пальцами был желтым, с белой глазурью и яркими ягодами малины сверху.
Я сделала большой глоток вина. Затем наклонилась вперед и съела пирожное из рук Кадуана.
Брови Кадуана изогнулись, у него почти вырвался удивленный смешок. Хотя я не присматривалась. На языке взорвалась сладость, прохладная гладкость крема соперничала с мягким теплым тестом, и все это подчеркивалось резким вкусом ягод.
Из моего горла вырвался невнятный звук, выражавший чистое удовольствие.
Я посмотрела на Кадуана круглыми глазами, и он усмехнулся:
– Нравится?
– Это… Это…
– Твое тело способно на многие свершения, но оно также способно ощущать удовольствие.
Глупая, как я не понимала этого раньше. Сначала я считала, что мое тело – тюрьма. Потом я поняла, что оно может стать инструментом. А теперь я осознала, что оно позволяет мне испытывать кое-что – бесполезное, замечательное кое-что, – о чем я давно забыла.
Я сделала еще один глоток вина, наслаждаясь тем, как горечь смешивается со сладостью, все еще сохранившейся на языке, а также легкой пеленой, окутавшей чувства, отчего все одновременно воспринималось сильнее и мягче. Затем я указала на тарелку возле Кадуана:
– Вон там. Я хочу попробовать то, что там.
– Как пожелаешь.
Блюдо выглядело странно: что-то вроде неглубокого гнезда, слепленного из слоеного теста и наполненного блестящим золотом. Кадуан послушно передал его мне:
– Поосторожнее с ним…
Мой рот заполнил сладкий, липкий заварной крем.
– …можно испачкаться, – закончил Кадуан.
Испачкаюсь ли я, меня не заботило. Пирожное оказалось таким же вкусным, как торт. И, только сглотнув, я поняла, насколько нелепо, наверное, выгляжу.
Кадуан странно глянул, и у меня загорелись щеки.
– У тебя…
Он протянул руку и прижал большой палец к изгибу моей губы, нежно обводя ее форму. На его пальцах еще оставалось немного крема от пирожного.
Недолго думая, я коснулась губами большого пальца, высунув язык ровно настолько, чтобы слизать крем. Сладость смешалась с чистым, соленым вкусом его плоти.
На долгий, зависший в воздухе миг время остановилось. С лица Кадуана пропала веселая улыбка. Что-то, название чему я не знала, сжалось в пространстве между нами, по коже будто пробежала трещина напряжения.
Потом он убрал руку и усмехнулся.
– Лучше съесть, чем позволить пропасть зря, – пробормотал он.
Я сделала еще глоток вина и внезапно осознала, что остро ощущаю свое тело.
Каждое чувство казалось полнее и интенсивнее, чем раньше, но уже не ошеломляло меня, а радовало. Почему музыка чудилась слишком громкой и неприятной? Сейчас ее ритм бился под кожей вторым сердцем. Мне хотелось утонуть в нем. Хотелось посмотреть, как далеко я могу зайти.
Против воли я вскочила на ноги.
Губы Кадуана изогнулись в озадаченной улыбке.
– Ты хочешь потанцевать?
– Это как-то… глупо. В этом нет никакой цели.
Я посмотрела на массу танцующих тел. Движения казались… странно привлекательными, и теперь, когда я чувствовала, как меня окутывает музыка, я могла понять желание двигаться в такт.
– Нет, – согласился Кадуан. – Но это приносит удовольствие.
– Давай попробуем, – сказала я и снова вспомнила вкус сахара, наблюдая, как улыбка пробегает по его губам.
Мы с Кадуаном долго танцевали. Он оказался прав: было что-то приятное в бесполезных движениях, особенно когда меня обволакивал запах Кадуана, а его лоб прижимался к моему. Мое понимание мира и жизни резко изменилось – как будто таинственное уравнение наконец было решено и я наслаждалась ответом.
Однако в конце концов я устала. Сочетание вызванной вином пелены и огромного числа образов, звуков и ощущений утомило.
Кадуан, должно быть, подметил мою усталость, потому что притянул меня ближе и прошептал на ухо:
– Мы можем уйти отсюда.
Я с облегчением приняла предложение.
Мы направились прочь от праздника по вьющимся позади дворца тропинкам, где камень встречался с лесом. Мы уже проходили этим путем однажды, когда Кадуан отвел меня в тренировочный зал на краю дворцовой территории. Тогда я не замечала подобных вещей, но сейчас меня завораживала дикая, неукрощенная красота здешних садов. Тропинки пестрели буйными зарослями разноцветных цветов.