Совет ответил ропотом согласия.
– До нас дошли еще более мрачные новости, – продолжал Ия. – Это Нура совершила нападение на собственный народ. Ответственность за разрушение Башен лежит на ней.
Советники ахнули:
– Что?
– Неужели ты подразумеваешь…
– Не подразумеваю, а говорю прямо. Это факт. Похоже, ей не понравилось возвращение Максантариуса на Ару. Грозовую пыль, разрушившую Башни, послала она.
Советники открыли рот, потеряв дар речи, и я их не винил. Такую новость непросто осмыслить.
Ия по-прежнему сохранял завидную невозмутимость:
– В свете сказанного я надеюсь, мы все согласны с тем, что Нура Кван не может больше занимать пост верховного коменданта. Из кандидатов на шестнадцатый цикл остается лишь один надежный человек.
Он кивнул на меня, и четыре пары глаз дружно обратились ко мне. Я поднялся.
– И потому сегодня я собрал Совет, чтобы представить Максантариуса Фарлиона. Советники, каким будет ваше решение?
Поднялся первый советник. Его звали Уэйн, и он выглядел так, словно постарел на добрый десяток лет с тех пор, как всего несколько месяцев назад возводил в должность Нуру.
– Учитывая тяжелейшие обстоятельства, я согласен с твоей кандидатурой. Максантариус Фарлион, я присваиваю тебе титул верховного коменданта.
Я сам не ожидал, что эти слова так сильно на меня подействуют.
Встала вторая советница и также одобрила мою кандидатуру. Тот же вердикт последовал от третьего советника.
Наконец поднялась четвертая – женщина по имени Хелена. Из пяти оставшихся членов Совета именно Хелена беспокоила меня больше всего. Она была одной из тех, кто десять лет назад выдвинул Нуру в первый раз. Хелена отличалась прагматичным складом ума и руководствовалась законами в самом строгом их толковании.
– У нас есть доказательства причастности Нуры к нападению? – спросила она. – Это серьезное обвинение.
Ия взглянул на меня, и я покачал головой:
– К сожалению, нет, советник. Доказательство было разрушено взрывом.
Естественно, любовная записка Нуры мгновенно сгорела во вспышке грозовой пыли. Хелена скорбно поглядела на меня:
– В такой ситуации я не хотела бы предпринимать необдуманные действия до того, как мы полностью разберемся в происходящем.
– Нура уже с готовностью нарушала законы Ордена, – тщательно подбирая слова, ответил Ия. – Она прибегала к магии, которая, как известно, лишает человека рассудка. Ведь мы все видели, что случилось с Зеритом Алдрисом. Более того, если ее схватили фейри, скорее всего, в плену она подверглась пыткам. Мне еще не доводилось слышать, чтобы хоть кого-то это сделало более уравновешенным. А тебе?
– Если мы ищем уравновешенного кандидата, то почему собираемся передать титул осужденному военному преступнику?
Уэйн фыркнул, и Хелена подчеркнула:
– Независимо от того, что мы лично думаем о законности приговора, он по-прежнему остается в силе.
– Большинство аранцев считают произошедшее в Сарлазае победой, а не…
– И зря, – перебил я. – Нельзя было допускать случившегося в Сарлазае ни при каких обстоятельствах. Если вы хотите признать меня негодным к должности на этом основании, я не буду возражать. Скорее всего, на вашем месте я поступил бы так же.
– Хелена, тебе прекрасно знакомы обстоятельства, стоящие за той трагедией, – тихо сказал Ия. – Максантариус тут ни при чем. Ответственность за Сарлазай в равной степени, если не в большей, лежит на нас.
– Согласна, – признала Хелена. – Во время войны положение всегда выглядит отчаянным, и мы более охотно идем… на крайние меры, когда нам их предлагают.
Ее взгляд скользнул по мне, и я прочитал в нем извинения и сострадание.
– Решайе был крайней мерой, Максантариус. Мы не должны были допускать его использования.
– Я понимаю всю важность того, что вы собираетесь мне доверить, – сказал я. – Не только для Орденов, но и для Ары. Пока эта власть будет в моих руках, я позабочусь о том, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Я не могу обещать, что стану идеальным лидером. Но я обещаю изо всех сил постараться вывести нас из этой передряги, сохранив в целости нашу страну и души.
Я сам удивился, услышав такую убежденную речь из своих уст. Но когда я ее произносил, я верил каждому слову, до единого.
Какой смысл обладать такой властью, если не использовать ее для улучшения мира?
«Ничего не делать – особая привилегия», – однажды сказала мне Тисаана.
Хелена глубоко вздохнула.
– Я возлагала на нее большие надежды, – пробормотала она себе под нос, затем повернулась ко мне. – Я присваиваю тебе титул верховного коменданта, Максантариус Фарлион. Носи его с честью.
Глава 98
Никаких торжеств по поводу официального присвоения Максу титула Совет устраивать не стал. Все понимали, насколько мрачное это событие. Поздравления и добрые пожелания произносили шепотом, как соболезнования на похоронах.
Я крепко обняла Макса и долго не отпускала, а он не протестовал.
Ия настоял, чтобы Макс обратился к толпе у дворца.
– Людям нужно услышать тебя, – сказал он. – Им нужен лидер.
Я думала, что Макс будет возражать. Но он выпрямился, посмотрел с балкона на собравшихся внизу и тихо произнес: «Хорошо», словно говорил сам с собой. Ия открыл стеклянные двери на балкон. Макс подошел к ним, но в проеме остановился и бросил на меня неуверенный взгляд:
– Стоит ли мне смущаться из-за… – он неопределенным жестом указал на себя, – своего вида.
– Нет, – уверенно ответила я. – Даже не вздумай. Ты выглядишь так потому, что был с ними, помогал пострадавшим.
– Не в одиночку. – Он коснулся костяшками пальцев моей щеки. – Пошли вместе.
Я покачала головой, но он настаивал:
– Ты моя соратница. Меня не волнуют традиции.
Хотелось отказаться – чужая для меня страна, и вообще это не мое место, – но как я могла, если он так на меня смотрел?
Мы появились на балконе, держась за руки, и, когда мы проходили через двери, я украдкой бросила на Макса быстрый взгляд.
Взъерошенный, грязный, потный, окровавленный. Я чувствовала, как дрожит его рука, вцепившаяся в мою, словно рука утопающего в спасительный плот. Но солнце освещало его профиль с высоко поднятым подбородком, а глаза смотрели вперед ясным и уверенным взглядом. Он был прекрасен и совершенно не походил на нетрезвого мужчину, с которым я давным-давно встретилась в саду. И однако…
Макс взглянул на меня, и его губы дернулись в нервной улыбке. Начиная с левого уголка. И однако, он оставался прежним – все лучшее в нем.
Макс подошел к перилам, и в толпе внизу повисла тишина. Он так и не отпустил мою руку, и мы стояли бок о бок, как равные, перед морем чужих мне людей – перед Арой. Эта страна спасла меня, а затем прокляла. Использовала меня и освободила. Когда я впервые попала сюда, мне казалось, что все здесь отличается от моей родины. Но сейчас собравшиеся внизу смотрели на Макса так, как мои люди смотрели на меня.
Возможно, есть черты, которые роднят всех людей, где бы они ни жили.
– Я не знаю, что сказать, – пробормотал Макс себе под нос.
«Ничего особенного, – могла ответить я. – Слова должны быть решительными и вызывать эмоциональный отклик, скромными и в то же время полными гордости, возвышенными и в то же время честными, обнадеживающими, но без отрыва от реальности, – и все это без репетиций. Ничего сложного!»
Вместо этого я произнесла:
– Просто говори правду. Что бы ты сказал солдатам под твоей командой, нуждайся они в поддержке?
Макс сглотнул. Я отпустила его руку, и он шагнул вперед.
– Я не очень-то красноречив, – произнес он.
Кто бы сомневался, что он начнет именно так.
– И может быть, прямо сейчас это неплохо. В конце концов, у всех нас есть дела поважнее разговоров. Я уверен, что вы уже все хорошо понимаете, с чем нам придется столкнуться в ближайшие дни – с натиском врагов, которые даже не являются людьми. Я мог бы вас ободрить, пообещать победу. Но я не люблю давать обещаний, если есть хоть малейшие сомнения, что я смогу их сдержать. Единственное, что я могу сейчас с чистой совестью пообещать, – это то, что я никогда не буду вам лгать.
Я знаю, насколько ненасытна трагедия. Она поглощает все. Она поглощает надежду; она поглощает веру. И в отсутствие надежды начинает казаться, что лучше всего будет не делать ничего. Что это единственный возможный выход. Единственный путь вперед. Но однажды я встретил человека, который сказал мне, что ничего не делать – особая привилегия. Многим людям никогда не выпадает такой выбор.
Его взгляд метнулся ко мне, всего на мгновение.
– Тот человек был прав. Мне больно говорить об этом, но мы потеряли возможность ничего не делать. Мы столкнулись с силой, которая может разрушить все, к чему мы привыкли.
За свою жизнь мне довелось поучаствовать во многих войнах, и, возможно, предполагалось, что я расскажу вам о славных подвигах. Возможно, от меня ожидали речей о священном долге или патриотизме. Но правда в том, что я ненавижу войну. Никто и ничто не разубедит меня в том, что мир станет намного лучше без кровопролития. И вот почему… – Он набрал полную грудь воздуха и выдохнул. – Вот почему мне тяжело просить вас сражаться вместе со мной. Не для того, чтобы разрушать, а для того, чтобы защитить то, что мы любим. Я прошу вас бороться за будущее. За тех, кого мы потеряли вчера, и за тех, кого потеряем завтра. За тех, кого мы потеряли во всех прошлых войнах. За тех, кто заслуживал большего.
Его голос звучал громче, интонации обрели твердость. Он сам верил в то, что говорил, в каждое слово. И уже от этого его речь становилась прекраснее и поэтичнее любых стихов.
У меня защипало глаза.
– Наверное, я дурак, что говорю это, – продолжал он. – Но я верю, что мы можем стать лучше, чем были. Я верю, что мы можем пережить это – и пережить с наименьшими потерями, оставив себе и своим детям лучшую версию самих себя. Именно за это мы сейчас боремся. Ради лучшего, неидеального рассвета после долгой, неидеальной ночи. Я хочу встретить этот рассвет с вами. Увидимся там.