Возможно, в другой жизни можно было бы ожидать, что его речь встретят бурными аплодисментами. Но на площади царила абсолютная тишина.
Тянулись секунды, и неуверенность все сильнее сжимала мне грудь.
Но тут в толпе внизу что-то вспыхнуло. Заходящее солнце отразилось от блестящего металла, настолько яркого, что я не сразу разглядела источник блеска. Группа молодых солдат, собравшихся впереди толпы, подняла мечи над головой.
Даже с такого расстояния я могла бы поклясться, что Моф ухмыльнулся, когда я встретилась с ним взглядом.
Остальные последовали примеру, и внизу замерцала волна света: каждый вскидывал свое оружие – меч, топор, кинжал. Люди поднимали метлы и мотыги, шарфы и шляпы. Кто-то махал очками. А те, у кого ничего в руках не было, просто задирали к небу сжатые кулаки.
Никто не аплодировал, никто не кричал. Но никакие аплодисменты не могли сравниться с нарастающей волной молчаливой, скорбной солидарности.
Я встретилась глазами с Максом и вскинула Иль Сахай – с его лезвия срывались алые бабочки и поднимались к горизонту.
Движение Макса было последним. Сглотнув, он обвел взглядом толпу и поднял посох. Языки пламени по его длине сливались с алым закатным небом, яркие и верные, как обещание.
Глава 99
Я не знала, сколько времени провела там, на останках своей прежней жизни. Солнечные лучи рисовали на стенах узор столько раз, что я сбилась со счета. В конце концов я услышала шаги. Отметив их приближение, я не двинулась, просто прислушалась. Шаги звучали даже легче, чем у Меджки, как будто принадлежали кому-то, кого всю жизнь учили оставлять в мире как можно меньше следов. Они все приближались, пока не остановились за моей спиной, и я почувствовала, как кто-то сел на край кровати. Затем последовало нежное прикосновение к плечу.
«Оршейд, – подумала я. – Значит, это сон».
– Бедняжка.
Я повернулась: сверху вниз на меня смотрело прекрасное лицо матери. Ее появления я не ожидала, и его оказалось достаточно, чтобы вырвать меня из туманной полудремы.
– Ты ненастоящая! – выпалила я.
Мать грустно улыбнулась:
– Настоящая.
Она сильно изменилась: по-прежнему красивая, но заметно постаревшая. В волосах седые пряди, в уголках глаз тонкие морщинки. А сами глаза… они больше не глядели сквозь меня, словно всматриваясь в сказочный мир за тысячу миль отсюда. Они стали намного яснее, проницательнее, и теперь их наполняла печаль.
Впервые за прошедшую вечность я села.
– Зачем ты здесь? Как ты меня нашла?
– Меджка беспокоится о тебе.
Я отшатнулась от ее протянутой руки.
Мне все еще не удавалось осознать, что моя мать здесь, и еще тяжелее было поверить, что передо мной то самое безумное, кроткое создание, которое осталось в воспоминаниях.
– Когда он сказал мне, что ты жива… я… – Она подняла глаза и обвела комнату, словно высматривая призраков. – Даже злейшим врагам я не пожелаю такого – пережить своих детей. – Ее взгляд снова упал на меня, и в нем вспыхнула нежность. – Не могу даже описать, что я чувствую, когда вижу тебя. Моя бедная, потерянная дочь.
На этот раз я позволила ей прикоснуться ко мне. Ее руки были теплыми и мягкими, такими, какими я помнила. Нечто первобытное в глубине моей души жаждало материнской любви. Даже тогда, давно, ее привязанность больше походила на воспоминание, ускользающее вместе с угасанием ее чахнущего разума.
– У тебя всегда было такое нежное сердце, любовь моя. Даже когда ты была совсем ребенком, я боялась того, что может сделать с тобой мир.
Я позволила векам опуститься, позволила себе осесть под ее прикосновением. Я так устала, у меня все болело.
Больше всего на свете хотелось почувствовать себя в безопасности. И сейчас, окруженная материнской лаской, я снова превращалась в невинного ребенка. Не было такой беды, от которой мать не смогла бы защитить. Мир еще не успел причинить мне боль. Последние пятьсот лет еще не вонзили зубы в мою душу.
Я хотела вздохнуть, но вздох превратился в прерывистый всхлип.
– Ох, радость моя.
На удивление легко я погрузилась в ее объятия, ощущая огромное облегчение.
– Я подвела тебя, – прошептала мать, уткнувшись мне в волосы. – Прости меня. Я подвела тебя, Эф.
Да. Ты подвела меня.
– Оршейд, – всхлипнула я.
– Я думаю о ней каждый день. Каждую секунду. И о тебе…
Ее голос дрогнул, и я поняла, что она тоже плачет, хотя, в отличие от моих уродливых рыданий, ее слезы катились тихо и нежно. Но тут сквозь дымку моего горя пробилась реальность. Я вырвалась из объятий матери; облегчение вмиг сменилось яростью.
– Тебя послал Меджка. Зачем?
– Потому что он думал, что я тебе нужна.
Мое сердце ожесточилось еще сильнее.
– Ты мне не нужна.
– Всем нам кто-то нужен.
Она потянулась ко мне, но я уклонилась от ее прикосновения:
– Нет. Когда-то, когда я была ребенком и ждала, что мать защитит меня, – вот тогда я нуждалась в тебе. – Горе и гнев мешались во мне кровавой краской. – Оршейд нуждалась в тебе. Она вступилась за меня и погибла за это. А ты ничего не сделала.
Лицо матери исказилось от боли.
– Я не жду твоего прощения. Реднахт десятилетиями дурманил мой разум, и тот был ослаблен. Он забрал у меня больше, чем я когда-либо хотела дать. Но единственное, о чем я жалею, так это о том, что позволила ему дотянуться и до моих дочерей.
– И тем не менее ты все еще здесь, хотя Оршейд мертва. Хотя я мертва.
Мать, казалось, вот-вот опять расплачется. Она снова потянулась ко мне, и снова я отстранилась.
– Пойдем со мной домой, – попросила она. – Хотя бы поговорим в более теплом и безопасном месте, чем это.
– Я никуда не собираюсь с тобой идти, – отрезала я. – И нам не о чем говорить.
Я отвернулась к стене.
Уходи. Исчезни. Без тебя намного легче.
Но мать не пошевелилась.
– Меня очень пугает то, что я сейчас наблюдаю, радость моя, – тихо произнесла она. – Сколько времени прошло с тех пор, как ты покинула то место?
Я промолчала: не хотела отвечать, да и не знала ответа.
– Эф, Кадуан собирается сделать необратимый шаг.
Мне не понравилось, что кто-то говорит о Кадуане в таком неодобрительном ключе, и я резко обернулась.
– Он собирается уничтожить всех людей, как и обещал. Отлично. Они этого заслуживают.
– Это ошибка.
У меня в распоряжении была только насмешка, и я обратила ее на мать как оружие:
– Ты сейчас рассуждаешь как тот, кто ничего обо мне не знает. Ты понятия не имеешь, что они со мной сделали. Пятьсот лет я терпела пытки.
– Тогда расскажи мне, – взмолилась она. – Расскажи мне, радость моя, что с тобой сделали люди. Позволь помочь тебе нести этот груз.
Я впилась ногтями в ладони так сильно, что пошла кровь. Я не могла. Не могла ничего ей рассказать. Одна только мысль о том, чтобы сгустить эту боль в слова… я не вынесу. Если дать им вырваться наружу, кто знает, какие другие слова они повлекут за собой и смогу ли я их удержать.
Меня пытали – да. Белая, белая, белая комната. Но дело заключалось и в том, кем я стала. Что творила, когда превратилась в Решайе. Перед глазами в очередной раз возник непрошеный образ мраморного пола и пятерых мертвых детей на нем, и я привычно отогнала его.
– Люди и фейри способны мирно уживаться вместе, – мягко сказала мать. – И ты – живое доказательство этому. Ты же помнишь?
Я помнила темноволосого мужчину, с которым так давно встретилась под лунным светом в Нирае.
– Эф, я вернулась к нему. К твоему отцу – твоему настоящему отцу. Он был наполовину человеком. Когда войны утихли, мы стали жить вместе. Я, он и его брат Эзра, который тоже потерял все. – У нее на глаза навернулись слезы. – Он так сильно любил тебя. Даже несмотря на то, что ему так и не выдалась возможность узнать тебя по-настоящему.
Я помнила, как узнала правду, которую не хотела слышать. И также помнила, как другой отец, с которым я росла, пытался убить меня за это.
– У меня новое тело, – ответила я. – Так что теперь мое происхождение не имеет значения.
– Оно все равно часть тебя, независимо от того, из чего создана твоя плоть. Нельзя убежать от своего прошлого, как и нельзя убежать от своей крови. Ты не сможешь убить в себе это, независимо от того, сколько сердец перестанет биться.
– Кадуан сражается за меня! – прорычала я. – Сражается за всех нас. Как в свое время следовало сражаться тебе.
– Это ничего не изменит, по крайней мере к лучшему, радость моя. Кадуан может разрушить весь мир до основания, но он ничего не исправит. В моменты просветления я тоже мечтала о мести. Но разве смерть гнусного мужа принесла мне хоть какое-то облегчение, если я видела, как рядом умирает моя дочь? Это был худший день в моей жизни. А если Кадуан добьется своего… это будет худший день во многих и многих жизнях.
«И почему эти многие жизни должны значить больше, чем моя? Или жизнь Меджки? Чем жизни всех фейри, которых замучили, похитили и убили люди и, несомненно, продолжат убивать и дальше?» – подумала я.
Но потом, на задворках моего сознания, всплыла мысль об Ишке: его крови, брызнувшей в лицо, его безжизненном теле, падающем с балкона. Я вспомнила, что чувствовала в последующие мгновения.
Пустоту.
Я сразу же отогнала эту мысль:
– Убирайся. Ты пришла сюда, чтобы манипулировать мной и использовать меня. У меня не осталось к тебе никаких чувств.
«Неправда, – прошептал голос внутри. – Ты не можешь мне лгать».
Горе матери ранило меня глубже, чем хотелось признавать. Она встала с кровати и отступила назад:
– Меджка рассказал мне о… состоянии Кадуана. Может, не все, но достаточно, чтобы можно было догадаться, о чем он умолчал.
Каждый мускул в моем теле напрягся, словно готовясь отгородить сознание от того, что предстоит услышать. Безуспешно. Эти слова причиняли все ту же острую боль.
– Человеческая кровь твоего отца сильно сократила продолжительность его жизни. Когда я вернулась к нему, ему оставалось всего несколько коротких десятилетий. И все же те быстротечные годы стали для него не менее ценными. – По ее щеке скатилась слеза. – Не стоит бояться смерти, дочь моя. Все мы стоим одной ногой в другом мире. В непостоянстве есть своя красота. И только подумай, какой грустной была бы наша жизнь, если бы мы никогда не любили то, что можем потерять.